Старая жена, или Развод с драконом

Глава 40. Вера

На кровати лежит пожилой мужчина, лет шестидесяти-семидесяти, с аккуратно подстриженной седой бородой и глубокими морщинами на лбу. Одет скромно, но ткани добротные, недешевые. Судя по перстню на руке — человек состоятельный, возможно, торговец или землевладелец.

Дыхание его тяжелое, с присвистом, а лицо покрыто испариной, несмотря на прохладу в комнате. Каждый вдох дается ему с трудом, будто грудь сдавливает невидимый обруч.

— Наконец-то. Вот и вы, — шепчет он, увидев меня, силится улыбнуться, но это дается ему с трудом, а в серых, будто погасших глазах грусть и похоже безысходность.

— Тоже боитесь проклятых богами? — вдруг спрашивает он, не дав мне даже ответить на его приветствие.

Странный вопрос, от того молниеносно перевожу взгляд на наставника. Пациент теряет рассудок, или в этом мире и такое бывает?

— Другие лекари поставили господину Дайму диагноз «вечной жажды», — сообщает мне Бартон, и я смутно припоминаю, что уже читала о чем-то подобном в его заметках, но мало что запомнила, так как болезнь была почти мистифицированный. Однако приписка «неизлечима, быстротечна, летальна» сразу же всплыла перед глазами, и пальцы сжались в кулаки.

Пришлось потрудиться, чтобы не показать эмоций, хотя за годы работы в своем мире сдержанность стала привычкой, но здесь же я будто проживала жизнь заново. Скорее всего, дело в новом теле, в новом гормональном фоне, присущему этому возрасту, в котором я сейчас нахожусь. И потому некоторые мои реакции становятся более яркими, чем мне бы хотелось, но опыт помогает переключить внимание собеседников так быстро, чтобы они ничего не успели заметить.

— Как долго это продолжается, господин Дайм? — начинаю опрос и узнаю много деталей: о том, что постоянно хочет пить и есть, но при этом он худеет; о том, что порой трясутся руки и темнеет в глазах. Затем, следуя закону, использую обнаруживающий хвори артефакт, которым обычно лекари мужчины «осматривают» женщин, а тот светом указывает на сбои в организме, в области тех или иных зон. В нашем случае камень мигает, как новогодняя гирлянда, только настроение, увы, противное от праздничного.

Мужчина болен и серьезно, но в чем именно дело, я пока сказать не могу — мало данных.

— Ну что, вы как и все скажете мне, что конец мой близок? — Больной своим прямым вопросом вырывает землю прямо из-под ног, но я виду не подаю.

— Я не спешу с выводами, мне нужны еще исследования.

— Будем надеяться, недаром о вас говорят так много хорошего, — говорит мужчина, а в его выцветших глазах столько боли и надежды, что смотреть трудно, но я не отвожу взгляд и заставляю себя мягко улыбнуться в ответ.

В моей практике пациенты тоже умирали — бывало, что на операционном столе, и это оставляло не просто след, не шрам, а долго не затягивающуюся рану. Привыкать к тому, что врачи — не боги, а лишь грамотные инструменты, нас учили с университетской скамьи, и ко многому душа постепенно очерствела, но вот такие взгляды… Будто провожает в последний путь — к ним невозможно привыкнуть даже через сто лет вечной практики.

— Отличное решение, господин Кайм, отдохните, а мы с лекарем Бартоном пока подумаем над поиском решения, — говорю ему и, подарив легкую улыбку еще раз, тихо выхожу в коридор.

Наставник выходит следом. Выглядит мрачным, почти поникшим, а ведь он тоже наверняка видел не одну смерть, а некоторые так и не смог забыть, особенно…

Обрываю мысль, чтобы не позволить себе уйти в чувства и использовать холодный рассудок, и, зайдя в другую комнату, начинаю обсуждать с наставником эту странную мистифицированную болезнь, читаю записи, и что-то проясняется, но кое-что остается все таким же смутным. Уставшая, откидываюсь на спинку стула и только сейчас понимаю, что не ела так давно, что аж живот урчит. Но и вставать слишком лень, потому решаю немного передохнуть, а потом уж спасать свое бренное тело от голода.

— Нельзя так, леди Оливия, — журит наставник, доставший из узла что-то вроде термоса.

— Кто бы говорил, наставник Бартон. Вам тем более нужно беречь здоровье, но вы еще куда более отчаянный, чем я, — шучу в ответ в надежде, что легкий юмор разгонит черные тучи над головой и этот густой, будто бы пропитанный безысходностью воздух из маленькой комнаты, но увы…

— У вас нет идей? — спрашиваю я, а он, налив чай, отчего-то смотрит на меня, да так, будто идей ждет от меня.

Да, мы работаем в паре, и часто вдали от чужих глаз вдвоем обсуждаем болезни, лекарства, динамику назначенных лечений. Но в том-то и дело, что вместе, а тут он смотрит так, будто знать должна именно я.

Это и льстит, и пугает, и огорчает одновременно.

— Я этой болезнью не занимался, леди Оливия, но ученые умы Асдевиля год назад постановили, что выхода оттуда нет. В среднем три года, затем чаще всего кома, потом смерть, — с грустью произносит он то, что я уже и так прочитала сто раз в его весьма четких и структурированных записях в кожаном блокноте, больше похожем на книгу. Такое бы в рамку поставить в музей.

— Но вы же умеете думать шире обычного? — вдруг добавляет лекарь.

— Вы меня переоцениваете. В конце концов, это я ваша ученица. Умнее вас мне не быть, — говорю ему, ибо чувствую какую-то несправедливость в нашем тандеме. А еще обиду за то, что меня начинают признавать без него. А это как будто неправильно, это обидно даже мне, а уж каково может быть ему?

— Леди Оливия, давайте не будем притворяться, что с самого начала не знали, что мое наставничество — просто ширма для обмена опытом и знаниями. Мои в данном случае бесполезны, а ваши могут помочь, — говорит он, поднимая мой упавший боевой дух, а затем, заглянув в глаза без злобы, без горести, добавляет: — Вы беспокоитесь за меня, я это вижу, Оливия. Но помните: человек может быть сильнее представлений о нем. Неужели думаете, что я, как и остальные, стану соревноваться с вами? Вы сами сказали, что у нас общая цель. Лишь трус будет мешать успехам другого, вместо того чтобы учиться у него. Может, боги послали не только меня вам как наставника, но и вас мне, как наставницу, — говорит он, окончательно вышибая землю из-под ног. Но в то же время его слова возвращают то, что угасало. Медленно, постепенно и незаметно для самой меня. Веру в себя, потерю которой я старалась спрятать за агрессией и отвлечением.

— Спасибо, наставник. — Меня только и хватает на пару слов, выдавленных с искренностей благодарностью и хрипотой.

Смотрю ему в глаза еще раз, чтобы увидеть в их отражении то, что мне сейчас нужно. «Не сдавайся». И вновь беру записи. Нет, я не уверена, что в этот раз справлюсь.

Вера в себя — это нечто иное. Это вера в то, что, каким бы ни был исход, ты сделаешь все, что возможно, а потом справишься с последствиями. Вера в себя — это способность идти, даже когда страшно. И потому я вновь и вновь листаю записи о «проклятии жажды».

Читаю о других похожих хворях, делаю собственный список болезней из нашего мира, которые в этом могут попросту не иметь названия и сравниваю. Сравниваю, пока в голове не щелкает простая истина!

— Мне нужны еще кое-какие исследования! — решаю я, и вот уже на следующий день эта маленькая хижина на отшибе деревни кипит жизнью.

Люди господина Дайма выполняют все поручения, тратят немалые деньги для того, чтобы у нас с наставником была возможность исследовать недуг со всех сторон по моим методам, под видом того, что исследует исключительно Бартон, конечно.

И к вечеру я уже могу предположить, что это за недуг. Скорее всего, сахарный диабет, и без инсулина в такой стадии не обойтись. Но есть ведь и аналоги.

Напрягаю память, как только могу, чтобы вспомнить, чем в народной медицине можно было бы его заменить. Как же все-таки повезло, что моя мать до последнего отдавала предпочтение именно ей, оставляя докторам только сложные диагнозы.

— Нам нужно найти способ снизить сахар в крови. Настой из листьев черники должен помочь. А если сделаем отвар из корицы, это ускорит метаболизм. Обязательно нужна строгая диета, и в таком случае, состояние господина Кайма должно улучшиться через несколько дней, — решаю я.

Потом добавляю в список горькую дыню и еще другие рекомендации, и теперь люди торговца Дайма бегают уже с едой, даже находят какую-то женщину, чтобы все приготовила, и в доме снова начинается суета.

Она отвлекает, успокаивает, не давая мне вспоминать о том, что, после того как это исцеление закончится, снова придется вернуться в мир, где я не чудо-врач, а презираемая всеми женщина-нарушительница табу.

К тому же почти разведенка, что не добавляет положительных красок к моему образу.

«И пусть», — отмахиваюсь я, ложась в кровать, и то ли из-за накативших к вечеру переживаний, то ли из-за пережитого стресса в последние дни вижу сон… Странный сон. С драконом в главной роли, о котором я думать забыла. Или, черт возьми, это не сон?