Старая жена, или Развод с драконом

Глава 39. Изгнание

Лекарь Бартон заходит в повозку первым, оставляя меня снаружи. Правильно, так и должно быть, чтобы слухи о «преступнице» меньше подтверждались.

Знаю, как за нами сейчас наблюдают местные лекари, оттого напрягаюсь, но стараюсь сфокусироваться на карете и больном внутри. Оттуда доносятся приглушенные голоса. Тот, что громче, принадлежит наставнику, второй, сиплый, едва слышный — видимо, больному. И либо он очень стар, либо уже на краю смерти…

Неприятная мысль, но неизбежная в нашей профессии. Говорят, к этому привыкаешь, но нет… Лишь отчасти… И это всегда проходит по-разному.

Потому вдыхаю поглубже и просто жду, а секунды кажутся вечностью до того мгновенья, когда двери повозки вновь открываются.

Наставник выходит с таким лицом, что хочется его подхватить, чтобы не рухнул. Он еще серее, чем был.

— Что там? — спрашиваю тихо, и Бартон, кинув взгляд в толпу наблюдателей, решает прошептать почти что на ухо:

— Лучше бы тебе самой на это взглянуть, — отрывисто звучат его слова, и это напрягает.

Неужели настолько плохо? Так и тянет зайти в повозку, но нельзя. Не при людях, которые тут же сделают все, чтобы отправить меня как ведьму-нарушительницу на костер за малейшую оплошность.

И Бартон тоже это понимает, потому, кинув мне многозначительный взгляд, делает два шага навстречу местным лекарям.

— Господа, в карете тяжелобольной. Найдется ли отдельная палата? — спрашивает он, хотя по лицам местных видно, что не сдались им ни новые больные, ни мы.

Тем более после того, как один из сопровождающих таинственного больного, четко сказал, к кому конкретно привез пациента. Ко мне.

— Еще и спрашиваете, лекарь Бартон?! После того как не постыдились устроить весь этот цирк перед нашей лекарней? — чуть ли слюной не брызгает местный глава-коротышка и выступает вперед, скрестив руки на груди. Ожидаемо, конечно. Хотя палату выделить мог бы.

— Разговор идет о больном. Давайте составим личное на после, — напоминает Бартон. Справедливо, я бы тоже добавила пару слов, но приходится молчать, чтобы не нагнетать обстановку. И в такие моменты я искренне ненавижу местную иерархию. До дрожи и до скрежета зубов.

— Я уже сказал, что, пока не избавитесь от смутьянки, не пустим! Женщина тут никого лечить не будет.

Внутри всё закипает от злости. Во рту появляется горький привкус, ладони сами собой сжимаются в кулаки, но привычка держаться никуда не пропадает, оттого и встречаю его гневный взгляд с не меньшим гневом.

Честно, надоело им подыгрывать. Знаю, что цена этому «подчинению» — моя безопасность, но иногда просто сил нет терпеть.

— Я и не собираюсь, — отвечаю строго и холодно, хотя попросту хочется послать его к черту. — Как вы видели, я даже не вошла в повозку, и не нарушу иных границ.

— Конечно, не нарушите! И порог этой лекарни вы не переступите! Впрочем, как и никакой иной. Вас нигде не ждут, ясно?! А что касается больного… Раз ему нужна помощь, пусть идёт сюда без вас! — плюется слюной Морэл, и уже этим бесит так, что хочется стукнуть.

Хотя кое в чем он прав, потому и кидаю взгляд на наставника, пытаясь понять, почему в самом деле не отправить больного в лекарню, если дело так плохо?

К чему столько сложностей, если есть возможность обратиться к другим докторам… Нет… По глазам Бартона вижу — причина там есть, и весомая. Но какая?

А местный глава лекарни тем временем продолжает свой ярый монолог:

— Тут есть и другие лекари, а не бабы, возомнившие себя умнее всех и забывшие свое место! — выпаливает он, и внутри вспыхивает такое пламя, что испепелить его на месте хочется.

И как же я благодарна наставнику за то, что в этот момент он не дает мне сделать глупость и придерживает за плечо. Андрэ предупреждал не провоцировать скандалы, не влипать в них, чтобы переждать начавшуюся с вестников бурю, но как же это сложно, когда тебе в лицо кричат такие гадости.

— Уходите прочь, пока жандармов сюда не вызвали! — продолжает Морэл, переходя к угрозам, а ярость не просто вспыхивает, а смешивается со страхом.

Только местной полиции мне для счастья не хватало. Вот так полечила больных! Безумие! Дурдом кай-то!

— Господа! — окликает нас один из людей неизвестного больного.

Он уже стоит у окна кареты и, видимо, выслушав что-то от всего господина, спешит обратиться к нам. Говорит нервно, встревожено, спешно топая в нашу с наставником сторону.

— Хозяин желает найти другое приемлемое место для осмотра и лечения… Лекарь Бартон, — обращается к нам, но, ввиду ситуации, живо делает вид, что говорит лишь с наставником. — Допустимо ли это для вас, уважаемый?

Наставник косится на меня с вопросом в глазах. Я еле заметно киваю — выбора всё равно нет.

В гадкую лечебницу нас не пустят, видимо, даже помирать прямо здесь будем, а больной нуждается в помощи. Да и нам необходим ночлег и отдых после долгой дороги и веселого приема.

— Допустимо, — соглашается наставник, прочитав все по моим глазам, и люди таинственного больного тут же предлагают следовать за ними.

Они запрыгивают на лошадей, а мы с наставником возвращаемся к своей потрепанной повозке под мерзкие взгляды местных лекарей.

— Да уж, докатились, лекарь Бартон, вы теперь под каблуком у девки, не знающей своего места! — еще и выкрикивает лекарь, и все… Мир в моих глаза в момент краснеет, будто его накрыли алой тряпкой.

Готова уже на лоскуты этого лекаря порвать, но наставник останавливает одним легким жестом.

— Оливия, вам нельзя сейчас влипать в скандалы, — напоминает мне, успокаивает, хотя это его оскорбили.

Оттого еще обиднее, но эмоции все же беру под контроль, и, кинув взгляд в лекарей, на лицах которых прописано чувство триумфа. И не только это. В их глазах есть что-то еще: страх, зависть, желание немедленно все это остановить. Будто во мне они видят угрозу. Будто жаждут, чтобы лекарь немедленно отказался от меня, поставил на «место», а он напротив говорит:

— Пойдемте, Оливия, среди дураков нам делать нечего, — еще и защищает, отчего в носу начинает щипать.

Кидаю на местных последний взгляд, полный разочарования и осуждения, а затем окончательно забираюсь в повозку. Но даже когда она трогается следом за всей процессией, я чувствую липкие, гадкие взгляды, и знаю… Это еще не конец.

Но хуже всего то, что мне есть что ответить, что я хочу ответить, но вынуждена молчать, чтобы не усугублять эту ситуацию. Сколько? Сколько еще мне предавать себя, подыгрывая местным правилам?

Это какое-то безумие, но сейчас я отвечаю не только за себя, но и за наставника, который и так уже страдает из-за того, что не отказался от меня.

И поэтому молчу, велю своему внутреннему голосу затихнуть и стараюсь концентрироваться на внешних вещах.

— Так что там с больным? Какой предварительный диагноз? — спрашиваю у наставника, когда мы, наконец, отъезжаем достаточно далеко.

— Ох, леди Оливия, вас заботит лишь больной, а не то что вас выгнали? — вздыхает наставник.

Отвожу взгляд, чувствуя, как щёки горят от гнева на весь этот мир и на себя саму. И все эти чувства какие-то новые, более острые, чем прежде. Точнее, такую остроту они набирали лишь тогда, когда Кайрон выводил меня из себя, и больше никогда.

Так, а он какого черта пришел в голову? Тут же выкидываю из мыслей мусор и возвращаюсь к настоящей трагедии.

— Я не отрицаю обиды, — говорю с наставником честно, как всегда. — Но за вас мне куда обиднее. Из-за меня вы попали в неприятности, и будет правильным, если наши пути разойдутся.

Произношу слова и чувствую, как застывает сердце. Это страх. Страх того, что сейчас он одумается и оставит меня, а я уже привыкла к его поддержке и работе вдвоем, как с отцом. И все же, я поступаю правильно — нельзя, чтобы кто-то страдал из-за моих амбиций. Тем более такой хороший человек.

— Позволь мне решать, что для меня, старика, правильно, а что нет, — отвечает он с улыбкой, от которой на сердце становится легче.

Мы движемся недолго. Вскоре процессия останавливается у небольшого дома на отшибе. Слезая с повозки, замечаю странное ощущение — будто за нами следят. Оборачиваюсь, вглядываюсь в пустынную дорогу, но никого не вижу. Однако чувство остаётся, поселяется где-то между лопатками неприятным холодком.

— Тут не дворец, но других свободных домов не нашлось, — сообщает один из охранников.

Дом действительно скромный — типичная деревенская постройка с соломенной крышей, небольшими окнами и покосившимся крыльцом. Вокруг запущенный дворик, заросший сорняками, потрескавшийся колодец и старый плетень. Место выглядит обжитым, но едва ли ухоженным — словно жильцы уехали недавно, оставив все на произвол судьбы.

Мы с лекарем переглядываемся и киваем друг другу. Не дворец, но для лечения подойдет.

— Сначала подготовим комнату для больного, — сообщает Бартон, и наши сопровождающие начинают хлопотать, перенося какие-то вещи из кареты в дом.

Проходит почти час, прежде чем меня зовут внутрь. Вхожу в небольшую комнату, где на кровати, застеленной свежими простынями, лежит больной.

И в этот момент, черт возьми, я понимаю, к чему была вся эта суета…