Кайрон:
Залетаю в карету, дверь закрываю тихо, но так и хочется ей хлопнуть. Злит! Бесит! Какого рожна я вообще так здесь задержался? Эта женщина… Она весь мозг мне по запчастям разобрала, встряхнула и еще и улыбнулась результату?
Нет. Я сам хорош! Вместо того чтобы все держать под контролем, я позволил ей вывести себя из равновесия. Хотя… Я даже не помню, когда и кто в последний раз проделывал со мной эту качку?
Это злит. Безумно злит. И это же нравится. Как будто новый вкус жизни. И он очень не вовремя.
Я уже должен был быть в имении, проводить обряд бракосочетания, а я все еще трясусь в карете. И голову никак не могу остудить. Потому и щелкаю по артефакту, который тут же приводит в действие механизм, и передняя стенка кареты растворяется, позволяя ночному воздуху холодом ударить в разгоряченное лицо.
— Господин… Так что вы хотели узнать? — рыжий.
Перебираюсь поближе.
— Что делала Оливия? Ты должен был докладывать.
— Вы сказали докладывать, только если госпожа учинит что-то странное.
— Полевой госпиталь в доме — это не странное?
— Так пожар был. Госпожа так старалась. Честное слово, слышали бы вы, что о ней в деревне говорят! — выдает он, да еще и с восторгом! Не рехнулся ли часом вместе с хозяйкой? От нее набрался, или воздух тут заразный?
— Что? — Хочу знать, раз уж молва пошла. Ожидаю проблем, с которыми сейчас совсем не хочется разбираться, но, видимо, придется. А как иначе? Слухам нельзя давать расползаться, нужно пресекать на корню, особенно плохое.
Но Петро рассказывает абсолютно противоположное.
— Десницей богини добродетельности называют. Даже умалчивают, что госпожа… — воодушевленно болтает рыжий, а потом осекается, едва не ляпнув что–то лишнее.
— Что? Госпожа что? — Давлю его взглядом, чтобы и не думал, что сможет здесь юлить!
— Вы рассердитесь…
Кидаю на него достаточно красноречивый взгляд — я уже сержусь. И буду еще злее, если он хоть пару секунд еще будет тянуть с ответом.
— Госпожа всем помогала, даже мужчинам. Местный лекарь ее отрывал, а потом… Похвалил, признал ее помощь и позволил осматривать женщин, как лекарю.
— Ты сам это видел?
— Нет, она меня всегда старалась сослать. Госпожа умная, а я в услужении, ослушаться не мог.
— Значит, своими глазами не видел? — рычу я и не знаю, что злит меня больше: то, что она опять закон нарушает, или то, что ей еще в этом потворствуют? Похвалили, в лекаря поиграть позволили? Умом все тронулись? Конечно, не им ведь отвечать за нее!
— Нет, — качает рыжей головой. — Вы хотели, чтобы я видел?
Я бы хотел, чтобы она перестала творить это безумие. Любому бунту должен быть предел.
— Господин…
— Что?
— Я не думаю, что госпожа делала это вам назло.
— Чего?
— Простите, но, кажется, госпоже действительно нравится ее дело. Видели бы вы, как горели ее глаза, какой яркой она была, всех бы затмила… Ой! — осекается Петро, осознав, что опять несет лишнее.
— Вижу, твой разум тоже пострадал.
— Прошу прощения! Слишком много событий. Я забылся, господин.
— И ты мне о них не доложил.
— Виноват!
— Еще как.
— Обещаю, что впредь буду внимательным и вас не разочарую!
— Вновь донесешь мне оды в честь ее безумных выходок? Ты хоть понимаешь, с каким огнем она играет? — искренне негодую я. Ладно, Оливия, одни боги знают, что у нее сейчас на уме, но Петро-то…!
— Да, вы правы, господин. Я и сам поддался волне местных восхищений и не осознал, как для леди опасен этот путь. Ее безопасность и репутация превыше всего! Клянусь вам, чтобы защищу ее от ошибок. Сделаю для этого все!
— Посмотрим, — отвечаю я. Уже виднеется особняк, где меня ждут жрец и Люция. Я должен думать о бракосочетании, а не обмусоливать выходки второй жены.
Я должен собраться.
— Поезжай обратно, и если она хоть что-то опасное учудит, даю тебе право остановить леди, но тут же доложи мне! Хоть среди ночи! — велю рыжему, а сам толкаю тяжелые двери в новую правильную жизнь…