Фарфор Ее Величества

Глава 7

В столицу Перелесья мы прибыли за полдень.

Тумана и дождя как не бывало — сияло солнце. Стоял сухой и золотой день середины лета, жаркий до духоты, какие только и бывают в Перелесье, где до моря далеко.

Нас встречали торжественно, но как-то до странности сурово. На пустынном вокзальном перроне гулко нажаривал военный оркестр. Не для нас — для Вэгса. Его и его референтов встречали какие-то чины в мундирах Перелесского Генштаба. Гвардейцы, протрезвевшие и сделавшие приличные лица, изображали почётный караул. Вокзальные носильщики вытаскивали пожитки газетёров и складывали их в кучу прямо на перроне, не обращая внимания на попытки щелкопёров как-то донести, что вещи ценные и хрупкие.

Когда я это увидел, мне стало слегка не по себе: я вспомнил костяшку на грузовой платформе и подумал, что прибью любого, кто попробует тащить её непочтительно. Очень хотелось её забрать, но надо было хоть как-то обозначить намёк на этикет — и мы с Барном стояли в сторонке, поставив рядом наши чемоданы и зеркальный ящик. Ждали, пока местное правительство закончит свои церемонии и вспомнит про нас. Но оно не вспоминало. Музыка смолкла, музыканты вытирали потные лица. В наступившей тишине толстяк в маршальских погонах, позолоченный, как подсвечник, загородив половину перрона необъятным задом, пытался выяснить у Вэгса, почему какие-то пункты договора были приняты лишь с отсрочкой на неопределённое время — прямо-таки допрашивал, почему Вэгс не оказал надлежащего давления.

Вэгс что-то мямлил. Давилка у него не отросла — оказывать давление на нашу государыню.

Я смотрел и злился.

Зато Индара всё происходящее внезапно привело в прекрасное расположение духа.

— Узнаю, узнаю! — выдал он почти весело. — Этот бардак без девиц — как раз то, что я ожидал увидеть. Вы только гляньте, как интересно: они вообще не понимают, что такое протокол. Нашли место для обсуждений, пеньки… кричите погромче, щелкопёрам не слышно!

Но тут Вэгсу и толстяку кто-то из свиты напомнил о нас. Только что пальцем не показали.

— Мессиры, — сказал Вэгс, — подойдите, пожалуйста, сюда.

Мы подошли — и штабные уставились на нас. На нашу серую форму. На черепа со змеями на рукавах — эмблему диверсантов-некромантов её величества. На золотую звезду «Беззаветной отваги» с бронзовой звёздочкой за Синелесский рейд у меня и освящённые некромантские звёзды с черепом «Сумерки ради Господа» у нас обоих.

На мою фарфоровую морду.

— Прекрасные мессиры, разрешите представить, — сказал Вэгс. — Мессир Клай из дома Пёстрой Птахи, капитан-некромант, его рекомендовала королева Виллемина лично… отмечала его особые заслуги перед прибережской короной, надёжность и верность. И… э… мэтр Барн… его ординарец.

— Мессир Барн из дома Цветущих Яблонь, — поправил я скучным голосом. — Ефрейтор-некромант её величества, с освящённой звездой, отмеченный лично государыней. Мой ассистент и друг.

А штабные на меня смотрели с видом «В дым, в прах, в кишки! Оно говорящее!»

Индар наблюдал поодаль, скрестив руки на груди, и явно наслаждался происходящим.

Неопределённого возраста типчик с рыжеватыми волосами, длинным острым носом и непонятными знаками отличия — штабной кто-то там — спросил у Вэгса предельно скептическим тоном:

— И вот… этот… э… гхм… офицер… и есть тот самый удивительный телохранитель, который сможет спасти мессира Норфина от всех мыслимых и немыслимых бед? Да?

Дать бы тебе в глаз, подумал я. Только то тебя и спасает, что ты в нехилых чинах, а я тут корчу дипломата.

— Государыня нас уверила, — с видом оскорблённой добродетели возразил Вэгс. — Этот юноша… у него богатый боевой опыт, мессир Дайр.

— Можно себе представить, — процедил Дайр. — Боевая машина… Неужели вы не могли настоять на том, что нужен именно живой боец… если он впрямь уж так нужен?

— Да… — хмыкнул толстяк и вытер потный лоб. — Натыкаться на такое в Резиденции Владык в сумерки — не для нежных дам.

— А дамам, прощения прошу, и нечего околачиваться в сумерки там, где мы патрулируем! — не выдержал Барн.

Индар, широко улыбаясь, обозначил аплодисменты.

— Да как ты… смирно! — заорал толстяк фальцетом.

— Вольно, солдат, — сказал я. — Мессир Вэгс, мы с Барном пойдём на грузовую платформу, лошадку заберём. А то там какие-то брезент с неё снимают… не поломали бы.

— Ты… вы… вы не смеете! — рявкнул толстяк.

Вэгс стоял рядом с беспомощным видом, опустив руки, глядел на штабных с выражением «мессиры, ну как же так⁈» — но помалкивал.

— Мессир Вэгс, — сказал я, — вы бы поговорили с мессиром Норфином, что вот такое среди дипломатов смотрится очень плохо. Хорошо бы его не показывать серьёзным людям. Такому место в провинциальном гарнизоне.

— Они просто… не привыкли, мессир Клай, — жалобно сказал Вэгс, и я подумал, что боится он, наверное, этой банды в мундирах, а может, и Норфина заодно, хоть и болтали, что Вэгс из старых друзей Норфина.

— Пусть привыкают, — сказал я. — И учатся как-то следить за языком. Я слышал, у вас в Перелесье слишком разговорчивые иногда кончаются быстро и печально. А мы уходим забрать лошадь.

— Вы знаете, где Резиденция Владык, мессир Клай? — спросил Вэгс несколько даже заискивающе. — Вам приготовили место в моторе, но если вы предпочитаете верхом, то можете, наверное, следовать за кортежем…

— Мы последуем, — сказал я. — Спасибо. Пойдём, Барн.

— Я вас не отпускал! — снова прорезался толстяк.

— А я вас не спрашивал, — сказал я через плечо. — Отдыхайте.

Мы ушли — и я слышал, как вся эта штабная плесень напустилась на беднягу Вэгса. Даже жаль его стало: он, гражданский, был вряд ли в состоянии эффективно отбиться.

Но помогать ему я не стал: штабные возмущались, что Вэгс притащил в столицу «ещё одного кадавра Куколки», — а он оправдывался, не возражая ни против «Куколки», ни против «кадавра».

— Впечатляюще, — почти весело сказал Индар. — Нет, Клай, ты его не вытащишь. Он безнадёжен.

— Кто? — спросил Барн.

— Диктатор, — пояснил Индар благодушно. — Он не годится для политики, он не умеет вести политику. Труп. Мне очень жаль.

— Мы же его ещё не видели, — сказал я. — Откуда вывод?

— Ты видишь его группу? — Индар кивнул на штабных, которые доедали Вэгса. — Нет, прекраснейший мессир Вэгс — тоже чурбан. Но эти дворцовые вояки его превзошли. Поразительные существа. Леди ненавидела их страстно: просто крысы, прожирающие бюджеты, не имеют отношения ни к войне, ни к политике.

— Не иначе как мессир маршал оттого их и привечают, что леди ненавидела, — сказал Барн. — Вроде как назло.

— Молодец, ягнёночек, — ухмыльнулся Индар. — Смотри-ка, Клай, наша прелесть разбирается в политике лучше, чем эти идиоты в Совете.

— И очень нелюбезно прелестью обзываться, — заметил Барн, чем снова Индара рассмешил.

— Постой здесь с чемоданами, — сказал я и поднялся на грузовую платформу.

Перелесские грузчики уже успели снять с костяшки брезент и теперь не знали, как к ней подступиться. Не хотелось им лапать нашу лошадку.

— Так что, мессир… — начал перелесец, сообразил, что разговаривает со мной, чудищем фарфоровым, растерялся, смутился и забыл, о чём хотел сказать.

— Брысь от лошади, — сказал я. — Никаких «так что».

Костяшка у нас была роскошная: скелет крупной лошади, доделанный до боевой машины, самой последней модели — с броневыми листами, прикрывающими шею и рёбра, кости конечностей укреплены стальными стержнями, мощные фонари в глазницах и две турели с двух сторон корпуса, куда можно пулемёты подвесить. И седло двойное: Барн плоховато держится верхом, а вот так — отлично, так во время Синелесского рейда Ильк на втором седле своего знаменитого Шкилета Карлу провёз через полный кошмар.

Выкрашен наш верховой зверь был вороным колером, в синеву, с блеском. Очень красиво. Но, конечно, к такого рода красоте нужно некоторое время привыкать.

Когда я запрыгнул в седло и двинул лошадку, перелесцы шарахнулись, как от огня. А я их добил — послал костяшку через борт платформы, она махнула прекрасным прыжком, приземлилась эффектно и встала как вкопанная. Не то чтоб я был таким уж лихим наездником, но долгое приятельство с Майром и Ильком, которые действительно умели обращаться с костяшками, кое-чему меня научило.

Штабные уставились, как, наверное, лет пятьсот назад перелесцы глазели на Дольфа на его некромеханическом конике. А я пустил костяшку фигурным шагом — цирк так цирк, чего глазеть зря.

Устраивать такие фокусы с живой лошадью я бы и не попытался, не говоря о том, что не подпустила бы меня живая. Но уж гонять как угодно механического кадавра — со всем нашим удовольствием. Проще, чем заставить дохлую мышку маршировать с соломинкой.

И мы с костяшкой произвели впечатление.

У толстяка отвисла челюсть, а носатый Дайр явственно захотел куда-нибудь смыться. Парочка внушительных чинов с полковничьими золотыми веточками в петлицах дёрнулись назад так же, как и работяги-грузчики… вояки…

Пугать их сильнее я не стал. Остановил коника рядом с газетёрами, которые маялись около своего имущества, ожидая, когда выгрузят и их транспорт. И Ликстон не обманул ожиданий — он только что стремя мне не придержал, когда я спешивался.

Эти уже привыкли — и к фарфору, и к костяшкам.

Я с щелкопёрами сердечно поздоровался, пожал руку Ликстону, здорово воспрянувшему духом, и попросил:

— Братцы, подкиньте к Резиденции Владык часть нашего багажа? За мной не пропадёт. Тот самый ящик, а, Ликстон?

— С демоном⁈ — восхищённо и радостно удивился Ликстон, а прочие потянулись за светописцами.

— Что ты! — рассмеялся я. — Откуда же демон, да и зачем? Просто пустой ящик, на всякий случай взяли. Вдруг понадобится перевезти какую-нибудь нечисть, мало ли.

Прозаичность поручения слегка их разочаровала, но Ликстон всё равно с энтузиазмом согласился. И вышло исключительно забавно: с грузовой платформы сняли мотопеды газетёров, мы погрузили туда ящик, Ликстон убедил поставить и наши чемоданы — а штабное начальство даже не дёрнулось погрузиться в мотор и уехать.

Пронаблюдали за нами.

Красиво вышло.

Ровным счётом ни малейшего намёка на этикет, регламент, правила. Куда дели музыкантов и гвардейцев, измученных долгим стоянием в строю на жаре — не знаю. К моторам вся штабная шелупонь пошла гуртом, зыркая на нас и больше не переругиваясь. Впечатлились. Я подал руку Барну, чтобы он поднялся в седло, — и мы стали форменным украшением кортежа. Газетёры были готовы расцеловать копыта нашей лошадке: их, скорее всего, шуганули бы, а из-за нашего багажа сам Вэгс позволил им следовать к дворцу.

К мотопедам щелкопёров на выходе из вокзала присоединились конные и парочка мотожандармов с пулемётами. И только выехав в город, я понял, почему на вокзале было так пустынно, тихо, гулко и безлюдно.

Вокзал был оцеплен жандармами. А поезда на сегодня, по-видимому, отменили.

Вокзальная площадь, прожаренная солнцем, пыльная и пустая, показалась мне неестественной, как театральная декорация. Это ж вокзальная площадь! Тут же должны останавливаться извозчики, может, даже пара моторов могла бы стоять в ожидании поездов. Тётки с пирожками, мужики с вяленой рыбой и лимонной водой, девочки с цветочками, мальчишки-газетчики, пассажиры с чемоданами, корзинами, тюками, шляпными коробками, собаками и кошками, вечно уставшие дежурные жандармы… куда они все исчезли — у меня никаких идей не было.

Рёв мотопедов и рокот двигателей мотора, грохот копыт нашей костяшки и конных жандармов гулко отдавались в стенах домов. Как в пустой кастрюле.

— Или как в склепе, — заметил Индар. — Ах, где же наша весёлая столица…

Мы ехали по полупустому или полумёртвому городу.

Повсюду попадались только жандармы или военные патрули. Редкие прохожие при виде кортежа сломя голову кидались в подворотни и скверы, прочь с дороги. Из окон, прячась за занавесками, выглядывали бледные лица.

Наверное, город был по-настоящему красив, но я никак не мог этого разобрать. Мне было не по себе от этих пустых улиц, охраняемых солдатами. Полдень в солнечной пыли выглядел зловещим, как ненастная полночь.

В общем и целом поначалу настоящих ран мы не видели. Кое-где на место выбитых стёкол вставили листы фанеры, на белой стене старинного здания кто-то намалевал суриком, крупно и криво «СМЕРТЬ УПЫРЯМ!!!» Но всё это выглядело, скорее, царапинами… если бы не мёртвая тишина.

Впрочем, вскоре мы поняли, что царапинами не ограничилось.

Мы проехали мимо сожжённой кондитерской. Выгорел дотла не только маленький двухэтажный домик, но и столики под тентом в палисаднике. На обугленной стене ещё держалась витая чугунная вывеска «Кондитерская „Сахарная Сова“» — и забавная чугунная сова с раскинутыми крыльями. Тротуар перед кондитерской огородили верёвкой с жёлтыми флажками, флажки висели в безветрии. Всё в сумме выглядело дико.

— Что это за место? — спросил я у Индара.

— Модная кондитерская, и только, — сказал он мрачно. — Дамская. Со всей этой сумеречной символикой, которой болела богема заодно с малым светом… черепушки, покойнички, звёздочки, свечки…

По дороге к Резиденции Владык мы насмотрелись на следы пожаров. Примерно в таком же состоянии, как несчастная кондитерская: жгли дотла, с особой жестокостью. Не удивлюсь, если внутри зданий во время пожаров были живые люди. Мы проехали мимо сожжённого театра варьете, пары непонятно чем провинившихся аптек и «Салона Ясновидящей Эстефании» — о чём свидетельствовала закопчённая и покрытая вмятинами, от камней, наверное, вывеска. Несколько пожарищ остались от частных особняков. Обгорелые руины кто-то тщательно огородил верёвочками с флажками, мимо них кружили жандармские патрули.

Индар с кривой жёсткой ухмылкой комментировал:

— Дом Незабудок… Тэшлин. Интересно, успел смыться? Моя леди его ценила… О, здесь жила Санния… бедная Санния так легко заводила врагов… Было понятно, что доскачется. Хех, домик Нагберта! Хороший был домик, стоил целое состояние… интересно, сначала ограбили или сразу спалили? Однако было бы любопытно взглянуть на мой дом. Жаль, не по дороге… наверняка тоже спалили, можно даже не справляться у Ясновидящей Эстефании…

— Весело тут было, — вздохнул Барн. — Страшно подумать…

— А я думаю, тут было даже веселее, чем ты думаешь, — Индар показал на большое бурое пятно на стене. — Кровища ведь, а?

— Фу-у! — Барн передёрнулся так, что я почувствовал спиной. — Её что, кто-то жрёт?

Теперь его сумеречное зрение было лучше моего: я не видел жрущих в ярком солнечном свете, меня только замутило. Я даже успел подумать: как забавно! У меня больше нет желудка, казалось бы, тошнота мне не грозит — а поди ж ты! То ли душа реагирует привычными ощущениями, то ли это искусственное тело даёт знать, что что-то идёт не так.

Когда меня впервые затошнило на базе в Зелёных Холмах — я здорово удивился. Сейчас — так, только отмечаю. Возможно, когда-нибудь буду рассказывать учёным. В конце концов, таких экспериментов до нас ещё никто не ставил.

Видимо, это какая-то разновидность фантомной болезни некромантов.

Между тем кортеж выехал на площадь при Резиденции Владык.

Древний замок поражал воображение. Я не слишком-то хорошо знал его историю, но сразу понял, что он очень древний, изрядно старше Дворца наших государей. Его высокие зубчатые башни когда-то были сторожевыми, а мощные стены из тёмного камня, по-моему, выдержали бы не только ядро древней бомбарды, но и современный бетонобойный снаряд.

Наш Дворец строился для балов, приёмов и заморских гостей — его защищали морские форты. Резиденция Владык строилась для осад и войны — приёмы и балы у них шли, похоже, даже не вторым, а шестнадцатым номером.

Похоже, и сейчас его обитатели приготовились к осаде.

Площадь вокруг Резиденции выглядела как военный лагерь. Громадные чугунные ворота с барельефами, изображающими великую битву Света и Тьмы, были наглухо закрыты, и около них стояли два бронированных мотора с пулемётами. Вдоль стены древнего замка соорудили настоящую баррикаду из мешков с песком, с грамотно защищёнными огневыми точками. Узкие окна первого этажа закрыли коваными ставнями, а со второго, по-моему, можно было запросто вести пулемётный огонь.

Охраняли Резиденцию не жандармы, а армия.

Не декоративные штабные, вроде этих, в моторе нашего кортежа, а настоящие вояки. Фронтовики, предположу.

Суровые парни в потрёпанных зелёных мундирах остановили и проверили мотор. Я отметил, что с ними говорил таки Вэгс, а не штабная плесень — и они, похоже, прислушались. Щелкопёров тормознули и обшмонали, вытряхнули из грузовой тележки мотопеда наши пожитки, а их самих развернули: «приказ маршала».

— Я пришлю за тобой, Ликстон, — сказал я, чтобы он особо не огорчался и чтобы показать окружающим, что Ликстон мой человек.

Судя по физиям газетёров, это сработало, а уж сам Ликстон просиял и уверил, что будет ждать, как соловей — лета.

К нам подошёл седой парень со свежим рубцом на скуле, похожим на осколочное ранение. Он носил форму пехотного капитана и смотрелся вполне серьёзно.

— Славная лошадка, мессир Клай, — сказал он. — Добрый день. Впечатлены. Не ожидали. Следуйте за нами, вас ожидают.

— Добрый и вам, если хотите, — сказал я. — В этих чемоданах — ценные книги и артефакты, между прочим. А ящик — пленную нежить держать.

— Виноват, — сказал капитан. — Хесс, личное имущество гостей доставить в их апартаменты. Без досмотра, оно, видать, чернокнижное.

— Не чернокнижное, — сказал я. — Но да, непосвящённым соваться опасно.

— Я так и понял, — сказал капитан. — Проезжайте. Вас проводят.

И перед нами открыли эти самые чугунные створы, за которыми обнаружился внутренний двор Резиденции. Туда впустили нас, мотор с Вэгсом и бандой штабных — и всё, за нами заперли ворота.

Индар присвистнул:

— Ничего ж себе…

— Знают службу, — сказал я. — Я думал, будет хуже.

Внутренний двор, видимо, сильно переделывали ради красоты и удобства сугубо штатского свойства: посреди двора располагался большой фонтан с бассейном, в котором плавали рыбки, — но не бил. Вокруг фонтана росли розы, дворцовые стены обвивал плющ — но вся эта прелесть не могла скрыть крепостной планировки. Когда в мирное время гости съезжались на бал, кареты, очевидно, оставались за воротами — и по двору до входа во внутренние покои шли пешком. Мотор остановили у фонтана, штабные и Вэгс из него вышли и направились вперёд, а я повёл за ними костяшку. Я не хотел оставлять её рядом с мотором.

Парадный вход, — высоченные двери в чугунных цветах и листве, к которым вели три ступени, как к трону, — кажется, был наглухо заперт, и рядом с ним дежурили солдаты. Не дворцовые гвардейцы — армейцы. Кроме парадного, как я понял, тут было немало и других входов: в купах роз скрывались какие-то тоннели, арки… В общем, оборонять это место в случае чего было бы очень удобно. Если ты знаешь планировку, а прорвавшийся противник — нет.

Повсюду могут быть засады. Противнику не позавидуешь.

Навстречу нам вышел хмурый немолодой мужик, носивший дубовые веточки пехотного генерала перелесцев. Штабные взглянули на него с отвращением, он скользнул по ним взглядом, как по безопасным и неинтересным предметам, — и поздоровался с Вэгсом, как гражданский. Пожав руку.

Странные у них тут отношения, подумал я. Какая-то смесь бардака непонятно с чем.

— Вас ждёт маршал, мессир Вэгс, — сказал генерал и обратился ко мне: — Вы Клай из дома Пёстрой Птахи? Оставьте тут лошадь. Вас тоже ждёт маршал, мессир.

— Я-то Клай, — сказал я. — А вот с кем имею честь говорить?

Совсем они тут обалдели, думал я. Ну ладно, им наплевать на мой мундир, я для них не офицер, я кадавр и чужак. Так ведь и со своими же он здоровается как-то выборочно… армия, казалось бы… притон какой-то.

— Тарл из дома Лебеды, — сказал генерал. Не слишком приветливо: я ему отчаянно не нравился. — Лошадь, я говорю, дальше не пройдёт, хоть механическая, хоть какая.

Я спрыгнул с костяшки, Барн тоже спустился.

— Мне не хочется оставлять её без присмотра, — сказал я. — Это не простая лошадь.

— Это понятно, — сказал генерал. — Никто не прикоснётся.

— Надеюсь, — сказал я и выдернул Дар из лошадки. Показательно, чтобы вздрогнула и замерла.

Тарл пронаблюдал так, будто я поднимаю старый скелет прямо из-под здешних каменных плит двора.

— Ладно, — сказал он, даже не пытаясь скрыть предельное неодобрение. — Следуйте за мной.

— Потрясающе, да? — сказал Индар, кажется, удивлённый происходящим не меньше меня. — Полон замок всякого сброда… Ах, Барн, бедный ягнёночек, ты можешь совершенно спокойно сморкаться в занавески, плевать на пол и путаться в грамматических формах глаголов: похоже, с некоторых пор в Резиденции Владык Перелесья все так делают…

— Потом обсудим, — сказал я.

— Хорошо, — согласился Барн, очень кстати, потому что и Вэгс, и Тарл тут же на меня зыркнули.

— Несчастный перелесский двор, — вздохнул Индар. — И раньше был помойкой, но точно не до такой степени.

Тарл проводил нас под одну из боковых арок. Она вела в маленький круглый дворик, увитый плющом сплошь, к двери более скромной, чем парадная, — но и её охраняли солдаты.

Резиденция Владык, казавшаяся снаружи монолитной скалой, внутри состояла из флигельков, отдельных зданий, соединённых проходами, воздушными галереями и, наверняка, подземными ходами. Проявление национальной перелесской паранойи.

— Барышня, — тихонько сказал Барн.

Я посмотрел. Призрак, еле различимый в солнечном свете, печально сидел в сторонке на каменной скамье. Девушка выглядела лет на пятнадцать — очень хорошенькая, в старинном узком платье без корсажа, с поясом под самой грудью, и белом платочке под тонким золотым обручем на голове. Горло девушки перерезали до позвоночника, платье спереди было чёрным от крови.

Индар отдал глубокий поклон, мы с Барном отдали честь — грустная девушка рассеянно кивнула.

Часовой открыл перед нами дверь.

— Принцесса Зельда, — сказал Индар. — Наблюдатель. Уже триста лет бродит по Резиденции Владык, не уходит. Я как-то разговаривал с ней… говорит, что хочет посмотреть, чем кончится проклятый род. Честно говоря, я удивился, когда её увидел… наверное, ждёт, когда Солнечнолесских в этом дворе повесят.

Внутри этого флигеля Резиденции было сумеречно. Яркий свет летнего дня попадал сюда сквозь окна высокие и узкие, как бойницы, лежал на полу полосами, почти не рассеивая полумрак.

Совершенно мне не нравилось это угрюмое древнее место, все эти панели из тёмного резного дерева, своды, уходящие куда-то в темноту, портреты аристократов с бледными злыми лицами, смотрящие из потемневших рам, как из-за Межи… даже пахло здесь застоявшейся древностью, старым-старым домом, пересохшим деревом и перелесским ароматическим маслом из сосновой хвои.

Но мне померещились где-то вдалеке радостные вопли детей. Не одного ребёнка, а многих маленьких детей — и звяканье колокольчика. Звуки настолько нереальные в этом неуютном месте, что я даже решил, что слышу Даром, то, что происходило уже давным-давно и прошло… Но я заметил, что прислушивается и Барн, а Индар удивлённо хмыкнул:

— Я думал, после всех кошмарных событий в Резиденции нет ни единого человека в том возрасте, когда бегают и орут…

А Тарл быстро и равнодушно шёл вперёд, грохоча сапогами по наборным паркетам, и Вэгса эти звуки тоже не насторожили. Ну и ладно, я не стал привлекать внимания.

Мы миновали большой зал, сравнительно светлый из-за маленьких дополнительных окошек где-то вверху, и оказались в гостиной, убранной настолько неудобно, что меня восхитила верность перелесцев традициям. Норфин, откладывая пачку бумаг, поднялся с резного кресла, жёсткого и угловатого, как орудие пыток.

Здоровенный он был тип, настолько здоровенный, что почти квадратный. И морда почти квадратная и тяжёлая. И челюсть квадратная, и подбородок как кирпич. Нос большой, глазки маленькие, губы как трещина. Чёлку зачёсывает назад, виски вперёд — голова кажется совершенно кубической. Ильк бы непременно сморозил: тяжело такому служить: квадратные каски — только на заказ, за особую плату.

И кулаки тоже квадратные. И носит витой старинный перстень с тёмным камнем каким-то — небось, Рандольфа.

И неумело ухмыльнулся.

— Здравствуйте, мессир, — тихо сказал Вэгс.

— Здорово, старина, — сказал Норфин. — Привет, прибережцы. Ждал вас, Клай. Слава Вседержителю, вас прислали, а не вельможу какого… с вами мы проще договоримся, хоть вы и фарфоровый.

Мы с Барном его приветствовали как положено — и Норфин ответил кивком-поклоном, как маршал, принимающий парад.

— Мы на осадном положении, парни, — сказал он. — Не замок, а табор. Тут у нас — ну сравнительно безопасно, по крайней мере, от людей безопасно, так видите… До кого мои люди дотянулись — те здесь. И семьи моих товарищей здесь, и семьи кое-кого из аристократов здесь. Город-то нам зачищать пришлось… как чужой… там форменная война была.

— С кем? — спросил я.

— Стенка на стенку, — мрачно сказал Норфин. — Перегнули мы с прессой-то… простой народ решил, что аристократия всему виной и всё, что похоже на чернокнижие это самое… Нашлись такие, что подстрекали бить, громить всё, дома жечь… Командира пожарной команды мои люди под пистолетом заставили отправить пожарные расчёты туда, где горело. Я, говорит, королю присягал, а вы — так, хамьё, хоть все горите… Раненых привезли в госпиталь Святого Кайра — персонал разбежался, врачей нет, монахини только, что обет давали, а что они с ожогами-то сделают…

— Ничего себе, — вырвалось у меня.

— А один там целое отделение положил, — продолжал Норфин. — Руку себе разрезал, запел вроде молитвы наоборот — и все мёртвые повалились. Ещё повезло нам: жандарм ему голову прострелил из окна дома напротив… и вот такое везде. По всему городу такое. Я фронтовиков привёл, они вроде навели порядок… днём… а что по ночам… Ужас там по ночам. Я и здесь-то спать не могу. От людей — пулемёты, а нечисти наплевать, всюду шастает, в окна заглядывает. И ведь был у меня некромант, был — да тоже удрал, второй день не можем найти нигде. Не иначе как переметнулся, сволочь… Мы очень вас ждали. Без вас — кранты, если по-простому сказать. И из провинций такие телеграммы приходят, что и не читал бы. А заграница пришипилась и помалкивает. Дипломаты разбежались, как тараканы. Только златолесцы вроде остались, да и то носа не кажут, а озёрные с островитянами наперегонки драпанули, теперь в газетах гадости пишут про нас…

— Обстановка просто сказочная, — оценил Индар с некоторым даже удовлетворением.

— Мы уже приехали, мессир Норфин, — сказал я. — И у нас есть кое-какие возможности. И мы не сбежим. Может, нам удастся что-то сделать. Вместе.

— Хм, удрать было бы умно, — сказал Индар. — Здесь, похоже, уже нечего ловить. Одна беда — бежать особо некуда.