Фарфор Ее Величества

Глава 19

Забавно было встречать газетёров.

Площадь у дворца уже не напоминала укрепрайон перед тяжёлыми боями: за ночь люди Норфина разобрали баррикады, а пулемёты по крайней мере убрали с глаз долой. Дворцовая охрана выглядела внушительно, но на дворцовой охране сияли гвардейские мундиры… даже если их выдали вот только что, просто чтобы не бросалось в глаза, что дворец охраняют не паркетные солдатики, а обученные и обстрелянные профессионалы, всё равно смотрелось лучше.

Нормальнее.

И моторы уже не шмонали так, будто у газетёров предполагались ящики с динамитом и пироксилином. Ну вытряхнули щелкопёров наружу — так всё равно Резиденция Владык была так устроена, что верхом ещё можно проехать в ворота, а мотор уже не пройдёт. Новая королевская стража даже помогла газетёрам тащить фонографы и светописцы. Идиллическая картинка.

А разместили мы их в большой и сравнительно светлой приёмной центрального флигеля. Ну, по-перелесски, конечно, светлой, не по-нашему: в окна-бойницы падают косые полосы тёплого света, почти не нарушая торжественного полумрака. Златотканые гобелены на стенах тускло блестят, а мебель — совершенно душеспасительного свойства, жёсткая, из тёмного резного дерева. Как в храмах: если уж ты плюхнулся во время службы, когда правильнее стоять, то никто не станет чрезмерно ублажать твою пятую точку.

Суровое и не слишком приветливое место. И для светописцев — темновато. Скорее всего, плохие у них выйдут карточки, подумал я. Зато для фонографов — самое то: говорить тут приятно, звук под высокими сводами чёткий и гулкий. Ну, на безрыбье и мидия — улов.

Кроме меня, газетёров встречал Вэгс. Отлично выглядел — совсем поправился. Обрадовался мне, поздоровался не только любезно, но и дружески: «Очень, очень рад вас видеть, милейший мессир Клай!» — страха перед королевским фарфором как не бывало. Благодарный.

Я подумал, что с Рэдериком, наверное, и Норфин выйдет.

А вот Нагберт — точно нет. Зачем дразнить гусей? Одно дело — то, что мы все можем сказать о заслугах благороднейшего мессира из дома Тумана, а совсем другое — карлик, который скалится. На светокарточках Нагберт вряд ли выходит хорошо. Наверняка будет руководить из тени — и постарается, чтобы эта тень была погуще.

А газетёры явственно разделились. На две группы: одна — отчаянные парни, знакомые мне по Синелесью, вторая — здешние местные.

Мои знакомцы радостно здоровались со мной, Ликстон вообще разлетелся чуть ли не обниматься:

— Мессир Клай, Боже мой, я так счастлив вас видеть! Как славно, что вы меня не забываете, прекраснейший мессир!

Я ему руку подал, он пожал благоговейно. Сенсацию учуял. И его приятели, судя по их лицам, глядя на меня, вспоминали, как их угощали шикарными обедами в парадной столовой Дворца и как наша государыня сама им улыбалась. Хорошее, мол, было времечко.

Ничего, братцы, подумал я. Будет и на вашей улице праздник… может быть.

А незнакомые местные с непривычки косились на меня правильно — как на выходца с того света. И уж лезть здороваться, ручки жать и чуть не обниматься со скелетом, на который прилепили фарфор и каучук для благообразности, среди них желающих как-то не нашлось. Правда, им было лютейше любопытно. Но страшно.

Выходит, своих чернокнижников перелесцы развесили по фонарям, а фарфоровые мертвецы с побережья ходят по Резиденции Владык, как у себя дома. Нормальные дела!

И как же бедолагам-щелкопёрам переключиться, если они всю войну нами перелесских обывателей пугали? А? Э!

Да и вообще — что я тут делаю-то? Я сюда зачем приехал? Маршала охранять или устраивать пресс-конференции для местных писунов? Или мне теперь волей-неволей полагается делать политику и говорить от имени государыни, если я уж во всё это влез?

Нет уж, решил я, наблюдая, как газетёры нервно ждут, а Вэгс просматривает записи в блокнотике — своём собственном, что показательно, а не попёртом у Тэшлина. Не буду я ничего говорить. Пусть перелесцы сами как-нибудь. Наверняка Нагберт Вэгсу на эту тему мозги промыл. Я тут никто, и звать меня никак, непонятно, что случится через пять минут, непонятно, что даже Рэдерик решит на следущий день… вообще ничего не понятно. И местный бардак меня уже очень сильно утомил. И Барна у меня забрали, а без него я паршиво себя чувствую… как лич.

Ох, и положение же…

И тут они заявились сразу все!

Возглавлял шествие весёленький Рэдерик, который выглядел обычнейшей маленькой деточкой, — и одели его, видимо, в его собственный костюмчик, в голубую курточку, рубашку с бантом под воротником и короткие штанишки, просто трогательности ради. В обнимку со щенком — тема для светокарточек, самая выигрышная. Дамы прослезятся. Государыня бы велела такие открытки напечатать: деточка со щенком и с бантиком. И ухмыляющийся Барн был бы на этой открытке совершенно ни к чему, в своей-то прибережской форме, да ещё и с черепом. Но, видимо, насчёт Барна Рэдерик настоял на своём.

Мастерски это делал. По-королевски.

Пришли Норфин и Индар. Закадычные такие приятели — только что не в обнимку вошли. Чуден свет.

Пришла Люнгера в шикарном платье цвета кавойе с мёдом.

Заявились даже несколько любимых генералов Норфина.

И всё-таки я угадал: Нагберт не пришёл.

И ещё кое-что загаданное исполнилось: и без меня нашлось кому трепаться.

Газетёры пытались сделать светокарточки Рэдерика с собачкой. Он остановился в солнечном луче, вокруг плавали солнечные пылинки, Рэдерик выглядел совсем золотым мальчиком. Я подумал, что порядочные карточки всё-таки могут и получиться, если повезёт.

Вэгс толкнул прочувствованную речь: всё, тёмные времена, тяжёлым грузом лежавшие на несчастном Перелесье, наконец-то закончены полной победой света и добра! Вот это дитя, плод первой и последней истинной любви короля Рандольфа — и даже ввернул что-то про тайный брак Рандольфа и Лиссы, что означало бы, будто Рэдерик уже не совсем и бастард. Что Норфин готов присягнуть — и Норфин подтвердил, что готов присягнуть. Что выжившие аристократы, не запятнавшие себя адом, тоже готовы присягнуть — и не запятнавшая себя Люнгера подтвердила, что готова, да. Что союзники непременно примут такое логичное и угодное Небу решение перелесских элит — и все посмотрели на меня, и мне пришлось сказать, что прибережцы-то точно примут, а что до остальных, так пусть об этом рассказывают их послы. Вэгс тут же сообщил радостно, что послы Святой Земли подтвердили и с островитянами, несомненно, договоримся, хотя вот именно в настоящее время они там что-то мутят, но это они просто не поняли.

И всё это в общем звучало таким феерическим и фантасмагорическим бредом, что я только радовался своей фарфоровой маске: всего-то и нужно стараться, чтобы не отваливалась челюсть — а остальное выглядит благообразно.

Они спросили Рэдерика.

Рэдерик улыбнулся, как солнышко, и сказал, что конечно, если мессиры взрослые считают, что всё это правильно.

Тогда какой-то гад из тех, кто не ездил в Синелесье, спросил про Индара. В том смысле, что как же в свите вашего прекраснейшего высочества, дорогой принц, оказался поднятый мертвец с фарфоровым черепом? Мол, послы с побережья — демон с ними, от прибережцев никто ничего доброго не ожидает изначально, но вот этот, данный конкретный?

Рэдерик опять улыбнулся и сказал, что ведь это же прекрасный мессир Индар из дома Сирени, который раньше был в свите его отца, а ещё был другом его отчима, а ещё его спасли прибережцы, как сумели. И что же тут плохого, мэтр? Наоборот же, хорошо!

И уже другой гад-щелкопёр, не менее гадский, спросил, как можно в этом случае говорить о том, что при новом дворе не будет ничего, связанного с адом, если вот же, мессир Индар и адские технологии Прибережья! Мол, совершенно не очевидно, насколько восставшие мертвецы симпатичнее, чем чернокнижники и некроманты.

Мы переглянулись с Индаром. В этот момент я окончательно понял, как в Перелесье всё плохо. Именно в человеческих головах всё плохо — и отсюда уже вытекает всё остальное. Потому что сначала Рандольф пачкал людям мозги адскими кознями ведьм с побережья, потом Норфин добавил жару адскими кознями самого Рандольфа, вернувшиеся домой фронтовики ещё прибавили градус — и теперь настроения в обществе такие, что в Перелесье даже деревянную ногу калеки запросто объявят адскими технологиями, если на деревяшке будет нацарапана какая-нибудь защитная розочка, например.

И какая безумная получается история! Вся эта кодла, во главе с Нагбертом, решила дружно делать вид, что к аду больше никто никакого отношения не имеет. Чернокнижие, некромантия, демонология и прочие интересные отрасли знания просто закрываются на семь замков от всех непосвящённых. С лязгом. Начинается сплошное благорастворение воздухов.

И весь наличный ад — это мы с Индаром. Потому что наши фарфоровые мордовороты совершенно невозможно объявить настоящими живыми человеческими лицами.

И это немедленно подтвердила Люнгера:

— Но мессиры прибережцы вскоре вернутся домой, — сказала она ласково. — И мессир Индар, мы полагаем, отправится на побережье со своими новыми друзьями. А пока — это заминка, вызванная тяжёлым временем перехода… прибережцы не решились рисковать живыми дипломатами… их тоже можно понять, мэтры корреспонденты.

Умница Рэдерик ничего не сказал. Он вообще вёл себя очень осторожно. Промолчал. Но я уверен: выводы сделал.

В этот момент вошёл Тарл и сообщил и Норфину, и присутствующим:

— Сию минуту, мессиры, мы получили телеграмму от Святейшего Отца нашего, Иерарха Святоземельского. Он заочно благословляет его высочество — и прибудет на коронацию в день святого Эгеля с мечом.

Щелкопёры устроили умеренное народное ликование, Норфин возликовал неумеренно, Вэгсу просто хотелось хлопать в ладоши в восторге, Люнгера ослепительно, но искусственно улыбнулась. Фронтовики посмотрели на маршала — и изобразили ухмылки, как старший по званию.

Все кинулись наперебой поздравлять Рэдерика, короля уже через неделю. Рэдерик застенчиво улыбался и благодарил, испуганный щенок прижался к нему всем телом. А я думал, что Нагберт крутанул какую-то лихую аферу вместе со святоземельцами, раз Иерарх вдруг так заспешил. Норфин вытер скупую слезу. Ликстон взглянул на меня с обожанием: матерьялец и впрямь — бомба.

А газетёры щёлкали светописцами, запечатлевали для потомков будущего короля, который только что узнал, что всё, его точно коронуют. Похоже, у них даже вопросы отпали: ну что уж, и так есть сенсация. Замучили бы Рэдерика, заставляя его позировать. Но внезапно вступился Барн:

— Мессиры, — сказал он возмущённо, — нельзя же так! Ишь, накинулись на его высочество, как саранча! Дайте опомниться-то человеку, он, небось, как и вы, тоже первый раз про это слышит! Это же дело такое — корона! Не башмак нацепить. Это обдумать надо.

— А ты-то кто? — немедленно выдал газетёр из «ненаших».

— Это Барн из дома Цветущих Яблонь, — звонко и чётко сказал Рэдерик. — Мой друг. И камергер, если его государыня разрешит. И вы, мэтр, не должны говорить ему «ты», это неучтиво.

Вот так.

Король.

Я не знаю, как Рэдерик это делал. Я ещё знать не знал, что он за птица, но… ощущалось… И сейчас, мне кажется, все присутствующие почувствовали: тут у нас король, а не милая деточка, которую уцелевшие элиты где-то добыли, чтобы попытаться привести в порядок обстановку в стране.

— Простите, мессир Барн, — смущённо сказал газетёр. И поклонился.

Люнгеру всё это не обрадовало ни на миг, но и она почувствовала. Поэтому даже не попыталась возразить. А Норфин взглянул на Рэдерика с восторгом.

— Вы, мэтры, хотели ещё что-то спросить? — сказал Рэдерик.

Король милостив и любезен.

А эти бойко пишущие крыски как-то замялись. Им, наверное, хотелось. Но сейчас Рэдерик на них смотрел, больше не пытаясь что-то скрыть, своим странным взглядом человека намного старше, очень неглупого и вовсе не пушистой лапочки… и как-то у щелкопёров поубавилось прыти.

— Пойдём тогда, ваше высочество, — сказал Барн. — Пусть их, пусть они вон с мессиром маршалом и с их светлостью тогда разговаривают.

— Да, — сказал Рэдерик. — Спасибо, что пришли, мэтры газетёры. Я надеюсь, у нас с вами всё получится хорошо. Я не могу обещать, потому что очень много всего может случиться… но я тоже надеюсь.

Как газетёры на него смотрели — надо видеть.

Я подумал, что слова его они, быть может, и процитируют в своих репортажах, а вот что они сами при этом чувствовали и думали — это уж нет. Хотя бы потому, что очень трудно правильно определить это чувство.

Но оно очень сильное.

Ну вот: принц собирается забрать моего Барна совсем. И Барн никуда не денется, и государыня, я уверен, не будет спорить — и я-то что могу сказать! Моего мнения не этот счёт никто и не спрашивал.

И тут же, как нарочно, Рэдерик моё мнение спросил.

— Мессир Клай, — сказал он, — мессир Индар, скажите, мессиры: вы ещё останетесь разговаривать или будете меня сопровождать? Мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь из вас со мной пошёл.

Мы переглянулись.

— Иди, — почти подумал, а не сказал Индар. — Трепаться буду я.

Я ему кивнул и сказал Рэдерику:

— Я буду вас сопровождать, прекраснейший мессир.

Рэдерик чуть улыбнулся:

— Спасибо. Вы мне всегда очень сильно помогали, мессир Клай.

И мы очень торжественно, под вспышки светописцев, покинули зал. Втроём. Потому что больше Рэдерик никого с собой не звал. Вот так просто.

Мы ушли в апартаменты принца — и только там смогли разговаривать, потому что ощущение ушей, торчащих из каждой щели, очень сильно раздражало. Проклятущая Резиденция Владык вся внутри была источена какими-то тайными ходами и устройствами для подслушивания, как старая лодка — жучком. Отвратительное место.

Будь я владыкой — выстроил бы себе новую резиденцию, и гори всё синим огнём.

А Рэдерик поставил щенка на пол, но щенок тут же начал скрести его лапой по ботинку. Бери, мол, мне хочется на ручки.

— Дружочек, — сказал Рэдерик, — ты немножко погоди, я устал. Ты тяжёлый.

— А-ауф! — печально сказал Дружок.

Рэдерик вздохнул и поднял его снова. Усадил рядом с собой в кресло: маленький щенок и худенький мальчишка отлично уместились вдвоём.

— И на трон посадишь рядом, ваше высочество? — ухмыльнулся Барн.

Рэдерик улыбнулся в ответ:

— А вот было бы смешно, да, Барн? Вот бы они все побегали… — и стал серьёзным. Даже печальным. — Мессир Клай, — сказал он, глядя на меня, — вы на меня сердитесь?

Глаза тёмные, взгляд — насквозь.

— Нет, — сказал я. — Огорчён, но не сержусь, ваше высочество.

Рэдерик выдохнул.

— Это очень хорошо, — сказал он. — Спасибо вам. Понимаете, мне вообще просто некому… не с кем… Только с вами и с мессиром Индаром. А Барн — он очень, очень, очень нужен… Барн, прости меня, я понимаю, что я работать тебе мешаю… но мне правда надо. Знаешь, я когда тебя увидел — понял… вместе с тобой и с мессиром Клаем у нас, может, всё правильно получится. А если нет — меня убьют.

— Проехали, — сказал я. — Теперь вы станете королём.

Рэдерик покачал головой:

— Будто это им помешает…

— Островитянам, что ли? — спросил я. — Да мы их близко не пустим. Пусть выражают уверения в почтении в письменной форме…

— Островитянам? — удивился Рэдерик. — А, да… нет, они же простецы… Мессир Нагберт, леди Люнгера… Может, Иерарх, но тут я не знаю.

— Зачем Нагберту вас убивать, если он станет регентом? — удивился я.

— Не знаю, — сказал Рэдерик грустно. — Просто я так чувствую. Мне очень… плохо… страшно, когда он рядом. Почти больно.

— С чутьём спорить грех, — сказал Барн.

— Поэтому не уходи, — сказал Рэдерик.

И Барн так на него взглянул, что я понял ясно: никуда он не денется.

Потом мы ждали, когда вернётся Индар. Вернее, я ждал: мне нужно было страшно много всего с ним обсудить. Вся шайка, включая Норфина, его головорезов, Люнгеру и Вэгса, видимо, тоже болтала с газетёрами, нас никто не трогал. Блаженные минуты отдыха.

Барн и Рэдерик взялись обучать щенка его собственной кличке. Подманивали его кусочками подсоленного хлеба: «Дружок, Дружок!» Хлеб не слишком интересовал сытого кутёнка, но к Рэдерику он бежал радостно и охотно — и заваливался на паркет, неправильно и некультурно для будущей серьёзной собаки подставляя голое розовое пузо для поглаживаний и почёсываний.

— Эк он быстро с тобой сдружился, ваше высочество, — говорил Барн. — Другого щенка от мамки возьмёшь, так он долгонько скучает, плачет. Они ведь тоже понимают, хоть и собаки, что от родной души их забрали.

— Бедный Дружок, — очень ласково говорил Рэдерик, гладя собачий живот. — Грустно тебе, да? Мы потом сходим к твоей маме на псарню, вот и будет веселее…

А щенок лизался и изо всех силёнок крутил хвостом: Рэдерик ему страшно нравился, нравился до полного восторга. Глядя, как принц играет с собачкой, я легко мог себе представить, как к нему выходили мыши. Каким-то образом он грел зверей, грел, привечал…

С людьми у него так не выходило.

Какая-то очень особенная степень благости, если это она.

Я сидел в глубоком кресле у окна. Весёлые голоса и тявканье щенка меня успокаивали, казалось, что всё в порядке, тепло, безопасно… и, кажется, сказывалось то, что я уже много ночей спал урывками: глаза закрывались сами собой.

И сознание уплывало в сон, стоило опустить веки. Расслабился.

— Мессир Клай хочет поспать, он устал, — заметил принц. — Пойдём в другие покои, мы ему мешаем.

— Нет, — сказал я, встряхиваясь. — Оставайтесь, ничего. Я так. Мне спокойнее вас слышать.

Они остались, но начали играть заметно тише. А я потянулся, вытянул ноги и даже обнаглел до того, чтобы прихватить на кресло вышитую диванную подушку. И устроился фантастически удобно.

Не буду спать, подумал я. Просто спокойно посижу, а то от беготни нет спасения ни днём, ни ночью. Я думал это очень здраво, но когда осознал, что стою на перроне в нашей столице — не удивился ни на секунду.

Карла обнимала меня, не заботясь о всяких любопытных типах вокруг… впрочем, перрон моего сна был пустынен, только поезд стоял под парами, поодаль дожидался Барн с чемоданами, а на подножке вагона почему-то сидел Индар, не призрачный, а фарфоровый Индар в форме перелесского гвардейского капитана. Вроде мы с ним в разных армиях, но в одном чине. Забавно.

А Карла гладила меня по щеке — и я таял от тепла её ладони и медового запаха её волос.

— Ты ничего не забыл? — строго спрашивала она. — Точно всё взял?

— Так точно, никак нет, рад стараться! — дурачился я.

Карла смеялась и сердилась:

— Ты все книги собрал? И «Записки о неживых созданиях», и «Сумеречную защиту»?

— И «Узлы душ», и «Трактат Межи», — кивал я.

— Да при чём здесь! — фыркала Карла. — Я тебе о чём? О щитах! Вот где огарки свечек Ависа?

Я растерялся:

— Не помню…

— Бестолочь. У Барна спроси. Барн, куда их благородие огарки сунул?

— У меня огарки, леди, — ухмыльнулся Барн. — Только мало их.

— Ладно, — сказала Карла, хмурясь. — Скажешь: «кровью Карлы», понял? «Покинь мир, заклинаю кровью Карлы». Это — верное, я спрашивала.

Во сне она разрезала себе ладонь и рисовала прямо на мне, поверх кителя — ту самую нашу розу, которой я прикрыл её в первый день, когда нам вместе пришлось гнать адских тварей. Во сне я целовал её окровавленную ладонь — и каким-то образом понимал…

Кровью Карлы.

Олгрен, старый прибережский вампир, вот тоже говорил: щит — кровью Карлы.

Вопрос: почему мне это снится.

Предчувствие?

Я успел подумать, как удивительно понимать во сне, что видишь сон, — и тут сон разлетелся вдребезги. Надо мной низко наклонилось отвратительное существо, нечто вроде громадного мохнатого таракана из чёрного дыма, но с лицом Нагберта, и прошипело:

— Мёртвым положено лежать тихо, Клай!

Ужас подбросил меня. У меня не было сердца, чтобы бешено колотиться, но Дар кинул меня в жар, и от этого я окончательно проснулся.

Совсем. В настоящую реальность.

Увидел Барна и Индара — и Рэдерика, который смотрел на меня с сочувствием.

— Вам приснился плохой сон, мессир Клай?

Мне в этот момент очень не хватало способности глубоко вздохнуть — и я попытался, и почти получилось, даже если воздух вошёл только в то устройство, вроде органа, которое заменяло нам всем и лёгкие, и голосовые связки. Блаженно. Это меня почти успокоило.

— Да, — сказал я. — Нагберт, зараза, приснился, чуть не в самый нос ткнулся своей жуткой физиономией и разбудил. Кошмарный сон же!

Рассмешил Рэдерика, и Барн ухмыльнулся. А Индар чуть кивнул:

— Понимаю.

И по его взгляду я как-то догадался, что он впрямь понимает: не просто кошмар, а… будто что-то или кто-то ищет лазейки. Мерзко.

— Выспался? — спросил Индар. — Готов слушать? Мне надо многое рассказать. Присядьте, ваше прекраснейшее высочество, я надолго.

— Давай, — сказал я.

— Пока принц и наша прелесть играли с собачкой, а ты дрых, — сказал Индар, — я раскланялся с ордой щелкопёров, поклялся Сердцем Мира и Святой Розой, что истинно верую, подтвердил, что все связи перелесского двора с адом закончены навсегда, эти газетные крысы начали уж совсем откровенно ржать, и наша милая подруга Люнгера меня выставила.

— Создаёшь нездоровые сенсации, — сказал я.

Рэдерик хихикал, а Барн только головой покачал.

— Какая разница! — отмахнулся Индар. — Твой ручной газетёр всё равно напишет то, что тебе надо, да ещё и подскажет коллегам. Я шепнул лично ему пару слов — и он, кажется, всё отлично понял.

— Небось, и денег дали? — ухмыльнулся Барн.

Индар фыркнул, до изумления живо:

— Так ведь соловья не кормят баснями, ягнёночек! Конечно, дал, да ещё и сказал, что меня просил передать Клай. Я ему чужой, а Клаю он собирается служить всерьёз. И славно. Теперь нам же нужны гарантии, что он ничего не перепутает. А он не благой, он воодушевился.

— Ну да, — сказал я. — Всё правильно, конечно.

— Итак, — Индар сделал эффектный жест. — Я сказал пару слов мэтру Ликстону и сбежал. Потому что мне, благороднейшие мессиры, страшно хотелось узнать, как проводит время папочка Нагберт.

— И вы узнали? — восхищённо спросил Рэдерик.

— Несомненно! — сказал Индар самодовольно. — Ваше прекраснейшее высочество, вы ведь знаете: я очень хорошо представляю себе планировку этой крысиной норы, по недоразумению называющейся Резиденцией Владык. Более того: у меня есть кое-какие полезные знакомства здесь… вне мира сего.

— Леди Зельда? — спросил Барн.

— Не только, — махнул рукой Индар. — Потом покажу. Сперва выслушайте новости. Так вот: у Нагберта побывали святоземельцы. В частности — тот самый наставник, с которым Нагберт вечером так мило поболтал.

— А как узнал, ваша светлость? — спросил Барн.

— Хе! Благословения попросил! — тон Индара состоял из сарказма почти целиком. — А он шарахнулся от меня, как мелкая нежить от Всезрящего Ока: ах, не благословляет еретиков с побережья. Я ему сказал, что здешний, мессиры рыбоеды! Мол, в детстве даже в храм ходил — именно Сердца Мира и Святой Розы. Он не поверил… или сделал вид, что не поверил. По-моему, просто струсил. И удрал от живого мертвеца, неприлично задирая балахон. Хорошие штиблеты носит, святой человек.

Рэдерик хохотал, и Барн рассмеялся, а мне было как-то не очень забавно. Видимо, потому, что до сути Индар пока не дошёл.

— А о чём болтали сегодня, ты знаешь? — спросил я.

— О деньгах, — тон Индара серьёзнее не стал, сарказма даже прибавилось. — Согласовали сумму на Нагбертовы делишки… полтора миллиона, чтоб вы понимали. Не наших бумажек, у которых сейчас курс дёргается, как руки пропойцы, а честным святоземельским золотишком.

— Как это «курс дёргается»? — спросил Барн.

— А так. Вчера на зелёную бумажку Рандольфа ты мог купить порядочные перчатки… ну или, чтоб тебе было понятнее, неплохого такого поросёнка. А сегодня пообедаешь на две, но без хлеба. Представил?

Барн понимающе кивнул:

— Всё дорожает, война же…

Индар посмотрел на него грустно.

— Простецы, бедолаги, и на побережье, и у нас хлебают всё это полной ложкой… и даже не понимают, насколько… а, бездна! Слушайте дальше! Святоземельцы именем Иерарха прямо потребовали, чтобы Нагберт выслушал каких-то заболотских шляек, которые заявились в Резиденцию Владык вместе с ними. Святоши хотят, чтобы папочка договорился с заболотцами. Ничего так?

— Ничего себе! — сказать, что я удивился, было бы слишком слабо. — И ты слушал?

— Сейчас вместе послушаем, — сказал Индар. — Папочка Нагберт велел проводить их в свою гостиную. И я просто не смог слушать один: моя душа изнемогла от желания поделиться этим праздником с товарищами.

Рэдерик немедленно полетел в библиотеку, чтобы открыть там «ухо», а за ним радостно полетел щенок. Индар умилился:

— Как мессир надежда Перелесья всё быстро схватывает! Пойдёмте.

Мы успели как раз вовремя. Судя по звукам шагов, в гостиную Нагберта — королевскую, символично — вломились минимум трое. И сапогами они грохотали бесцеремонно.

— Приветствую, мессиры, — сказал Нагберт пренебрежительно, почти презрительно. — Что ж, присядьте. Я вас слушаю.

— Мессир регент⁈ — потрясённо спросил заболотец.

Говорок у него был характерный, окончания он произносил как-то нетвёрдо — это у них, кажется, общая привычка. Мой приятель душевный, барон Ольгер из Заболотья, прожив несколько месяцев в нашей столице, тоже до сих пор так говорил… но дело не в этом. Посол не ожидал увидеть карлика… урода, во всяком случае. Если его и предупредили, он не ожидал, что Нагберт вот прямо до такой степени поражает воображение внешним видом.

— Сядь! — рявкнул Нагберт. — Деревенщина. Откуда вы такие выползли, детки? И что вам от меня надо? Говори ты. И живее, нечего тут сопли сосать.

Здорово он их построил. Этому типу, которого Нагберт выбрал, потребовалось минуты две, чтобы как-то очухаться, взять себя в руки и начать говорить.

— Мы… мессир регент… представители нового правительства Заболотья, — еле выговорил он. — И говорим от имени мессира Кайдеона, который… в общем… он будет править Заболотьем, потому что… так решил… народ…

Нагберт издевательски закашлял и захрипел.

— О! Правительство! Из какой же норы вы вытащили этого Кайдеона, птенчики? Что это за ком с горы, а? Народ решил, значит? Нар-род! Забавники…

— Мессир Нагберт! — обиженно перебил заболотец. Голос вызывал в воображении дрожащую губу и брови домиком.

— Я-то Нагберт! — рявкнул наш мессир регент. — Нагберт из дома Тумана! Мой род — ровесник Перелесья! А кто этот Кайдеон? Нет уже королей Заболотских, нет!

И внезапно другой заболотец тихо и яростно швырнул — слова, словно перчатку в лицо:

— Да, мессир. Королей Заболотских нет. Заболотью не нужны короли, ясно⁈ Ни свои, ни чужие! И вы, вместе с ублюдком Рандольфа, нам тоже ни к чему! Мы прибыли сообщить: Заболотье свободно, оно выбрало себе судьбу — и поднимает знамя с папоротником, которое вы, лешаки подлые, пытались у нас отобрать. Выводите войска, пока они ещё целы!

— О! — Нагберт хмыкнул. — А что грозит нашим войскам? Ваша якобы армия, болотные вы поганки? Я занят пока, птенчики. Закончу дела с коронацией — и покончим с этим вашим дурным выпендрёжем и самозванцем на троне.

— Он не самозванец! — вспыхнул злой. — За него люди поручились! Он — народный избранник и вождь! И его признаёт Святая Земля! Они — за свободу, а Майгл — благой король, единственный, кого мы пока признаём!

— Мм! — протянул Нагберт насмешливо и понимающе. — Святая Земля признаёт? Денег вам подкинули, чтобы вооружить ваш сброд? Ай-яй-яй… ну, это, конечно, меняет дело. Тогда конечно… я подумаю, птенчики… э-э… мессиры. Для начала вы останетесь на коронацию. И дождётесь приезда Иерарха. И вместе с его святейшеством мы всё это обсудим. Вам понятно?

— То есть… — сказал третий голос с заболотским акцентом. — В общем и целом вы согласны?

Нагберт снова засипел и заскрипел, хохотнул, наверное.

— В общем и целом, мессиры свободные люди, политика так не делается! Учиться вам надо, учиться! И слушать умных людей… как вы называете этого своего… псевдокороля? Вождь? Народный? Хех!

— Мессир Нагберт! — возмутился злой.

— Угомонись, — устало буркнул Нагберт. — Я буду думать, я сказал! А теперь убирайтесь… в бездну. А пока ждёте визита — добудьте себе учебник дипломатического этикета… отребье… и зубрите. Чтобы в присутствии Иерарха не пришлось вас взашей гнать… что стоите? Пшли отсюда! Гикс! Проводи.

И они пошли, видимо.

— Любезные люди прощаются! — издевательски каркнул Нагберт. — Если, конечно, хотят чего-то добиться.

— До встречи, мессир, — сказал обиженный.

И они, видимо, ушли окончательно.

Нагберт дождался, пока за ними закроется дверь, и пошёл через гостиную и библиотеку в рабочий кабинет. Мы перешли за ним — просто не могли не перейти.

Нагберт чем-то звякнул, стукнула как будто дверца шкафчика или крышка сундука — и мы снова услышали тот самый звук: будто кто-то чиркнул громадной спичкой и она зашипела.

— Вот, вот, — приговаривал Нагберт. — Моей силой, моей волей, моей кровью… вот! Незримо явитесь, незримо, неслышно, неявно… славненько… Вот этому — сядь на голову, вот этому — иди в сердце… вот этому — войди в кости. Сидите смирно, ждите приказа, деточки… папочка Нагберт даст знать, когда можно будет кушать… пока же — слушайте и смотрите. Всё, что они говорят и делают, я должен знать! Идите!

«Спичка» погасла с шипением и треском.

— Твари, — пробормотал Нагберт. — Святоземельские шлюхи… народный вождь там у них… Ну посмотрим, посмотрим, как оно будет выглядеть… и кто там будет разбираться на ваших болотах… гнидёныши…

Прошуршали шаги.

— К мессиру дама, — сказал, видимо, лакей.

— Э! Устал, — проворчал Нагберт. — Скажи, что приму через час. Всем бы кровь мою пить… Ромца принеси мне… ничего, со всеми постепенно разберёмся.