Фарфор Ее Величества

Глава 30

Я проснулся носом в шею Индара — и оттого, что Индар тряс меня за плечо.

— А? — вздрыгнулся я, мотая головой. — Мы где?

— В столице, — сказал Индар. — У Резиденции Владык.

Я хотел потереть глаза — но пальцы и ладонь отозвались острой болью, даже в запястье отдало, зараза.

— Не надо, мессир капитан, так резко, — сказала Лорина, уже успевшая выбраться из мотора. — Это масло немного смягчает каучук, но ненадолго. Надо накладки менять. Сейчас вот войдём в помещение, где стол и света больше…

При Лорине была фельдшерская укладка, наша фарфоровая ласточка выглядела очень бодро и делово. Под электрическим фонарём у въезда в Резиденцию водяная пыль блестела на её светлых кудряшках, как бриллиантовая. Караульные гвардейцы Норфина глазели на неё, отвесив челюсти, поражённые до глубины души.

— Ну что ж вы, господа⁈ — хихикнула она, заметив, и поправила крутой локон. — Мошка залетит!

— Вы прелесть, леди Лорина, — игриво сказал Индар. — Будь я моложе…

— Неужели ж рыбоеды и девушек… — начал было гвардеец, но сообразил, что буквально каждое слово некстати, и осёкся.

— Открывай! — приказал Индар. — Нас ждёт принц. Леди с нами.

— А где Ричард? — спросил я.

— Князь улетел ещё по дороге, — сказала Лорина. — Его позвали.

— Мне здесь ждать? — спросил Орлик.

— Ни к чему, — сказал Индар. — Закрой мотор, пойдём с нами. Сейчас лишний человек не помешает, тем более… — и закончил со смешком: — Тем более фарфор!

Мы вошли во внутренний двор, а там караульные гвардейцы встретили нас в совсем другой тональности. Это были осведомлённее.

— Ох, мессир Клай! — вырвалось у одного, и он тут же поправился: — Разрешите обратиться, ваше благородие?

— Что-то случилось? — спросил я.

— Сразу после полуночи все вас искали, с ног сбивались, — сказал гвардеец с вороным чубом. — Мессир маршал вас разыскивали, раза четыре уж вестового присылали, велели сразу же к ним идти. Потом мессир Нагберт по всей Резиденции бегом бегали.

— А уж орал-то, — заметил его напарник. — Так орал, что стены тряслись. Где, орёт, этот Клай, что за бардак, никого найти нельзя… да и пяток слов таких прибавил, не для дамских ушей, простите, леди. Когда, орёт, они выходили, почему никто не доложил… А как мы доложим? Вы ж не мимо нас проходили, ваше благородие, а, по всему видать, потайным ходом…

— Леди Люнгера бегала, — сказал вороной. — В слезах вся, а злая. Штабные бегали, как в пятку укушенные. Штатский какой-то, из Нагбертовой свиты. Угомонились, быть может, с полчаса назад, а может, и того ещё не прошло.

Лорина хихикнула. Индар закатил глаза и хлопнул себя по лбу: «стыдно дышать с этими идиотами одним воздухом».

— Забавно у вас тут, — сказал я. — Благодарю за службу. Я понял.

Гвардейцы взяли под козырёк.

Мы вошли под крышу — и в тепле снова разболелась рука.

— Ну что ж, — сказал Индар, — идём к маршалу?

— Нет, мессиры! — возмутилась Лорина. — Идём обрабатывать руку мессиру капитану. Сейчас не бой и не конец света. Полагаю, что никто из сильных мира сего не умрёт в ближайшие полчаса, если уж они пережили эту ночь.

— Решительно, — одобрил Индар. — Болит, Клай?

— Угу, — сказал я. — Каучук слипся, шевельну пальцами — и болит даже сильно. Правая рука. Если что — выстрелить или кулаком в ухо кому-нибудь засветить будет непросто. Остаётся только дипломатия.

Индар хохотнул — оценил. И мы пошли по тёмной Резиденции, где горели лишь редкие электрические лампы, в покои принца. Мне показалось, что всё вполне спокойно.

Двери в покои наши друзья тщательно заперли.

Я постучал.

— Барн! Сэлди, Аклер! Откройте, свои!

Звонко залаял щенок. Дверь распахнулась. В приёмной принца горел яркий электрический свет, и в этом свете юный вампир, суровый боец со шрамом на лице, в застиранном добела перелесском кителе с нашивками ефрейтора, наш милый друг Солвер, казался почти нереальным. С молодыми вампирами это часто.

И Барн, кинувшись нам навстречу, чуть с ног его не сбил.

— Ох, жив, ваш-бродь! А изгваздались-то! А разит-то от вас! А копоти-то! А ты-то, ваша светлость, каков! Вы сажу чистили? Что вы спалили, а, ваш-бродь? Целы вы?

— Не хватай за руку, обжёгся немного, — сказал я. — Всё хорошо, а спалили замок Нагберта до головешек.

— Вон оно что! — восхищённо выдал Барн. — То-то ж он тут в дверь колотился! И он, и прихвостни его эти, с Даром — аж через дверь чувствовалось!

— Не впустили? — якобы сочувственно спросил Индар. Он наслаждался.

— Мэтр Барн, — сказал Сэлди ему в тон, — через дверь беседовали с ними.

— Да! — подтвердил Барн радостно. — Я говорю: мессир капитан и его светлость оба уехавши, а я принца охраняю, вот и долбиться нечего!

— Уехали, мэтр ефрейтор, — сказал я. — А где принц, спит?

— Я здесь! — тихонько и весело сказал Рэдерик из-за спин взрослых. — Я проснулся, когда Дружок залаял.

Фарфоровые солдаты и улыбающийся вампир расступились, давая ему подойти. Рэдерик пришёл в одной ночной рубашке, босой, чуть улыбался — выглядел как-то загадочно, но я не смог бы точно описать, в чём именно это выражается.

— Туфли-то надень, ваше высочество, — сказал Барн. — Простудишься, пол холодный.

— Я потом, — сказал Рэдерик. — Я хотел вас благодарить. За то, что вы вернулись… и вообще.

— Вообще? — в этот момент Индару явно не хватало возможности поднять бровь, но интонация именно этому движению и соответствовала.

— Да, — сказал Рэдерик. — Мне приснился золотой змей. Большой-пребольшой добрый змей. Я хотел его обнять за голову, а у него нос больше меня, — и рассмеялся. — Это очень хорошо. Я не очень понимаю, почему, но знаю, что хорошо.

— Я тоже думаю, что это хорошо, — сказал я.

— Мальчики, — не выдержала Лорина, — это всё очень мило, но дайте же капитану пройти, он ранен! Пустите меня за стол. Мессир капитан, проходите сюда, пожалуйста. А вам, мессир, — скомандовала она Индару, — было бы неплохо очиститься и переодеться.

— Есть! — Индар, откровенно передразнивая меня, щёлкнул каблуками с улыбочкой в голосе. И сказал мне, уже серьёзно: — Я пойду к себе, Клай. Приведу себя в порядок… и на разведку. Леди Лорина говорит дело.

Я понял и кивнул. А Лорина, распаковывая укладку на антикварного вида столе с мозаикой из цветного камня на столешнице, качнула головой:

— Да отчего же вы меня зовёте леди, мессир льстец⁈ Я ведь мэтресса, я девица простая, хоть и получила образование.

— Ничего не могу поделать, — мурлыкнул Индар. — Вижу леди — называю её леди.

— Убедили, — хихикнула Лорина. — Возьмите бальзам для металлических частей и очистки фарфора, мессир Индар, — и протянула знакомую бутылку с эмблемой медтехников — белой маской на чёрном гербовом щите — и бумажный пакет. — Для вас тоже найдётся, капитан, — сказала она мне. — Но парик для вас не передавали, сказали, что у вас есть.

— У нас есть, — сказал Барн самодовольно. — Я парочку ещё когда-когда выпросил для их благородия. Ещё в госпитале, на случай чего.

Вот же запасливый жук, подумал я, взглянул на него и кивнул, снова жалея, что не могу улыбнуться.

— Даже бальзам? — Индар забрал пакет с бутылкой.

— Бронза не ржавеет, но окисляется, — сказал я. — А зелёных в армии ставили в караул вне очереди. Пока не научатся за собой следить.

Индар ушёл, а Лорина принялась приводить в порядок мою бедную руку. И Рэдерик, разумеется, просто не мог не прийти смотреть, потому что нестерпимо любопытно же, как оперируют фарфор. Кто его осудит.

Но я снова думал, что третий Узел — дивная и полезнейшая вещь в мирной жизни — прямо вреден для войны. Потому что эфир на фарфор не действует: лёгких у нас нет, и «замирательные капли Глейда» не действуют, потому что у нас нет желудка. А обезболивающий бальзам Ольгера мы стараемся не использовать, потому что каучук портится. Хотя пахнет очень приятно — лавандой, что ли — и впрямь обезболивает. Только потом всё равно приходится менять каучук, он от масляного бальзама разбухает. Досада.

При том что у Лорины впрямь оказались лёгкая рука и боевой опыт, видимо. Потому что остатки обугленного каучука она мне отмочила от кости каким-то алхимическим составом, растворяющим клей. Подцепляла пинцетом, чтобы лучше отходило. В процессе удалось не ругаться страшными словами сквозь зубы. Больно, но терпимо. Сдирать обугленный слой с костей было ещё неприятнее — тут уже хотелось не ругаться, а орать. Но тут уж ничего не поделаешь. Хорошо, что быстро.

Я предвкушал дивную процедуру, знакомую по фронту: как Лорина наклеит на верхние фаланги пальцев заготовки новых «мышц» и будет греть их пламенем свечи, пока мягкая и липкая масса не станет рабочим каучуком. Незабываемые ощущения: очень горячо, очень больно и воняет натурально адским дымом. И только под конец, когда каучук остынет и Лорина приклеит тонкие рельефные накладки, заменяющие мне чувствительные подушечки, я пойму, что мои пальцы ещё послужат.

Но, к моему удивлению, пронесло. Лорина нанесла на мои бедные кости незнакомо и резко пахнущий клей, надела готовые каучуковые колпачки — с вырезами для металлических ногтей и с рельефными узорами на подушечках — и смочила их другим алхимическим зельем. От его запаха даже в носу зачесалось, зато влажный каучук стянулся, словно прирос к костям, стало прохладнее и легче — как бывает от холодящего бальзама на ожог. Новое изобретение, не иначе, — на радость фарфору. Я расслабился. От чудесной прохлады заметно стихали жжение и боль и возвращалась нормальная чувствительность.

А может, дело не в алхимии даже и не в новых методах, а в том, что Рэдерик очень сочувствовал.

— Вам очень больно, мессир Клай? — спрашивал, когда Лорина пилила кость.

— Не очень, — сказал я ему совершенно честно. — Когда горело, было гораздо больнее. Зато золотой змей теперь резвится на свободе, даже к вам в сон заглянул.

Рэдерик в ответ улыбнулся мечтательно. И, когда Лорина закончила, он чуть касаясь погладил мою раскрытую ладонь. Боль почти ушла.

Хоть и понятно, что ломить ещё будет. И не два дня, плавали — знаем.

Привести себя в порядок было блаженно. По-настоящему блаженно.

Поменять одежду и бельё, которые насквозь провоняли адом и дымом, поменять парик, на который осела жирная копоть, — похоже, конец парику, жаль. Отмыть копоть с рук и лица. Этот бальзам — тоже изобретение Ольгера, для фарфора он сущая находка, мы постоянно таскаем его с собой в качестве того, что живые зовут «мыльно-рыльными принадлежностями». Убирает с бронзы зелёную патину, чистит фарфор, ощущения от него — как после тщательного бритья с одеколоном: обновлённым себя чувствуешь. И в зеркале видишь… ну, вполне симпатичный такой манекен, а не грязного полумеханического кадавра. Морда инстинктивно не отворачивается. Приятно.

Барн помогал мне застегнуть китель, — пальцы правой руки пока плоховато слушались — когда в приёмной покоев принца раздался характерный шум: кто-то там пришёл. Как вовремя.

Мы немедленно выскочили из туалетной комнаты принца, чтобы на этих пришедших взглянуть. Всё-таки часики на туалетном столике только что отзвонили четыре — рановато для визитов.

Оказывается, они вместе вломились. Блистательный Индар, в новом парике ещё роскошней старого, в сюртуке медового цвета и шёлковом платочке, заколотом бриллиантом, — и замученный бессонницей злой вестовой Норфина, с красными глазами и усами, встопорщенными, как у кота.

— О! — выдохнул вестовой. — Вот и вы, ваш-бродь! Пожалуйте идти к мессиру маршалу, а? Вот те Сердце и Роза, очень надо!

— Впрямь надо, — сказал Индар. — В Резиденции творится что-то странное. Сейчас встретил Соули — этот милый человек накидан «чёрным лотосом», как непотребная девица. Рыдает на подоконнике и рассказывает несуществующему собеседнику, как хотел бы улететь на лунных крыльях из этой дыры.

— Ну и что ты в этом видишь необычное, ваша светлость? — насмешливо спросил Барн. — Здешние-то господа дурные, вон, через одного нюхают.

— Да, ягнёночек, да. Но не в четыре утра. И меня глубоко тронуло его настроение.

— Может, не отдышался с вечера, — предположила Лорина. — Помощь ему нужна?

— Ад, ад, как говорится, ему поможет, леди, — фыркнул Индар. — Если даже и с вечера, этот праздник жизни кажется мне необычным накануне приезда Иерарха… Пойдём, лич. Точно нужно поговорить с маршалом.

Я только кивнул согласно и сделал Барну жест «идём с нами». У меня были кое-какие идеи насчёт печали Соули — и я страшно любопытствовал, прав я или нет.

Похоже, прав. Потому что даже через здешние тяжеленные двери из тёмного резного дерева мы услышали, что в приёмной мессира маршала кто-то выдаёт истерику.

— Там что, режут кого-то, братец? — спросил я у гвардейца Норфина из тех, что охраняли его покои.

— Да не должны, ваше благородие, — усмехнулся он. — Мессир Гилор вот к маршалу ломились, а теперь что-то вопят, и долго уже. Что — не разобрать, но сильно жалостливо. А их высокопревосходительство вас ждут.

И распахнул дверь.

И мы все увидели картину, достойную кисти кого-нибудь великого.

Толстый штабной генерал Гилор, который ещё недавно лебезил перед Нагбертом, как только мог, теперь стоял навытяжку перед мрачным Норфином — и натуральные слёзы текли по его брыластой физиономии. Его даже мы не смутили: он пришёл каяться и искать защиты.

— Честное слово, ваше высокопревосходительство, я ни на секунду не собирался шашни крутить с этими погаными чернокнижниками! Чтоб они передохли! — всхлипывал он, не обернувшись на наши шаги. — Я только хотел выяснить, что эти гады замышляют, чтобы потом доложить вашему высокопревосходительству! И Дайр… Господи Вседержитель, это такой кошмар! — и зарыдал так, что затрясся животом.

Человек в отчаянии и ужасе.

А Норфин в позе некроманта, допрашивающего особенно паскудное привидение, в мундире, накинутом на рубаху, смотрел на Гилора с мрачным омерзением. Он не верил и, похоже, не вполне понимал, что происходит.

Наверное, подозревал, что очередное подлое предательство.

А на нас взглянул с надеждой.

— Здорово, мессиры фарфор, — и в его голосе послышалась некоторая даже радость. — Слава Богу, вы в Резиденции, Клай. А то сегодня с полуночи тут всё кувырком летит. Не только я, а и прадедушка никак в толк не возьмёт, что за ерунда творится.

— Прадедушка здесь? — спросил Индар с весёлым удивлением.

И прекраснейший мессир Эглир не просто вышел, а прямо-таки собрался из сумеречных теней, чтобы эффектно выйти на свет и раскланяться.

Гилор шарахнулся, его взгляд сделался совсем диким.

— Сунулся к чернокнижникам, а Сумерек боится, слякоть, — буркнул Норфин.

— Доброе утро, мессир Эглир, — сказал я. — Успеете рассказать до рассвета?

— Погода не радует, милейший, — сказал Эглир брюзгливо. — Дождь, извольте видеть, небо затянуто. Ещё несколько минут, исключительно из уважения к вам, я могу потратить на всю эту белиберду. Так вот. В Резиденции очень скверно, юноши. Отвратительно. Ещё никогда не было настолько скверно. Это во-первых. Во-вторых, я получил весть от мессира Князя с чётким указанием не ходить через зеркала. Во избежание… недоразумений. В-третьих, здесь убили двоих, по крайней мере. Грязная, предельно грязная смерть… вот этот… ренегат… вам расскажет. Вот такие славные обычаи в Лесах, как когда-то пели мужики.

— Слишком общо, — заметил Индар.

— Ах, простите, — Эглир снова поклонился, на сей раз вдребезги иронически. — Молоденькие солдатики прекраснейшего мессира Князя больше сведущи в разведке, а я старик и не умею играть в войну. Могу лишь предположить. Вы закрыли переход на Зыбкие Дороги. И вся эта банда пыталась его открыть чем ни попадя. Но — увы.

— Убили Дайра? — спросил я.

— Да, — Эглир брезгливо скривился. — И какого-то, условно говоря, некроманта из армейских, из тех, кто на фронте, как говорили, заклинал демонов по бумажке. Тщательно убили, старательно, как следует, надёжно… но с раскрытием Путей не преуспели, вот досада!

Гилор взглянул на него возмущённо и жалобно, но не посмел возразить.

— Всё закономерно с Дайром, — сказал я. — Когда рыбаки зовут краба на ужин, ему бы подумать, что выпить с ними не удастся.

Норфин нервно взоржал. На сухом лице Эглира промелькнуло подобие улыбки.

— Однако мне пора, мессиры, — сказал он. — Пасмурно и темно, но я чувствую, что солнце вот-вот взойдёт, хоть и за тучами… А мне придётся лететь из-за всех этих новомодных фокусов с зеркалами.

— Бывай, прадед, — сказал Норфин нежно, протягивая мощную лапищу.

Эглир подал худую длинную кисть в пышной кружевной манжете. Смягчился взглядом.

— Надеюсь, вам повезёт, мой мальчик. До встречи.

Распахнул окно, впустив в приёмную тоскливый запах ночного дождя, и эффектно канул в сырой мрак, обернувшись седым филином.

— Вот видите? — мрачно сказал Норфин. — Переругались все между собой. Они бы и сюда сунулись, и к моим, если б не вампиры. Что они там с Дайром делали — страшно подумать… караул слышал, как он выл и орал… Ко мне приходил Соули этот, пьяный или нанюханный, улыбается, а зрачки — как блюдца. «Хотите же, — говорит, — прекраснейший мессир маршал, быть диктатором?» — а сам всё улыбается, как фальшивый червонец… Выставить-то я, конечно, его выставил, но уж совсем потерял понимание, что у них там творится. И что они от меня-то хотят теперь?

Мы переглянулись с Индаром.

— Надо идти и разбираться, что они хотят, — сказал он. — Ничего хорошего.

— Ох, — сказал Норфин, — идите уж. Господь в помощь.

— Похоже, я уже почти белый, — фыркнул Индар, но тему развивать не стал.

Мы отправились в королевские покои.

У парадного входа маялись двое особистов в гвардейских мундирах, сидящих на них, как ливреи. От них несло спиртным, аж глаза защипало, они выглядели встрёпанными, перепуганными и больше больными, чем пьяными.

— Где ж вас носило, прекраснейший мессир Клай? — со всхлипом спросил белобрысый громила с красной мордой. — Неужели впрямь… это вас… это вы… вот чтоб вам…

— Смирно, — сказал я.

Он среагировал, заткнулся и попытался выпрямиться.

Барн сделал такое движение, будто собирался сплюнуть на пол, но спохватился и буркнул:

— Развели свинарник… Мессир бы Норфин им дал!

— Мне кажется, ягнёночек, — сказал Индар, брезгливо отодвинул гвардейца и открыл дверь, — что мессир Норфин им ещё даст. И добавит на сладкое. Чуть позже.

В покоях короля было скверно.

Тут и раньше-то не райские розы колосились, но сейчас мне показалось, что адский смрад, словно копоть, осел на стенах. Тут убивали, да — вернее, тут приносили кровь, боль и жизнь в жертву каким-то особо гнусным адским сущностям. Духов я не видел и не слышал, — боюсь, что с ними всё сталось не менее гадко, чем с их телами, — но ощущение грязной смерти, невыносимых страданий, предсмертных проклятий, сожалений, ужаса мне показалось не слабее, чем бывает на поле боя.

В приёмной короля мы застали некоторых блистательных вельмож из окружения Нагберта — в таком виде, что смотреть было смешно, срамно и жалко.

Молодой красавчик в чёрном фраке, с чёрными кудрями и физиономией одновременно туповатой и несчастной, — «лотос» начал его отпускать — сидел в кресле, развалясь и закинув ногу на подлокотник, и пытался, видимо, сконцентрировать взгляд на нас. Зарёванная Люнгера куталась в шаль в тёмном углу, зыркала оттуда злобно. Старикан Гролд то ли дремал, то ли умер на диване у камина. Выглядел он, во всяком случае, вполне трупом — меня поразили его синие даже в жёлтом электрическом свете пальцы. Какой-то жалкий франтик в сюртуке с искрой спрятал лицо в ладони, стонал и трясся — может, это был Аксиль, а может, и нет, не поймёшь. У открытого окна пытался продышаться штабной в мундире перелесских особистов, но, судя по трупной морде, у него плохо получалось.

И на нас эта шайка взглянула устало, без особого интереса. Они уже набегались и напаниковались, силы кончились.

— Так, — сказал я. — А Нагберт?

— В кабинете! — сообщил фрачный красавчик несколько даже весело. — Заперся и сидит. Может, удавился?

— Заткнитесь, Соули! — яростно рявкнула Люнгера. — Во имя Бездны — заткнитесь!

— Я вот заткнусь, — продолжал Соули, чья физия сама собой расплывалась в идиотской ухмылке, — а ты-то, Лягушечка, что будешь делать? Тэйгил-то смылся, свинья он неприятная… хорошо иметь мотор под рукой… а кто заедет за мной? У-уу, давайте бить зеркала, мессиры! В них теперь, помяните моё слово, никакого…

Люнгера подскочила и врезала ему по роже так, что голова мотнулась.

— Заткнитесь! Подонок обнюханный!

— А мне Орстера будет не хватать! — то ли взрыднул, то ли хохотнул Соули, будто не заметил оплеухи. — Как же мне будет его не хватать, бедняжечки! — и захихикал с привизгом. — Ну давайте же зеркала бить, а? А потом Люнгеру в шипучке искупаем…

— У-уу! — скулил в это время Аксиль, и я подумал, что он, видимо, тоже изрядно вдетый. — О-оо! У-у!

— Во дурдом! — поразился Барн. — Ещё господа называются, аристократы с Даром…

— Лягушка, — сказал Индар, — похоже, вы тут самая трезвая. Объясните ради девятого круга, что вообще происходит. Мы ничего не понимаем.

Лицо Люнгеры свело такой судорогой, что я подумал: средневековые гравюры, изображающие ведьм на допросе у церковного следователя, видимо, делались прямо с натуры.

— Не лгите мне, Индар, — сказала она с отвращением. — Это ведь ваши козни! Именно ваши! Вы ведь теперь работаете на Куклу, вы и сделали вместе с мёртвым офицером.

— Что мы сделали, леди Люнгера? — спросил я. — Мы только что вернулись и слышим дикие вещи: что мы закрыли Зыбкие Дороги, что надо бить зеркала… Это же безумие! Разве закрыть Зыбкие Дороги вообще в человеческих силах? И разве мы похожи на врагов себе, чтобы закрыть и связь, и прочие возможности, которые даёт зеркальный путь?

Я говорил спокойно, и Люнгере, видимо, отчасти передалось моё спокойствие. Она взглянула на меня подозрительно, но её уже не корчило.

— Не закрывали? Куда же ездили? Мы сбились с ног, разыскивая вас, а ваш ординарец сказал, что вас нет в Резиденции.

— Ну, не было, — сказал я. — Одна дева-вампир рассказала о ребёнке, попавшем в беду, попросила помочь… Мы и помогли. Вот и всё. Вернулись, а тут какой-то балаган…

Люнгера взглянула на Индара.

— Да, — кивнул он. — Это правда. Я удивляюсь, но это полная правда, без единого слова лжи, Лягушка.

— Я видел, как Орстер… как умер, в общем, Орстер, — вдруг сказал штабной и вытер ладонью лицо, будто паутину стирал. — Он открыл зеркало, но зеркало светилось не так, как ему положено. Не зелёным, а жёлтым… золотисто-жёлтым, как электрический свет или даже солнечный. Орстер протянул в зеркало руку… — штабной сглотнул, ему стало нехорошо от воспоминаний. — Я понимаю, как это звучит. Как глупая ложь. Но свет вдруг усилился, сиял почти нестерпимо, в сиянии мне померещилась… пасть… Орстера втащило в неё. За руку.

— Ничего себе! — выпалил Барн почти восхищённо.

Люнгера его взглядом убила и в землю закопала, но Барн, похоже, не заметил.

— И вы позвали Нагберта, — даже не спросил, а вполне утвердительно предположил Индар.

— Да, — сказал штабной. — И, клянусь Бездной, я слышал, как этот свет шептал: «Иди ко мне… иди ко мне…» — и содрогнулся.

— А зачем убили Дайра? — спроси я. — Мне уже рассказали, что вы тут принесли в жертву двоих…

— Да по ошибке! — истерически заржал Соули. — Да подумаешь, всё равно у него Дара не было, у-ха-ха…

— Заткнитесь, действительно! — гаркнул штабной.

— Тэйгил посоветовал, — нехотя сказала Люнгера. — Они с мессиром Нагбертом предположили, что с рабочими зеркалами в Резиденции случилось что-то дурное, и Тэйгил вспомнил древний способ очищать Пути. Но всё пошло совсем не так, как ожидалось…

— Да уж, — сказал штабной и снова содрогнулся. — Потому что эту… сущность, которую мы призвали на крови Дайра… свет тоже сожрал. А Гэнш просто подошёл слишком близко…

— Да, — сказала Люнгера. — А потом прибежал камергер мессира Нагберта, визжал, будто его режут, и мессир ушёл к себе. Всё. Мы его больше не видели. Его покои заперты, никто не отвечает. Справиться через зеркало невозможно.

— А Тэйгил удра-ал! — запел Соули на какой-то оперный мотив. — Удра-ал-удрал, паршивый трус! А мы тут ждём неведомо чего… — закончил он в миноре и шмыгнул носом.

— Понятно, — сказал я. — Надо выяснить, что стало с Нагбертом. Мы с Индаром сломаем двери и войдём. Ты с нами, Барн, может понадобиться помощь и кровь.

— Мы можем сопровождать, — предложил штабной.

Самое смешное, что, кажется, искренне хотел помочь. Как трогательно.

— Не стоит, — сказал я. — Вы живые, там опасно. Барна мы уже научились прикрывать, а вот как выйдет с вами — не поручусь.

Они прониклись. Никто и не рвался. Мы спокойно ушли, а они ещё и дверь в приёмную прикрыли.

Ладно. Кто их осудит!

Кабинет короля, который Нагберт взял себе под лабораторию, впрямь был заперт изнутри. Как мы ни прислушивались — ничего не могли разобрать, зато воняло нестерпимо. Тошнотворно воняло. Я только раз в жизни чуял приблизительно подобное — когда горел адский храм в Синелесье.

Барн закашлялся и ругнулся:

— Вот же адовы потроха копчёные! Тошнить тянет!

— Дыши глубже, ягнёночек, грядут сады небесные! — хихикнул Индар и подёргал дверную ручку. — Таки заперто. Выбиваем.

Дверь мы вынесли на счёт «три!» и ввалились в кабинет, освещённый парой газовых рожков. Смрад висел здесь, как ядовитый газ. И мы немедленно поняли, в чём дело.

На диване, облокотясь на пару бархатных подушек, сидел Нагберт в брюках, расстёгнутой и выдернутой из-под ремня рубахе и босой. Он был мертвецки пьян, но не спал, а пребывал в состоянии, которое Барн называл «остекленевши»: поднял на нас мутные глаза — и какая-то даже мрачная мысль в них проскочила.

На полу валялись бутылки из-под островного и заозерского рома и из-под междугорской полынной настойки. Как Нагберт мог выжрать столько спиртного и не упасть замертво — не знаю: хватило бы напоить экипаж крейсера.

Зеркало Нагберт завесил плотной чёрной тканью. А у зеркала, на ковре, находился источник дикой вони.

— Ух ты, Боже ж мой! — вырвалось у Барна, и он передёрнулся от омерзения.

А Индар нагнулся посмотреть.

— Фантастика… — пробормотал он. — Только глянь, Клай… оно ведь материальное. Но это не кадавр с демоном внутри, это, прекраснейшие мессиры, демон в его родном теле. Которое сей гениальный муж как-то ухитрился адаптировать к нашей реальности. Думаю, не ошибусь, предположив, что именно это — пресловутая цыпаляля.

Цыпаляля производила впечатление. Смотреть на неё было физически больно. Не знаю, как это описать… совершенно неправильное, ненормальное создание. Даже не безобразное — безобразие объяснимо. Просто ненормальное, впрямь иномирное — такого не может, не должно существовать.

Я присматривался — и не мог разобраться, как оно устроено вообще. Ноги — если это ноги — четыре коленчатых отростка, растопыренные в разные стороны, кончались пучками длинных кривых когтей, которые росли не вперёд, а вниз: тварь, значит, стояла на когтях, как на цыпочках? Между ногами я приметил что-то похожее на сфинктер, но половых органов у твари либо не было, либо я не там искал. Сверху бочкообразное, наверное, туловище кончалось не головой, а массой сплетённых отростков наподобие щупалец осьминога, только без присосок, зато на конце каждого отростка поблёскивал глаз! Вот прямо точно глаза, глазные яблоки — единственная понятная деталь. А рта на голове не было. Пасть, — если это пасть — усеянная несколькими рядами чёрных загнутых лезвий, зубов, очевидно, открывалась у твари на туловище, причём — вдоль. Живот и рёбра — если это рёбра — раскрывался так, как делается секционный разрез: от того места, куда крепились ноги, до того места, где росли глаза.

И всю эту красоту покрывала усеянная бородавками и наростами кожа чёрно-багровой масти, цвета запекшейся крови.

— Вот так они, значит, выглядят в аду? — спросил я, не слишком надеясь на ответ.

Но Индар ответил:

— В аду или в одном из тех миров, куда прекраснейший мессир Нагберт путешествовал по Зыбким Путям. Не так ли, Нагберт?

Нагберт с трудом поднял голову — и слеза стекла из угла глаза по его небритой и страшно помятой харе.

— Вы, — выдохнул он в тоске, — убили… единственного друга… Сволочи!