Фарфор Ее Величества

Глава 23

Разговаривать по дороге, в моторе, который вёл ушастый солдат Норфина, мы, конечно, не стали, отложили разговор до Резиденции Владык. А в Резиденции нам не дали всё обсудить по горячим следам.

Из-за Барна. Барн хотел развеселить Рэдерика, как-то рассеять отвратительный осадок от разговора с Лиссой — и по дороге принялся учить его залихватским солдатским песенкам. Преуспел даже больше, чем можно было ожидать. По двору Резиденции они маршировали рядом, мокрые и весёлые, не обращая особо внимания на дождь, зарядивший снова, и лихо, хоть и фальшиво, распевали: «Пламя справа, пламя слева, посерёдке я стою, за страну, за королеву и за девочку мою!»

И Нагберт, стоящий у парадного входа с пачкой газет, услышав это пение, побагровел, как варёный краб.

— За королеву? — выдохнул он в ярости.

Кои-то веки, издали и со ступенек, он мог смотреть на Барна сверху вниз.

— За королеву Виллемину, — пояснил Рэдерик дружелюбно. — Так поют солдаты на побережье.

Нагберт взял себя в руки мощным усилием воли.

— Солдаты на побережье могут горланить любую дичь, — сказал он. — Но вам, ваше высочество, не пристало распевать плебейские песенки.

— Мне нравится, — сказал Рэдерик. — Мне Барн спел эту песенку целиком, там ни одного бранного слова нет. Честно.

Нагберт перевёл дух.

— Лучше бы Барн поскорее отвёл вас в ваши покои, ваше высочество, — сказал он, морщась. — Вы намокли и можете простудиться, а мы уже получили телеграмму от его святейшества. Иерарх прибудет через четыре дня уже — и вы не имеете никакого права простудиться или схватить лихорадку.

Рэдерик выслушал и понимающе кивнул. И протянул руку Барну.

— Это правда, — сказал он с полуулыбкой. — Пойдём. Ты тоже мокрый.

И они вдвоём, держась за руки, прошли мимо Нагберта, так, по-моему, и занятые песенками. Во всяком случае, я услышал, как Рэдерик просит Барна спеть ещё, другую.

Нагберт дождался, пока они уйдут, комкая газеты в руках.

— Что ты цепляешься к принцу? — спросил Индар. — Пусть поёт, что хочет. Ты, мой маленький друг, конечно, регент, но что-то мне подсказывает, что, шпыняя государя, ты на этой должности не удержишься.

— За королеву, — с отвращением бросил Нагберт, как сплюнул. — Ждал вас. Чтобы вы на это посмотрели. Чтобы лично ты на это посмотрел, Клай!

И ткнул мне в руки пачку газет.

Я думал, это Ликстонова «Перелесская сойка» с его статьёй, но газеты были наши, прибережские. Здешний — только «Утренний вестник», а все прочие — вчерашние и позавчерашние столичные. «Вольный ветер», «Голос столицы», «Заря побережья»… И передовицу украшали светокарточки нашей государыни — фарфорового ангела с нежной улыбкой.

Я перелистал газеты. Виллемина принимала в столице своего отца, Людвига Междугорского, князя Ильгрида из Горного Княжества и короля Трёх Островов, Жангора — помимо ещё целой толпы разного народа. Официально подписала мирный договор с островитянами — и намекала на совместную работу во имя будущего, которая исключила бы военные столкновения между морскими державами. Предлагала «свободным народам Великого Севера» научное и культурное сотрудничество — «ради грядущей полной победы над силами зла».

— Государыня празднует с союзниками окончание войны, — сказал я. — Хорошо, что ж…

Индар заглянул мне через плечо.

— Островитяне поняли, что в союзе со Святой Землёй их сожрут, как и Перелесье, только быстрее и легче, — сказал он. — И выплюнут шкурку. Поэтому подлизываются к Виллемине — очень здраво. Лучше пусть лижут прибережцев, чем интригуют против нас… А с Виллеминой ведь и тебе придётся договариваться, маленький. Никуда не денешься, политика как политика.

— Вы смотрите не там! — рыкнул Нагберт и ткнул в газетный лист.

«Голос столицы» приводил целиком речь Виллемины перед гостями и Большим Советом. Шикарно, по-моему. Я зачитался.

«Мы прошли через войну нового типа, — говорила наша государыня, — может, самую страшную в истории, и вышли в новое время закалившимися. Но нельзя забывать, что опасные искушения по-прежнему висят над нашим хрупким миром, как меч из легенды, подвешенный на волос звёздной девы. Этот волос слишком легко порвать — и, я не сомневаюсь, об этом думают те, кто желает свести счёты, те, кто мечтает о чужих землях или чужих богатствах, те, кто хочет видеть рабами Извечной Тьмы свободные народы. Я вижу лишь один способ сохранить мир и жизни наших добрых подданных: мы должны принять страшный опыт прошедшей войны. Нам нужно отбросить древние и тёмные суеверия — и научиться принимать все дары, что Господь даёт нам в неизреченной милости своей. Принять некромантию как одну из обычных естественных наук — как медицину, как алхимию, как механику. Обучать ей, как другим естественным наукам. С благословения Святейшего отца нашего Агриэла, Иерарха Путеводной Звезды и Благих Вод, поставить её на службу нашим народам. Наша цель — лишить предрассудков и страха даже простых обывателей. Техник-некромант должен стать в их глазах столь же добрым подданным короны, как и медик или аптекарь, а некроманты на военной службе — столь же уважаемыми офицерами, как флотские офицеры или доблестные офицеры сухопутных сил…»

— Вы видите, что творит эта одержимая⁈ — не удержался Нагберт. — «Лишить предрассудков и страха»! Простецов! Чему собирается учить⁈ Кого⁈

— Таких, как я, — сказал я.

Нагберт уставился на меня.

— Аристократию духа, — пояснил Индар с явственной язвительной усмешечкой в голосе.

Лицо Нагберта кошмарно исказилось — миг он был похож на материализованное проклятие самого худшего сорта.

— Простецы вообще не должны знать! — рявкнул он. — Даже догадываться, даже предполагать не должны! Ничего не должны знать, кроме того, что у сильных мира — сверхчеловеческая сила! Вот к чему мы идём, вот! И только так! И тогда, быть может, мы приведём наш несчастный мир к порядку, а власть, наконец, будет в правильных руках. Не у слюнявых идиотов, не у простецов вроде этого Жангора, а у истинных владык!

— Вроде тебя, — кивнул Индар.

— И тебя, шут, — сказал Нагберт с отвращением. — Если суметь заткнуть тебе пасть, чтобы ты не болтал направо и налево! Гилрой Святоземельский был прав, он был пророк, опередивший время далеко. Помнишь?

Я слышал это имя впервые. Но Индар помнил отлично.

— Гилрой считал, что человечество должно разделиться на две расы, — сказал он мне. — Всемогущих господ с Даром или тайным знанием, которое до некоторой степени заменяет Дар, и рабов. Простецов. У которых вообще нет ни голоса, ни прав. Он считал, что простецы в идеале должны стать просто скотом… а элита… хм… демонами. В человеческих телах. Властителями судеб и вообще всего. У бедняги была тяжёлая мания величия.

Нагберт дёрнулся так, будто Индар его булавкой кольнул.

— А по-твоему, надо позволять простецам орать дурацкие песенки в обнимку с аристократами крови?

Индар взглянул на меня.

— Ну что, лич, споём, что ли?

Нагберт вырвал у меня газеты.

— Я вам это ещё припомню, — прошипел он и ушёл в Резиденцию. В королевские покои, надо думать.

— Думаешь, он рехнулся? — спросил я.

Индар поправил мокрую чёлку.

— Думаю, он такой же одержимый, как Хоурт. Только блажь у него другая… видишь, папочка Нагберт хочет стать папочкой ада на земле. И государем всего. И Рэдерик ему, похоже, именно для этого и нужен. Наверное, Нагберт уже договорился с адом… в общем, большое веселье нас ждёт, лич. На редкость большое веселье. С размахом.

Примерно в таком настроении мы и пришли в покои нашего принца. А в покоях оказался порядок, лакеи принесли в приёмную собачью лежанку, поставили миску с водой — устроили Дружку хорошую собачью жизнь. С Дружком миловался Рэдерик, переодетый в синюю курточку, а чуть поодаль Триэлл беседовал с Барном.

— И бельё, и верхняя одежда, и обувь — из дома Рассветных Роз, — говорил Триэлл, которому явно легче было общаться с живым человеком, чем с фарфоровыми чудищами. — Всё чистое я отнёс в бельевую, в чём усомнился, то отдал прачкам…

— Вы мне, добрый мессир, вот что скажите, — серьёзно спросил Барн, — что нам с башмаками делать? Его высочество, известно, и в тесных пойдёт, потому — дисциплину понимает и честь, но дитё же растёт! Я вижу, как он башмаки надевал. Уже новые надо!

Но прежде, чем Триэлл успел ответить, вмешался Индар.

— Мессир Триэлл, — сказал он холодно, — кто занимался обувью для королевской семьи?

— Онгр из дома Черёмухи, — тут же ответил Триэлл.

— Что ж, он жив?

— Что ему делается… — пробормотал Триэлл.

— Жив он, мессир? — Индар добавил недовольства и увеличил нажим.

— Жив, у себя в имении, говорят, — ответил Триэлл и на всякий случай поклонился.

— Так найдите способ с ним связаться! — приказал Индар. — Нынче же вечером — в Резиденцию его. Пусть снимет мерку с ноги его высочества. Скоро коронация, а принц носит тесные башмаки со сбитыми каблуками, позор! Вы их в особняке дома Рассветных Роз на чердаке, что ли, нашли? В иные времена этого Онгра вздёрнули бы на воротах, а вас — рядом с ним.

Триэлл ещё раз поклонился. Нервно.

— Выполняйте немедленно! — приказал Индар.

Триэлл бросился опрометью. Индар взглянул на Барна победительно:

— Не стоит с ними церемониться, ягнёночек. А то на голову сядут.

— Барн добрый, — сказал Рэдерик, подходя, и сразу привалился к Барну спиной. И щенок уселся Барну на сапог. — Ему даже Триэлла жалко.

— Если тебе, ваше высочество, башмаки жмут, так сними, — сказал Барн. — Ну их, никто не видит.

— Нет, ничего, — сказал Рэдерик. — Я так. Можно я послушаю, что мессиры скажут?

— Конечно, — сказал я. — Вы идеально побеседовали с Лиссой, мессир. Даже мне стало очевидно, что Рандольфа опоили. Так ведь, Индар? Опоили?

Индар неопределённо крутанул кистью:

— Может, и опоили. Может, и прокляли. Может, и одержимость. Но что вёл он себя совершенно ненормально — факт. В здравом уме — кто потащится венчаться с хорошенькой дурой, тайно, в какой-то подозрительный храм, в обществе двух явных подонков, а?

— А ты-то куда глядел, ваша светлость? — спросил Барн. — Вроде как в королевских любимчиках был, вон на картинках вдвоём рисовали… да и в проклятиях знатно разбираешься. Не заметил, выходит?

— В любимчиках я точно не был, — сказал Индар с невесёлым смешком. — Когда мы с государем выросли, жрать меня стало сложнее, я огрызаться научился… А шут и фаворит, который огрызается, не для того короля, мессиры. Так что… при дворе в последние лет двадцать я бывал редко и только по делу, а Рандольфа видел лишь в толпе и издали.

— Вдобавок ты купил себе у ада балетную осанку, — кивнул я. — И контраст между твоей и его собственной манерой держаться перестал греть Рандольфу душу, верно?

— Да, — сказал Индар. — Горб был моим последним уязвимым местом.

Настолько уязвимым, что ты влез в фатальные долги, лишь бы от него избавиться, подумал я, но не стал говорить вслух. Индар это и без меня прекрасно знал. Похоже, в этом месте его душа болела до сих пор.

— Впрочем, — сказал Индар, — даже если бы я по-прежнему находился при его тухлой особе, уверяю вас, я бы и пальцем не шевельнул, чтобы как-то ему помочь. Прокляли — туда дорога. Тем более что меня это вообще никак не касалось.

— Интересно, как получилось, что не заметила Хаэла, — сказал я. — Её могло серьёзно зацепить, Нагберт с ней, а не с королём за власть бодался.

— А кто тебе сказал, что она не заметила? — хмыкнул Индар. — Наверняка на нём и её какие-нибудь проклятья висели. Моя леди, я почти уверен, что-то с Рандольфом делала, чтобы он особо её отличал… и, быть может, решила, что в виде побочного эффекта король ринулся во все тяжкие. Если мы считаем, что она не знала про тайное венчание — что её должно было так уж сильно насторожить? Что Рандольф волочится за Лиссой? Так Хоурт… гхм… не ходок был, простите, ваше высочество. А Лисса считалась первой красавицей двора.

— Ну да, — сказал я. — А её отец помер так скоропостижно…

Индар махнул рукой:

— Хоурт грохнул, да нет вопросов! Чтоб любящий свёкор под руками не мешался и в дела не лез. Кого бы это насторожило!

— А бабушка никогда не приезжала, — сказал Рэдерик.

— Неглупая тётка, хвалю, — сказал Индар. — Быстро поняла, что от такой родни и такого высшего света надо держаться подальше. И вторую дочку выдала в Заозерье… мы скажем, не самое безопасное место на карте, но где нынче безопасно… На Чёрном Юге, быть может, и то не заложусь. Впрочем, мессиры, всё это — суета. Важно вот что: эта блажная парочка впрямь венчалась, впрямь в очень сомнительном месте, обряд был соблюдён полностью — и та сущность, к которой обращались, дала понять, что все жертвы приняты.

— Цветочки распустились? — спросил Барн.

— Лепесточки… — голос Индара зазвучал совсем уж мрачно. — Всё, что мы могли узнать — узнали. Больше, предположу, не знает и Нагберт.

— Нагберт знает меньше, — сказал я. — Он уверен, что наш принц благой, цветочки-лепесточки здорово сбили его с толку. Выглядело как в легенде…

— Следовательно… следовательно, дорогие конфиденты, остаётся только ждать, — подытожил Индар. — Потому что мы вряд ли уже на что-нибудь повлияем. Надо ждать, дождаться и попытаться как-то уцелеть.

— А почему уцелеть-то? — спросил Барн. — Лесное-то это диво, быть может, и незлое. Вон, сам говоришь, ваша светлость, что цветочки — это его знак. Не змеи же какие, не пиявки — цветочки…

Рэдерик обнял его за талию и прижался лицом к груди.

— Ничего, Барн, — сказал он. — Я попробую. Я очень попробую всех защитить.

Барн улыбнулся, а я порадовался, что мне не надо делать вид. Абсолютно никакого оптимизма.

— Думаешь, они напортачили? — спросил я Индара.

— Нагберт просто дурак, — сказал Индар хмуро. — А Хоурт — нет. Он сделал что хотел. Вопрос, как это было понято… этими силами.

Щенок между тем, прижимая уши, издалека осторожно обнюхивал мой сапог. Попривык. Трогательно. Ах ты, храбрый пёс, подумал я и сделал глупость — протянул ему ладонь.

Дружок рявкнул и шарахнулся, прижался к ногам Рэдерика — и наш принц поднял его на руки.

— Это же мессир Клай! — сказал он очень ласково. — Это же ничего, что он некромант…

Но щенок косился на меня сердито и испуганно — и вылизывал Рэдерику руку. Извинялся. Ничего не может с собой сделать, простая собака… боится Дара.

— Не трудитесь, ваше прекраснейшее высочество, — сказал Индар. — Живые звери нас боятся, ничего не поделаешь.

— Но Тяпа-то привыкла! — возразил Рэдерик.

Мы с Индаром только переглянулись.

— Не такая уж это частая вещь, ваше высочество, — сказал Барн. — Живые лошади тоже от некромантов жахаются, оттого их в обоз и не берут… Тяпа, может, одна такая… да и та уже мёртвая, бедняжка.

Я не стал развивать эту тему. Нужно иметь воображение Карлы, чтобы быть некромантом и обзавестись собакой. Я был куда младше Рэдерика, когда решил, что умиляться всякой трогательной живностью буду лишь со стороны… всё-таки мучительно смотреть, как тебя боятся и ненавидят, когда ты не хочешь причинить зло, наоборот… Как ни крути, иногда очень чувствуется, что все мы прокляты…

Сантименты, господа.

— Между тем, мессиры, — сказал Индар, — папочка Нагберт, увлёкшись, выдал кусочек своего истинного плана, я полагаю. Гилрой Святоземельский, надо же… Читал я этого… даже моя леди считала Гилроя жестоким подонком. Да, лич, я тоже не фея с крылышками… но приравнивание простецов к скоту меня… смущает преизрядно.

— Люди не позволят, — сказал я. — Долго ведь не позволяли никому из нас особенно светить Даром. Раз-два — и костёр.

И Барн кивнул согласно.

Индар закатил глаза и воздел руки.

— Ох, ягнятки… Если ты один — беззащитен, да. Тебе же надо когда-то спать, что-то жрать… Можно, конечно, как великий государь Дольф, выставлять кадавров в караул, но всё равно его не убили только чудом. Но это — если ты один. А если нет? Представь, как выглядит союз. Резонанс, а? При вашем же дворе Куколка и леди Карла проделали именно это!

— Не это! — возмутился я. — С чего бы! Если половина ближнего круга государыни — породистые простецы! Не только мессир Раш, например, хотя уж куда характернее. Ты вспомни Фогеля! Он простец, не просто простец, а вообще простолюдин! Его же государыня пригласила в Совет, дала титул…

И Барн снова кивнул, соглашаясь. Рэдерик устроился рядом с ним, слушал, гладил успокоившегося щенка.

Индар тоже выслушал, кивая. Предельно скептически.

— Всё так, — сказал он, когда я договорил. — Вот за это они все вашу Куколку и ненавидят яростно. Как личного врага. За то, что она стирает все границы, плюёт на разницу сословий, даже между одарёнными и простецами не делает разницы — на этом всё и выстраивает. Но ты пойми: она одна такая. Если Нагберту удастся задуманное — никаких фогелей и барнов нигде поблизости точно не будет. Между прочим, Норфин тоже полетит, теряя пёрышки. Потому что в верховном командовании армии простец не нужен. Армия строго разделится на повелителей сил и пушечное мясо… уже начала делиться, кстати, ты заметил?

— Ваша? — глупо брякнул я.

— Наша, наша, — Индар раздражённо махнул рукой. — Между прочим, междугорец тоже не светит возможностями… и очень интересно, что он об этом думает. А святоземельцы, я уверен, как раз сейчас проводят очень аккуратные реформы. И когда это всё приобретёт законченный вид, гарантией власти, дорогие мои беленькие, будет ад. Ад! Я слишком много знаю об экспериментах по перетаскиванию кое-каких адских сущностей в наш лучший из миров. Но недостаточно, я уверен. Потому что какой адской породы Нагбертова цыпаляля — даже представить себе не могу.

— Я что-то перестал понимать, из чего Нагберт хлопочет, — сказал я. — Всё равно выходит модель Святой Земли.

— Ему большой кусок пирога хочется, — сказал Индар. — Настоящей власти, настоящих возможностей, настоящей безопасности. А Святая Земля не даст, ей всегда самой мало. И Нагберт думает, что нашёл непрошибаемый аргумент. Не без некоторых оснований считает себя самым сильным в Перелесье, собирается умножить собственные возможности кратно за счёт благого короля — и встать наравне с Иерархом Святоземельским. Их лапки от себя отодвинуть, условия диктовать… Выстроить рядом с большим адом, который планирует Святая Земля, собственный маленький, но кусачий адок.

— Это ничего, — сказал я. — Здесь мы не пропустим Нагберта, а там, на побережье, государыня принимает королей со всего Великого Севера. Она им втолкует, как важно…

— Интересно, — задумчиво сказал Индар, — она сумеет это втолковать хотя бы собственному отцу? Хотя… так-то в Междугорье есть хоть какие-то полезные традиции… А островитянину — поди втолкуй. Его Святая Земля снова поманит сладким куском — и он опять предаст, таковский.

— Им сейчас воевать особо нечем, — сказал я. — Они половину флота потеряли.

— Отстроят, — хмыкнул Индар. — Умеют. От Святой Земли кредит получат… А западное побережье, всё, заметь, помалкивает. И северное помалкивает. А восток вообще молчит в тряпочку, наблюдает. И ещё неизвестно, что они выкатят… я уж не говорю, что любопытно глянуть, какую паршивую похлёбку сейчас варят в Заболотье.

— Как-то ты уж совсем мрачно, ваша светлость, — сказал Барн и попытался улыбнуться. — Мы победили же!

— Молодцы, — сказал Индар. — О Синелесском рейде будут песни петь. Аж до следующей войны. А она будет, ягнятки, будет! Не знаю, кого Святая Земля науськает. Может, и сама поучаствует. Но побережье им нужно, нужно: им выход на Чёрный Юг нужен, свобода передвижения… да и от земель они не откажутся. И ещё. Чем дальше зайдёт Куколка, тем яростнее её будут ненавидеть. И вас, рыбоедов.

— А вас? — спросил я.

Индар потёр лоб, смахнул прекрасную чёлку.

— Нас… не знаю. Зависит от его высочества. От того, что он станет делать. И от того, что мы сейчас будем делать, мессиры конфиденты. Может, нас просто сожрут. А может, подавятся… Хотел бы я знать, доживём мы все до завтра или все эти прожекты у меня так… для непрояснённых будущих поколений…

— Мы доживём, — сказал Рэдерик. — Мы должны.

— Кому я должен — прощаю, — фыркнул Индар. — Простите, ваше прекраснейшее высочество.

— А что Нагберт сделает один-то? — сказал Барн. — Ты, ваша светлость, сам сказал: нужна команда. А что у него за команда… Змея эта в шелку, которая ему в ножки кланяется, да тухлый сморчок какой-то, да молодой, у кого Дара — в щепоть не наберётся. Ну ад, да. Цыпаляля эта… Но ты сам говоришь: людям спать надо, пить-есть… Один он не сдюжит, пупок развяжется.

Индар взглянул устало:

— А как ты думаешь, кому он письма строчит пачками? Нет, несомненно, часть — святоземельским кураторам. А прочие — своим людям. Кто-то в Заозерье свалил, когда запахло жареным, кто-то — в Девятиозерье или на западное побережье. Кто-то — в Златолесье. Вот я не сомневаюсь вообще! А кто-то, быть может, и здесь… только до поры помалкивает. Когда папочка обмолвился, что любой его паршивый лаборант мог бы… я таки сильно призадумался.

И тут тявкнул Дружок. Не злобно, так — предупреждающе. Я снова подумал, что он очень полезный зверь: мы замолчали почти за минуту до того, как в приёмную вошёл тот самый пожилой важный лакей.

Покупочка Индара.

Он поклонился Рэдерику:

— Ваше прекраснейшее высочество, где бы вы желали пообедать? В вашей Цветочной столовой — или спуститесь, чтобы пообедать с мессиром Нагбертом?

— Здесь, — отрезал Рэдерик.

Лакей поклонился снова — и спросил максимально светски:

— Не позволите ли вы сказать несколько слов мессиру Индару, ваше высочество?

— Конечно, — сказал Рэдерик нетерпеливо.

По-моему, чрезмерные церемонии его раздражали.

А лакей взглянул на Индара умильно, как кот на масло.

— Прекраснейший мессир, референт Уэрн ждёт в Малой гостиной.

— Хорошо, — повеселевшим голосом сказал Индар. — Скажите ему, что я приму его, как только освобожусь.

Лакей замаслил глазки, улыбнулся, профессионально принял от Индара монетку, раскланялся и ретировался.

А у Индара очень улучшилось настроение.

— Первая хорошая новость за сегодня, — сказал он. — Уэрн из дома Горностая — соучредитель банка «Священная Роща», мы с ним издавна и отлично вели дела. Мне нужно непременно с ним побеседовать, это самые горячие новости — в общем, я…

— Один не пойдёшь, — сказал я. — Опасно.

Индар закатил глаза и ухитрился оттопырить нижнюю губу. Я попробовал сделать то же самое, но шарнир не позволил.

— Ты же ничего не смыслишь в финансах! — возмутился Индар.

— Зато я смыслю в охране.

— Я непременно должен ходить по замку в сопровождении двух обломов⁈

— И меня! — радостно сказал Рэдерик.

— Вы издеваетесь! — подытожил Индар, но больше не спорил.

Мы пошли в Малую гостиную вчетвером.

С собачкой.