Фарфор Ее Величества

Глава 6

Мы с Барном спали по очереди, но мне показалось, что Индар охранял вагон даже серьёзнее, чем мы. Пару раз он выходил из купе — осматривался, я думаю. Уже под утро, когда мир вокруг начал белёсо сереть, Барн упоённо дрых, а я с изрядным трудом заставил себя проснуться и сидел у окна, глядя на мелькающую мокрую зелень, Индар пришёл и устроился напротив.

Посматривал на меня, будто хотел что-то сказать. Почему-то не решался.

— Тебя что-то тревожит? — спросил я.

— Всё так странно, — сказал Индар. — Я… пытаюсь представить себе… и не понимаю.

— Чего не понимаешь? — спросил я и зевнул.

Мне это тоже было странно. Внове. Третий Узел определённо сделал меня уязвимее, больше человеком, чем боевой машиной. Вернулась острота чувств — и эти физические штришки, чёрточки, о которых я почти забыл на войне. Зевота. Щекотка. Желание потянуться, когда долго пробыл в неподвижности. Сон. До сна я дорвался, как горький пьяница до бутылки, — вспомнил его как невероятное наслаждение, поэтому просыпаться до рассвета казалось жестокой несправедливостью.

Это уж не говоря о том полном телесном восторге, который случился у нас с Карлой. В моей довольно унылой жизни в обычном человеческом теле я не знал ничего даже близко похожего — да только ради этого стоило бы с нежностью относиться к моей новой физической оболочке. В некоторых отношениях она очень хороша, просто прекрасна.

Мелкие неудобства — сущие пустяки.

Потихоньку съезжая на границу сна, я вспомнил блаженное тепло нашей общей ночи, жар Дара и тела Карлы, её запах, похожий на запах тёмного мёда, — и снова зевнул.

— Зачем ты это делаешь, лич? — спросил Индар и окончательно меня разбудил.

— Что делаю? — спросил я.

— Делаешь вид, что живой, — сказал Индар. — Зеваешь, например. Я наблюдаю за тобой — и меня удивляют все эти мелкие движения, которых никогда не делают кадавры… и тебе, мне кажется, они тоже ни к чему. Ты трёшь висок. Ты зеваешь. Ты чешешь запястье. Зачем? Что ты пытаешься изобразить, зачем тратить на это столько сил?

— Я не кадавр, — сказал я. — Ты думаешь, я такой уж замечательный актёр? Сижу и думаю: сейчас надо зевнуть, чтоб дух обалдел. Как-то так, да?

Индар поморщился. Он начинал раздражаться, но, видимо, решил держать себя в руках.

— Клай, — сказал он почти спокойно, — принцип создания таких, как ты — это Узлы Церла, верно? Это ведь невозможно не слышать, вы все периодически об этом говорите. Но я знаю, что такое Узлы. Я видел. И если твоя душа укреплена в этом протезе Узлами…

Он качнул головой. Что-то его мучило, но не шло с языка.

— Узлами, — сказал я. — А откуда ты знаешь? Карла — прямой потомок Церла, у неё подлинник «Узлов душ», который Церл когда-то отдал своей фаворитке, это понятно. Но ведь говорят, что вместе с Церлом сожгли и его бумаги, а его имя было проклято, забыто и вымарано даже из дворцовых хроник. То, что дом Полуночного Костра уцелел — это слегка чудо, которое можно объяснить простой вещью: мэтресса Церла просто уехала из столицы, когда забеременела. И увезла с собой государевы бумаги, которые он ей оставил. С тех пор этот дом никогда не появлялся при дворе, жили в глухой провинции, бумаги валялись в домашнем архиве… пока их не нашли любопытная Карла и Валор, который представлял, что искать. Как считаешь, я излагаю правильно?

Индар хмыкнул:

— Знаток истории… теперь послушай, что я скажу. Мёртвая государыня была умопомрачительно любима, как сказал поэт, но родить по очевидным причинам не могла. Прекраснейший государь, оплачивая свою формулу, продал аду возможность иметь наследника по прямой, но, видно, до конца надеялся на бастарда… по слухам, у него было много детей, девочек, от разных женщин. Кто сказал, что формулу не могли списать, украсть… что он оставил бумаги только девке из дома Полуночного Костра? Я своими глазами видел «Узлы душ», переписанные самым тщательным образом и переплетённые в человечью кожу. Спросишь — где? У моей леди.

— Ты хочешь сказать, Хаэла переписывала сама?

Меня это здорово удивило.

Индар скривился:

— Рукопись эпохи Ричарда Золотого Сокола приблизительно. Может, чуть позже. То есть моложе подлинника, но… Предположу, что ворованная. Контрабанда. Знаешь, я думаю, все эти формулы, изобретённые гениями прошлого — Узлы Церла, формула Памяти Костей Дольфа, Призыв Ульриха, Золотая Роза Элейна — они все так или иначе разошлись по всему Великому Северу. Попали в разные руки, их переписывали, изменяли, совершенствовали… или портили… но, так или иначе, все примерно представляют себе… суть.

— Так если ты представляешь, что такое Узлы… — начал я.

Индар мотнул головой:

— Я представляю. Я видел, как это выглядит. И мне бы в голову не пришло… Ты видишь: я очень хочу… хоть какой-то телесности. Но я не понимаю. Я сравниваю тебя и ваш… фарфор… с тем, что видел раньше… и думаю, что, возможно, совершаю кошмарную ошибку… но Куколка… чем больше у меня данных, тем меньше я понимаю. Очевидно, это смешно, а я туп… но я вправду не понимаю.

Он действительно мучился. Кажется, ждал, что я начну издеваться и тыкать в него пальцем. Думаю, в другом положении Индар бы попытался самостоятельно найти годную информацию, — но теперь у него вообще не было возможностей. А спрашивать у меня — унизительно.

— Нам предстоит работать вместе, — сказал я. — И ты, наверное, хочешь знать, что тебя ожидает? Просто задавай вопросы — я отвечу.

— Первый Узел привязывает душу к трупу через некроманта, — медленно проговорил Индар. — И всё. Если вычертить только первый Узел, то душа будет привязана к трупу, как иные души оказываются привязаны к месту смерти, без возможности его покинуть. Власти над трупом у души не будет, она просто войдёт и останется внутри разваливающегося тела. Так?

— Вероятно, — сказал я. — Теоретически похоже, практически — мы не пробовали.

— Вы не пробовали, а другие пробовали, — сказал Индар. — Это так, можешь не сомневаться. Дальше. Второй Узел закрепляет первый и даёт душе власть двигать тело — ну, пока тело в принципе можно двигать. Пока не развалится. Кадавр, которого движет душа, а не память костей и не воля некроманта. Так?

Я растерялся.

— Не знаю, — сказал я. — Кадавр… ну… я поднимал трупы. Я ведь воевал, были моменты, когда… в общем, я поднимал. И не всегда была возможность двигать труп прямым воздействием. Формулу Дольфа я использовал, память тела… но кадавр — это всё равно просто машина. Всовываешь ты в него Дар, как руку в перчатку, или дёргаешь его за нитки телесной памяти — всё равно там пусто… А я… Индар, понимаешь, я очень чётко знал, что делаю.

— Что делаешь?

— Ну да. Когда диктовал Барну, что нужно, чтобы меня поднять.

Индар был потрясён до глубины души. Аж привстал:

— Он тебя поднял⁈ Ягнёнок⁈ Он⁈ Тебя⁈

— Был тяжёлый бой, — сказал я нехотя. — Ещё самое начало заварухи, зима. Нас зажали на окраине маленького города, нас было мало, остатки отступающего полка и гражданские прибившиеся… а ваших — как следует, да и жруны… Я убитых поднимал, чтобы хоть немного ваших придержать, ну и попал под пулемёт. Глупо. А у Барна чуть-чуть Дара всё же — он меня услышал. Парни мой труп оттащили в какие-то руины — и Барн там провёл обряд. Я ему просто диктовал, слово за словом. У него не хватало сил, чтобы поджечь звезду, и он отдал глаз. Всё сработало.

— О бездна, — пробормотал Индар. — И как же…

— Я очень хорошо встал, — сказал я. — Ну, свежий, ещё тёплый практически, даже кровь не запеклась, ясно. И мы отбились. До следующей атаки надо было что-то придумать, чтобы я хоть немного продержался в трупе… Первыми разваливаются внутренности — и я их вытащил. Попросил парней, они обыскали брошенные дома вокруг, достали соль. Мы с Барном засунули в меня соли, сколько поместилось, и зашили разрез. Труп я подсушил, но всё равно… кадавры не коченеют, особенно если бодро двигаться, но гниют даже с солью. Мне очень повезло: подошли наши, меня забрали в столицу в санитарном поезде. Ну а дома… дома уже всё, мне помогли. Было очень неприятно, когда разбирали скелет… как в дурном сне, даже сравнить не с чем. Зато потом, в механическом теле — блаженство. Чисто, ароматно и двигаться легко. Фогель сам меня собирал, хромоту мне вылечил вот… а Карла лепила маску.

Индар слушал и качал головой.

— Вы чокнутые, — сказал он, будто имел в виду что-то совсем другое. — Совершенно ненормальные. Полное безумие.

— Просто не было выхода, — сказал я.

— Больно обдирать с костей плоть? — тихо спросил Индар.

— Нет, — сказал я. — Второй Узел — это когда ты тело движешь, хорошо, естественно, удобно движешь, но чувствуешь очень условно. Я в Синелесье поймал три осколка, так каждый раз — удар и тепло. И всё. Вот сюда угодил довольно большой — я еле удержался на ногах, потрогал — пальцам горячо, каучук немного оплавился. Неприятно, но не больно. В бою удобно. Я сам оставил только два… пока война не кончилась.

— Так у Церла и описано два, — сказал Индар. — Но твой приятель вампир упомянул третий…

— Третий — Узел Карлы, — сказал я. — Гениальная формула, которой не было у Церла. Третий Узел развязывает первый — и возвращает душе связь с миром, как при зачатии. Пуповина Господа. Связывает с искусственным телом, как с живым… с трупами мы не пробовали, но, думаю, не получится. Труп — разрушенное тело, а для такого обряда нужно целое.

— Тринадцатый круг… — пробормотал Индар. — Поэтому ты зевал. Поэтому ваши бойцы бегают к девкам. И ваша королева, значит… Карла… надо же… — и поднял на меня глаз: — Ты хочешь сказать, что это мне предлагаешь? Вот это?

— Да, — сказал я.

— Чем же я с тобой расплачусь… — потерянно сказал Индар. — Я даже не представляю, сколько это может стоить…

— Так нам будет намного удобнее работать, — сказал я. — Я бы уже давным-давно тебя отвязал и попросил смотаться в столицу, пока мы едем, глянуть, как дела в Резиденции Владык. Но ведь тебя сожрут по дороге. Так? По идее, призрак может отлично собирать информацию, но не ты.

— Да, — сознался Индар. — Думаю, они нападут, стоит мне выйти из вагона. Что уж… их только и держит эта цепь… Карлы, а потом твоя… а на живых этот вид гончих не нападает. Это падальщики, они уносят отошедшую душу… Да, получается, что искусственное тело даёт мне неопределённое время безопасности… Но я всё равно не понимаю, как с тобой расплатиться. Вы все, фарфор, принадлежите Куколке? С потрохами принадлежите, верно?

— Она такая же, как мы, — сказал я. — Прошла через то же самое. Её тоже убили. Она тоже знает, каково это… протез…

— Вы обходитесь дешевле живых, — сказал Индар. — И удобнее. У вас обоз, если что, впятеро меньше, вам ни провизии, ни воды не нужно. И обмундирование, я думаю, дольше носится: стирать реже, вы же не потеете. Мечта, не армия. За одно это вас можно обвешать орденами с головы до ног… Но есть вещь, которую я не понимаю.

— Одна? — удивился я.

— Да, — Индар не заметил никакого двойного дна, он был слишком занят своими мыслями. — Вы обходитесь дешевле живых на порядок, я думаю… но вы сами дорогие. Куколка вбухала в вас такие деньжищи, что сразу и не подсчитаешь… думаю, каждый стоит как мотор. Минимум — как мотопед, но, думаю, как мотор. Даже не считая материала, хотя каучук — штука не такая уж и дешёвая, плюс бронза что-то ещё, а фарфор такого качества — так и вовсе… Работа. Сборка. Человек сложно устроен… выходит, что у вас не только конечности, но и позвоночник на известных шарнирах. Качество, опять же. Индивидуальная подгонка. Ты говоришь, тебе хромоту поправили — ладно ещё, допустим, это всё нужно для дела. Но вот эти художества, руки, лица, глаза… усы, парики, вся эта ерунда… В бою она ни к чему вообще. Я помню, как вы выглядели в Синелесье: закопчённые морды, все эти усики-бородки-реснички пошли прахом. Выброшенные деньги. Сколько вас сделали… ну две, даже три тысячи… а если пять, бездна адова! И что Куколка могла бы сэкономить на жратве-питье, медикаментах, обмундировании — вбухала в ваши тела, смазливые морды и усики с ресничками…

— Мы же люди, — сказал я. — Жить легче, когда выглядишь человеком. И окружающим легче. И близким.

— Ну да, солдатским бабам, — Индар усмехнулся, пожалуй, брезгливо. — Понятно, что тело самой Куколки — произведение искусства. Понятно, что полувампир, старый вельможа… приближённая особа, Малый Совет… рискует почём зря, но это его личное дело. Даже ты — ладно, офицер, ордена… любимчик Карлы.

— Важная птица? — хмыкнул я.

— Другого не отправили бы защищать диктатора. Но в общем я говорю не о таких, как ты. Ведь нижние чины оформлены так же! Тот громила с чёлкой и смазливой рожей, что ткнул меня штыком… — Индар машинально поднёс руку к окровавленной дыре на месте глаза. — Он-то — за какие заслуги? Ведь видят-слышат не стеклянные глаза, не фарфоровые уши — душа. Всех этих декоративных штучек может вообще не быть. Залить фарфором череп, поверх — точка, точка, запятая…

— А ведь убили громилу-то в Западных Чащах, — сказал я. — Мог бы уйти к Господу, а вернулся. И снова пошёл на смерть. И тогда, на хуторах, когда они пошли с Карлой вдвоём, они ведь шли на смерть, ты сам понимаешь. Ты ведь при чуть другом раскладе убил бы обоих, верно?

— Карлу, — чуть ухмыльнулся Индар. — Моя леди озолотила бы, король бы прибавил — и от ада я бы немало получил, если бы удалось её… Здорово она туда шла. На ней болтался какой-то амулетик, который помешал рассмотреть её на расстоянии, но уж когда она подходила к дому — я её ощущал в полноте. Её трясло от ужаса. Но шла, на что-то надеялась… Я тогда думал: вот же дурное упрямство… а она, похоже, всерьёз рассчитывала на этого дылду…

От его слов запоздалый ужас накрыл и меня, но Индар не заметил и этого. Я начинал ценить свою неподвижную маску: она дивно скрывала чувства.

— Фарфорового я убивать не планировал, — продолжал Индар. — Леди хотела получить парочку, чтобы рассмотреть их поближе — и я надеялся, что сумею как-нибудь его остановить, обездвижить и запаковать ей в подарок. Тогда об Узлах никто не думал, мы считали, что вы используете что-то наподобие Железной Гвардии Дольфа — усовершенствованных кадавров. Как нас поражали все эти чёлочки и усики, нашивки на мундирах… Леди считала, что Куколка заигралась в солдатики… Кто-то из агентов пытался рассказать ей о госпитале для фарфора, но леди даже слушать не стала. Советники спорили, может ли кадавр при использовании формулы Дольфа быть настолько автономен и совершать такие сложные действия… Многие считали, что может. Легенды о Дольфе немного смазали точную картину.

— Значит, фарфоровых пленных у вас не было? — спросил я.

— Если и были, я о них ничего не знал, — сказал Индар. — Я видел только фрагменты тел. Один раз мы получили большой кусок — переднюю часть головы, плечо, руку, почти весь торс и ноги — и я оценил качество работы. Тогда впервые и подумал, что Куколка тратит громадные деньги на новых кадавров… и, признаться, решил, что это очень глупо. Впустую. А потом кто-то из особистов, что работали в войсках… или инструкторов, уже не помню… в общем, кто-то из тех, кто близко соприкасался, рассказал, как два фарфоровых диверсанта отбивались до последнего патрона, а потом взорвали себя гранатой.

Я бы сделал так же. Думаю, любой из парней Трикса — тоже. Попасть в лапы ада в искусственном теле было бы нестерпимо жутко.

— Тогда ты и подумал, что мы — живые души?

Индар взглянул на меня печально и устало.

— Наоборот. Эта история, кажется, весь ближний круг Хаэлы убедила в том, что вы кадавры. Что вам приказано самоуничтожаться, чтобы никто из наших не срисовал формулу, которая вас движет. Забавно, но даже мысль не промелькнула, что это был… жест.

— Не жест, — сказал я. — Просто… когда у тебя есть выбор между Богом и адом… выбора нет, в общем.

— Страх? — хмыкнул Индар.

— Ну и страх, — сказал я. — Смерти бывают разные, любой вампир тебе объяснит. Чистые и грязные. Если уж умирать — лучше чисто.

— Ну да… много тебе удовольствия доставила героическая смерть на поле боя…

— Похоже, больше, чем тебе — твоя, — сказал я.

— И вся эта кошмарная суета? — скептически вопросил Индар. — С кишками, костями, гнилыми сухожилиями, вонищей? Двигать собственный труп?

— Да его, ваша светлость, весь полк обожал! — вдруг прорезался Барн. Когда только ухитрился проснуться? — Ему и живому-то ходить было тяжело, так парни на руках его таскать были готовы! Он бы сказал — мы бы в огонь пошли! Да его мёртвого леди Карла в поезде ещё обнимала! Государыня подавала ручку, не брезговала!

— Ах ты ж… ты что, не спишь? — удивился я.

— Да что ж мне спать, когда вы, ваш-бродь, под ухом «бу-бу-бу», да и мессир барон тоже! — ухмыльнулся Барн, садясь на койке. — Мне только что сказать было неловко, разговор перебить, а так… Я, значит, тоже имею какую-никакую амбицию и всё-развсё, что вы говорили, я сам видел. И мне чудно, что их светлость не понимает. Почему, значит, государыня велела фарфор тот, для парней, рисовать самой красивой художественностью. И почему братишки себя гранатой порешили. И почему вы… Мне даже в толк не взять, как это не понимать.

Индар слушал его без обычной скептической гримасы, внимательно и печально.

— И ты, ягнёночек, со своей этой «амбицией» отдал глаз, чтобы поднять офицера? — спросил он. Кажется, даже еле заметно улыбнулся. — Редкие дела.

Барн только вздохнул.

— А как же! Если их благородие убили, а мы, значит, перед адом стоим, будто голенькие. Впереди такой кошмар — душу бы спасти… а ведь не всякий спасёт, жруны-то, оба-два, на разбитой ратуше сидели, ждали. Да кто угодно бы отдал хоть глаз, хоть что, только никто ж не знал, что делать. И я ж не знал, ваша светлость! Мне только горе было! Их благородие мне как брат, он меня, бывало, из самого пекла тащил, последний сухарь делили, одной шинелькой укрывались… И духов-то я до того никогда ни единого не видел… и знать не знал, как оно… А тут вижу, вроде как их благородие, убитый, словно бы из дыма, стоит передо мной, а земли сапогами не трогает.

Его добродушная физия осунулась, стала мрачной и суровой — и глаза повлажнели. Вот ещё.

— Прекращай поминки, — сказал я. — Сейчас уже не о чем горевать. Всё это дела прошлые. Все мы живы, всё в порядке.

Барн снова вздохнул:

— Так-то оно так… а вот как вспомню… как вы тогда явились духом, ваш-бродь — я ж сперва подумал, что мерещится мне с горя. Никто ж не видел, только я… А вот как вы заговорили, так я и пришёл в память, — и ухмыльнулся. — Ваш разговор-то с другим не спутаешь, а сам я так придумать не могу.

Индар слушал — и уже выглядел гораздо мрачнее Барна. Без всяких улыбок.

— Но глаз? — спросил он в паузу. — Как ты додумался отдать глаз?

Зато Барн повеселел.

— А мы уже и звезду нарисовали с их благородием, и всё — а не выходит. Мне парни и снег разгребли, чтоб ровнее, и получилось прям хорошо — а только светится сла-абенько… ну вот как те розочки от яда. Еле-еле. Вот их благородие и говорят: твоей крови аду мало, Барн, сил у тебя мало, пропали мы — и тут про глаз мне будто кто в ухо шепнул. Да мерзким таким голосом… шипом таким, как змеиным… как есть ад. Вот я и ткнул — даже и не больно, зато звезда-то как вспыхнет! Их благородие и встали, — закончил Барн торжественно. — А глаз мне потом мессир Фогель сделали стеклянный. И фантомная болезнь случилась: я теперь им духов вижу — вот везде насквозь. Вас, ваша светлость, прямо как на светокарточке вижу. И что рубашечка у вас была фасонная, скажем, а ни сюртука, ни платка, ни галстука. Во всех точностях вижу.

— Какая неприятность, — усмехнулся Индар. — Ваши друзья застали меня врасплох и убили, не предоставив возможности надеть сюртук и повязать галстук. Досадная несправедливость: даже если несчастное тело обряжают, чтобы положить в гроб, бедный дух бродит, как умер. Хорошо ещё, если на нём окажется хоть рубашка.

— А и ничего, — сказал Барн. — Будет протез — ещё оденешься, ваша светлость.

Индар пожал плечами и взглянул в окно.

Поезд тащился в густом предутреннем тумане. Мимо плыли тёмные тени деревьев и смутные силуэты домов — призрачная страна, не слишком похожая на Перелесье, каким я его знал. У будки путевого обходчика ещё тускло светил забытый фонарь.

— Скоро приедем, мессиры рыбоеды, — заметил Индар. — Проехали Ельники.

— Где? — Барн сунулся в окно.

— Ты ухитрился узнать в таком тумане? — удивился я.

— Храм Благого Ларгла При Дороге, — пожал плечами Индар. — Башенка — как навершие рыцарского шлема. Старинный храм, красивый… раньше стоял при большом проезжем тракте, а теперь — неподалёку от чугунки. Времена меняются.

— И славно! — обрадовался Барн. — Опостылел уже этот поезд.

Я кивнул, но мне было не радостно. Я чувствовал себя совершенно не готовым к этой миссии, будь она неладна. Имена придворных аристократов, прихвостней Хаэлы, шестёрок Норфина, претендентов на престол кружились в моей голове огненными колёсами — и я понимал совершенно отчётливо: я их всех перепутаю. Я выкину что-нибудь идиотское или неподобающее, я пропущу что-нибудь важное, я не гожусь для всей этой придворной суеты.

Лучше отправьте меня на зачистку территорий в Западных Чащах — тварей отстреливать. Или в приграничный гарнизон. Мы с Барном принесём там много пользы.

Во всяком случае, там не будет ощущения, что от нас зависит такая громадная и туманная штуковина, как международные отношения. Которые почему-то большей частью делаются такими типами, как Индар.

Я взглянул на Индара. Ожидал увидеть на его физии радость или хоть оживление: всё-таки он возвращается на родину, мог бы не увидеть перелесской столицы больше никогда. Но Индар мрачно смотрел в туман. Его не радовало возвращение — скорее, наоборот.

Зато Барн, похоже, думал так же, как и я.

— Домой скоро, ваша светлость? — спросил он. — Небось, соскучивши по вашей столице?

Индар невесело усмехнулся:

— Здравствуй, милый дом… Дома, впрочем, у меня, скорее всего, больше нет. Да и ждут меня здесь жарче, чем хорька в курятнике… а я местных кур даже душить не хочу. Опротивело.

Надо же, подумал я. Ему тут, похоже, ещё хуже, чем мне.

— Ничего, — сказал я вслух. — Мы выживем, парни.