Фарфор Ее Величества

Глава 34

Площадь встречала Иерарха как вестника Божия — или вестника надежды.

У нас на побережье в него, быть может, и не швыряли бы тухлыми яйцами, но цветы бы не кидали точно. Какая роль у церкви Сердца и Розы была в войне — все примерно понимали, даже сильно верующие. В войне было слишком много ада и слишком много Святой Земли, чтобы отношения остались прежними. Наверное, поэтому, например, я не припомню, чтоб кто-то на побережье клялся Сердцем и Розой, как здесь. И из обычных оберегов я видел у солдат якоря, якоря со звёздочками и даже фигурки водяного дракончика, но не сердце с розой точно. Побережье перешло под руку церкви Путеводной Звезды и Благих Вод — и Отца Океанов отчасти.

И я понимал, что оно логично и закономерно, то, что я вижу, — и всё равно мне было странно это.

А площадь ожила, когда приблизился кортеж. И люди радостно орали: «Благослови, Святейший отче!», и женщины утирали счастливые слёзы, и торговка пирожками, рыдая от восторга, протянула корзинку — и Преподобный из свиты с умильной миной взял этот пирожок, поблагодарил улыбкой и Иерарху передал. Под овации толпы.

Иерарх жрал пирожок, улыбался и раскидывал благословения. А я его рассматривал.

Наш Иерарх, церкви Путеводной Звезды и Благих Вод, Святейший отец Агриэл, был старше и проще. Без актёрской демонстративности… естественный очень. А здешний, Иерарх всего, получается, Великого Севера, Святейший отец Химель — он явно знал, как себя подать. И умел. Двигался, вёл себя — как на сцене. И у него было очень смазливое, розовое, гладкое и улыбчивое лицо, и ясные-ясные голубые глаза. Ярко-голубые.

Наш Иерарх казался совсем старым. Химель выглядел лет на сорок пять — на мудрого старца никак не тянул. Добирал солидности бородой — и всё равно выглядел орлом в расцвете сил. Бодрым таким и деловитым Божьим секретарём, я бы сказал.

Он точно должен был нравиться людям — и нравился. А мне почему-то стало жутко, Дар полыхнул так, что даже горло обожгло. Я не мог рассматривать свиту Иерарха: мне было глаз не отвести от его приятного улыбчивого лица.

Мне мерещилась красивая маска, за которой…

И я не понимал, Дар меня тащит — или просто я слишком хорошо знаю, что Химель за фрукт.

А мотор между тем причалил к главным воротам.

Условные гвардейцы Норфина вытянулись, насколько сумели, пытаясь притвориться настоящей дворцовой гвардией, но свиту Иерарха это и не волновало, и не впечатляло. Свита наконец рассмотрела меня. Прямо-таки уставились. Я только порадовался, что китель парадный и что я догадался перецепить на него ордена. Но сильно тянуться перед ними не стал.

Они гражданские. И… мягко говоря… не моей веры.

Чтобы они уже сразу поняли, с кем имеют дело. Они и поняли.

— Мессир Клай? — спросил тот самый Преподобный с умильными бровками, который передал пирожок.

С интонацией, читаемой как «ты жену бьёшь?» — и даже выражение лица соответствует.

— Да, Преподобный отче, — сказал я.

Попытался сделать ему интонацию «я и так найду кого отлупить». Он оценил, поскучнел мордой. А Ликстон в это время шарахнул светописцем раз и два: историческая сцена.

И Гурд с видом непринуждённым и естественным открыл дверцу мотора. Приглашающе.

Преподобный вышел и подал руку Иерарху. Ликстон шарахнул ещё раз.

Вся остальная банда тоже понемногу выбралась — трое Преподобных общим счётом. И второй мотор подтянулся, с дипломатами. Ликстон и их снял на светокарточку, чего уж.

— Благословите, Пресвятой отец, — сказал Гурд приветливо.

Иерарху просто деваться было некуда — и он поднял холёную ладошку на радость городской толпе.

Толпа решила, что всё просто прекрасно, несмотря на меня, мертвяка фарфорового. Ну а что: Иерарх меня благословил, я при этом прахом не рассеялся — значит, не совсем нечистая сила. И в Резиденцию Владык все эти церковные чины идут спокойно — значит, не адское логово там. Поэтому толпа искренне радовалась, кидала цветы, а кто-то даже запел чистым и сильным голосом: «Внемли нам, Небо, как обратим свои души ввысь!»

Сплошное благорастворение воздухов.

А банда пошла в ворота — и морды у банды выражали уже совсем не благость. Очень сильно озаботились их морды и даже опечалились.

Я думал, что наверняка кто-то из них — того… с Даром или в отношениях с адом неблагополучен. Но когда они прошли мимо меня, мой собственный Дар обдал меня сухим жаром, я снова ощутил, как нагревается бронза. Они были — все.

Вообще все.

И дипломаты — все, и святоши — все.

А от Иерарха тащило таким, что я ощутил то самое странное чувство… урезанной тошноты, какой-то мерзкой тяжести под рёбрами. Моя личная реакция на ад. Тут был контракт как минимум, если вообще не одержимость.

Слава тебе, Пресвятейший отец наш, слава тебе…

— А где мессир Нагберт? — спросил меня тощий Преподобный с жёлчной мордой.

Его вперёд не пускали, — наверное, чтоб не смущал народ брюзгливым видом, — но он явно был нужен: хороший Дар, почти чистый.

— А вы ещё не знаете? — удивился я. — У мессира Нагберта большое горе, у него нынче ночью погибла дочь, он уехал ещё затемно.

Они все аж сбились с ноги — и дружно посмотрели на меня. И Иерарх.

Конечно, есть такое удивительное изобретение простецов — телеграф, но эти просвещённые и высокоодарённые господа им не воспользовались. Низко, видимо. Или просто совершенно ничего такого не ждали.

— Погибла? — поражённо переспросил Преподобный с бровками.

— О, какое горе, — сокрущённо вздохнул Иерарх. — Такая очаровательная девушка… отчего же она погибла?

С интонацией «надеюсь, ничего серьёзного?» — Гурд аж закашлялся.

— Ночью сгорел замок дома Тумана, — сказал я. — Я слышал, она погибла в огне.

Звучало как в том водевиле, где дворецкий рассказывает хозяйке, как дела в имении — начав со сломанного веера дамы и закончив банкротством и самоубийством её мужа. Я сам понимал дурость ситуации, но ничего не мог сделать — несло.

А они восприняли серьёзно.

— Замок сгорел? — ахнул жёлчный Преподобный.

— Как же это он сгорел⁈ — спросил третий Преподобный тоном сурового жандарма на допросе.

— Не знаю, — соврал я без малейших угрызений совести. — Наверное, что-то взорвалось в лаборатории. У мессира Нагберта же была там лаборатория.

— Алхимическая? — с очаровательной наивностью спросил «бровки».

— Наверное, — ответил я точно в тон.

Лакей в ливрее, особенно густо вышитой золотом, видимо, в каком-то особо важном лакейском чине, распахнул перед Иерархом дверь в Резиденцию. Иерарх вошёл и резко остановился в холле. «Бровки» чуть не ткнулся в его спину.

И дипломаты сгрудились вокруг. Осматривались, как детишки в тёмной комнате.

— Пожалуйста, проходите в Ясеневый Покой, — сказал я. — Вас там ждут, мессиры и святые отцы.

— Как-то здесь… — пробормотал Иерарх с напряжённым лицом, будто прислушивался или принюхивался к чему-то.

— Да! — почти радостно согласился «бровки». — Как-то не так.

— А как тут должно быть, если здесь вырезали королевскую семью? — спросил я. — Если вы хотите сказать, святые отцы, что ваша святость позволяет вам ощущать зло, то — да, здесь творилось зло. Чему же удивляться.

Им мучительно хотелось обсудить. Но как же они могли обсуждать при мне!

— Тяжело! — сказал Преподобный с жандармскими ухватками и потёр грудь. — Давит.

— Можем ли мы чем-то помочь? — спросил Гурд.

— Чем тут поможешь, кроме молитвы… — сказал я и закатил глаза. — Может, мы пройдём в покои, мессиры?

Они пошли так, будто пол был усыпан живыми жуками. Хрустящими.

И по лестнице поднимались, кряхтя и пыхтя. Разве что жёлчный был как будто поживее прочих. И молодой белобрысый дипломат, который осматривался осмысленным, внимательным и беззлобным взглядом.

Я подумал, что эти двое, видимо, ещё не совсем безнадёжны. Может, просто контрактов с адом у них ещё нет, бывает.

И вот так, мало-помалу, мы всё-таки добрались до Ясеневого Покоя. Я шёл и думал: а вот сейчас Иерарх как попрётся благословлять Рэдерика прямо по Индаровым каракулям… а вот как хватит его удар прямо там! Вот тогда мы все позабавимся!

А они вошли в Ясеневый Покой, и у них случился ещё один шок. До потери дара речи.

Рэдерик в обнимку с Дружком, весёленький, с искорками в глазах, Барн — рядом с троном, ну вот только что не сидя на подлокотнике, Норфин — с другой стороны, в парадном маршальском мундире, весь в звёздах, как небо в августе, с совершенно недоброжелательной миной. Лорина в форме техника-медика её величества — на пуфике у ног Барна, как придворная дама. И Индар — вышел вперёд и чинил политес, то ли средневековый, то ли водевильный.

— Ах, как его прекраснейшее высочество и мы все рады вас видеть, отец Святейший! И вас, мессиры! О! Мессир Кайлас! Боже мой, сколько воды утекло… Ах, позже.

Никто из них ещё не наступил на ковёр, а «бровки» уже позеленел лицом — вот-вот грохнется в обморок.

— Индар, — еле выговорил дипломат, у которого была такая обтекаемая физия, что я думал, его в принципе невозможно смутить вообще ничем. — Не может… как…

— Мессир Индар из дома Сирени, мой регент, — сказал Рэдерик весело и вежливо. — Мы все вам очень рады, отец Святейший, благословите меня, пожалуйста.

А Святейшего вдруг сорвало. Он рявкнул, как унтер на плацу, грубо и с настоящей злобой:

— Почему собака на троне⁈

И Дружок гавкнул, а Рэдерик его обнял.

Такого, кажется, даже Индар не ожидал. У Норфина лицо побагровело, я успел подумать, что он сейчас наорёт на Химеля в ответ и вот будет красота, а у Барна, наоборот, побелели губы и сжались кулаки.

Но Рэдерик среагировал первый.

— Потому что это моя собака, отец Святейший, а я принц. И я хочу, чтобы Дружок сидел рядом со мной. Вы не хотите меня благословить?

— Вместе с собакой? — спросил Иерарх с отвращением.

— Между прочим, — сказал Индар, — собака часть — Творения. Так что не вижу препятствий… Кайлас, дорогой, скажите, друг мой, с бедным отцом Святейшим часты такие припадки?

Кайлас краснел и бледнел попеременно. Химель затрясся от ярости, но, видимо, не нашёлся что ответить. Ему было плохо, по-настоящему плохо, его заметно мутило от защиток, которые были повсюду, и Индаровы вензеля против адских сил он, наверное, уже чувствовал, но хуже всего ему было от самого Рэдерика — видно без очков.

Он на нашего принца просто спокойно смотреть не мог. И это ему, конечно, даром не прошло.

— У нас до сих пор никто в тронном зале не орал, — припечатал Норфин. — На будущего государя — тем более. Что это: Святейший, светоч церкви…

— Я уезжаю, — процедил Химель сквозь зубы. Выражение лица — демон позавидует. — Немедленно. Кто вы такие тут, чтобы смеяться над главой церкви⁈

И вот в этот-то момент Белая Звезда у кого-то в светописце зашипела и жахнула — вспышка — карточку сделали. Как отец Святейший кривит рожу.

Газетёров в стороночке никто особо не приметил. Или святоземельцы не поняли, что это газетёры: как можно всякий сброд пускать в тронный зал-то! А может, наша защита уж очень мешала сосредоточиться.

Они ухитрились сгоряча забыть даже про Ликстона, который всё это время за нами шёл, да ещё и тащил светописец. А вот Ликстон о долге не забыл.

И вот когда они всё это поняли — стало очень тихо. Так тихо, что все услышали: в полной тишине жужжит валик фонографа. У них в Перелесье фонографы отличные просто, наши-то хуже. Да ещё и машинки есть такие, копии с валика прослушивать. Дорогие, но, в общем, не дороже денег — у многих дома есть… валики с музыкой продаются в магазинах во множестве, парни говорили.

И вот сейчас мы все и вся свита Иерарха стояли и слушали, как жужжит валик. И думали все одно и то же: что всё Перелесье теперь будет слушать, как Иерарх орёт на принца, выделывается, как муха на стекле, угрожает — и как наши его отчитывают.

— А почему… э… корреспонденты в зале? — тихо спросил «бровки».

— Я их позвал, — сказал Рэдерик. — Я думал, будет красиво, весело… историческая встреча… хотел, чтобы светокарточки в газетах… — и голос у него дрогнул от обиды. — Зачем вы кричите, отец Святейший? Над вами никто не смеялся!

— Я устал, — горестно сказал Химель. — И не могу не думать о том, что случилось в этом дворце… и о несчастии с дочерью мессира Нагберта… — и просто заставил себя сказать: — Мне жаль, что я был так несдержан, дитя моё.

Но прощения попросить уже не сумел. Выше сил.

— Хорошо, — сказал Рэдерик очень покладисто. — Тогда благословите меня, пожалуйста.

И Химель махнул рукой, обозначая благословение — я просто видел и чувствовал, как тяжело ему это далось. Вся банда так и стояла, отделённая от трона ковром — и ни единая душа даже не дёрнулась на этот ковёр наступить. Чуяли, очевидно.

Благословение или якобы благословение кто-то из газетёров тоже запечатлел. И от того, что щелкопёры пялятся, от того, что будут светокарточки Иерарха с искажённой и злобной мордой, святоземельцам было худо. Особенно дипломатам: они уже всё, конечно, просчитали.

— Я думаю, — сказал Индар с показательно лицемерным сочувствием, — Святейшему отцу и его свите необходимо отдохнуть с дороги. Я только настоятельно просил бы назвать время коронации. Для прессы. Невозможно держать людей в напряжении так долго, вся страна ждёт.

— Да я вообще… — начал Химель, снова заходясь, и «бровки» осторожно, незаметно, насколько возможно, подёргал его за рукав. — Как же можно вот так, с бухты-барахты… — пробормотал Иерарх, снижая тон. — Так никогда не делается!

— Это у других не делается, а у нас делается, — сказал Рэдерик. — У других королей не убивали! И ад стране не угрожал! А у нас всё это получилось. Простите, Святейший отец, надо быстро.

— Завтра, — подытожил Индар, согласно кивая. — Завтра утром, верно? Лучше бы, конечно, сегодня вечером…

При слове «вечером» святоземельцы очень оживились. Просто воспряли. Ясно: вечером и ад поближе, и считается, что короноваться ближе к закату — плохая примета. И можно попробовать что-то учудить, всё сорвать, а обвинить нас.

Индара. А в идеале — и Рэдерика.

— Вечером — это необыкновенно! — воодушевлённо воскликнул Химель. Почти радостно. Думал, что мы все уже у него в капкане, сами туда залезли. — Договорились. Вечером. В храме Сердца Мира и Святой Розы.

— Почти так, — сказал Рэдерик. — Около храма. На площади.

— Почему? — удивился Химель, но сильно возражать не стал.

— Потому что храм небольшой, а людей очень много придёт, — сказал Рэдерик. — Рядом с храмом — это же считается как в храме, да, отец Святейший?

Отвратительная, плотоядная какая-то ухмылочка промелькнула на морде Химеля. Он точно задумал что-то мерзкое — и решил, что если это мерзкое увидит весь город, то Святой Земле будет только на пользу.

Перелесье взбунтовалось — и за это должно быть наказано самым жестоким образом.

— Дитя моё, — сказал Химель с ласковостью людоеда, — я думаю, что Господь не оставит вас. Назначим коронацию… в семь часов вечера было бы недурно. Перед вечерней молитвой.

Рэдерик улыбнулся, обнимая собачку.

— Спасибо, Святейший отец! Мэтры газетёры сообщат об этом городу — и, мне кажется, все люди как раз успеют собраться к семи часам. На Храмовую площадь.

— Ну слава Вседержителю, что всё кончилось добром, — ещё гаже улыбнулся Химель.

— Я рад, — сказал Рэдерик. — Вы, наверное, хотите пообедать?

Вышитый золотом лакей в особо высоком лакейском чине словно того и ждал: распахнул другую дверь в зале.

— Вас проводят в столовую, — сказал Рэдерик. — Приятного аппетита.

— Мы все вас благодарим, ваше высочество, — сказал Кайлас. — Вы очень любезны и разумны не по годам.

— Я надеюсь, всё получится хорошо, — сказал Рэдерик.

Газетёры жахнули вспышками ещё по разику — и святоземельцы пошли из зала. В столовую, надо думать, для важных персон. А Рэдерик решил с ними хлеб не делить. Показательно.

Проводив банду, наш удивительный принц встал с трона, оставив на нём собачку, — Дружок, правда, тут же спрыгнул и потрусил за своим повелителем и товарищем. И они оба подошли к очарованным газетёрам.

— Как же вы дивно держались, ваше прекраснейшее высочество! — с душевной болью выдал «Северный вестник». — И каков Иерарх, а⁈ Не поверю, что святоземельцы приехали как наставники и друзья!

— Простите великодушно, ваше высочество, — в тон добавил «Перелесская правда», — но так и тянет дать дурацкий совет стражу приставить к ним! Чтобы они не сделали чего-нибудь дурного!

— Да уж, — сказал Барн. — Святые люди, а бранятся-то, а вопят-то… морды-то — как у барышников на лошадиной ярмарке! Глаза бы не глядели…

— Мы можем всё это опубликовать, ваше высочество? — спросил «Лесная заря» дрогнувшим голосом.

— Да, — сказал Рэдерик.

— Да, мэтры, — сказал Индар, возникая за его плечом. — Мне кажется, вам необходимо получить пояснения, не так ли?

Газетёры уставились на него такими влюблёнными глазами, будто он был не фарфоровый кадавр, а живой и обожаемый народом политик.

— Так вот, — продолжал Индар. — У нас есть подозрения, что война и засилье ада в нашей несчастной стране святоземельцам на руку. Они надеются кидать нам подачки в виде займов и руководить нашим будущим государем через деньги… а быть может, и другие методы используют. Видите, они не стесняются. Покойный Рандольф брал у них деньги и прислушивался к их советам… вот куда это привело страну. Его высочество Рэдерик, скорбя о погибшем отце, не собирается следовать его политическим курсом, несмотря на сыновнюю любовь.

— А его высочество — впрямь сын Рандольфа⁈ — не удержался «Северный вестник».

— Законный, — кивнул Индар. — Покойный государь был тайно обвенчан с леди Лиссой из дома Рассветных Роз по страстной любви, задолго до официального брака. Мы готовы обнародовать все соответствующие бумаги… А Иерарх уже видел их, поэтому и принимает участие в коронации.

Газетёры млели. Будь это хоть капельку прилично, они бы уже целовали Индара во все места: он дарил им сияющую сенсацию. В ближайшие дни на перелесские газеты должен был пролиться золотой дождь.

— Прекраснейший мессир регент! — ахнул «Лесная заря», прижимая ладони с карандашом к сердцу. — То, что вы делаете… Вы искренни! Господи! Вы — настоящий политик!

— Добрые слова — это прекрасно, — сказал Индар с благодушной усмешкой в голосе. — Но этого мало. Вы должны выполнить свой долг. Донести до народа правду. И не забудьте: коронация — в семь часов вечера, на Храмовой площади. Мэтры газетёры ведь могут идти, не так ли, ваше прекраснейшее высочество?

— Конечно, — сказал Рэдерик с лёгонькой улыбочкой. — Я желаю вам удачи, мэтры.

И щелкопёры, беспринципная зараза, не уважающая никого, кроме, быть может, Творца, раскланялись, как средневековые вельможи. Сияя очами.

И выходили, пятясь. И на прощанье ещё по разику сняли на светокарточки Рэдерика в солнечном луче.

А когда за ними закрылась дверь, с лица Рэдерика слетели и улыбочка, и оживление, и краски. Он шагнул и чуть не упал — его подхватил Барн и на руках донёс до трона.

— Что случилось, милый принц⁈ — ахнула Лорина.

Рэдерик открыл глаза.

— Не беспокойтесь, — сказал он, сглатывая. — Просто очень устал. И очень тошнит.

— Вы чуете ад? — спросил я, присаживаясь на корточки у трона, чтобы лучше видеть его лицо.

— Да, мессир Клай, — сказал принц. — Так близко ещё никогда не было.

— Ох, — вздохнул Норфин. — Тут и взрослый-то с копыт грохнется… держитесь, будущий государь, мы все с вами, умница.

— Леди Лорина, — сказал Индар, — принесите воды, будьте любезны.

Она мигом обернулась со стаканом. Индар вытащил из кармана флакончик из тёмного стекла размером с палец, откупорил — запахло свежо и сладко — и капнул в воду пару капель.

— Это что? — тут же спросил Барн.

Норфин тоже как будто слегка напрягся.

— Летний Луч, — сказал Индар. — Я как чувствовал. Смоет привкус ада. Попробуй, ягнёночек.

И Барн с принцем выпили этот напиток пополам. Щёки принца начали медленно розоветь.

— Тошнить перестало, — сказал он. — Правда легче. Я вам очень благодарен, мессир Индар.

Не знаю, что их так передёрнуло. Я был уверен, что Индар легче сам себе тупой пилой отпилит ногу до колена, чем причинит Рэдерику вред.

Не только потому, что он такой верный вассал. Ещё и потому, что после коронации он станет правителем Перелесья.

— Отлично, — сказал Индар. — Теперь вам, Норфин, придётся позаботиться о том, чтобы устроить хотя бы подобие праздника. Сейчас… мне нужны бумага, перо и конверт.

Ему немедленно нашли — и Индар начал быстро писать, положив лист на подоконник.

— Так, — сказал он, закончив. Смочил палец остатками напитка и заклеил конверт тщательно. — Норфин, вы отправите это письмо моему компаньону, Уэрну из дома Горностая…

— Банкир, что ли? — недоверчиво спросил Норфин.

— Да, да, — Индар надписал адрес. — Получите деньги на коронацию. Найдите людей. Режьте, ешьте, но чтобы к четверти седьмого всё было готово. Возможно, Уэрн поможет вам советом…

И тут рядом возник Гурд, про которого даже я забыл. Просто собрался из дворцовых теней, в которые, кажется, уходил, — и кашлянул.

— Мессир Индар, — сказал он, — позвольте, я помогу. Я найду людей. И их даже не надо будет есть, — и улыбочка в глазах и в голосе. — Это будут и музыканты, и художники, и если им можно ещё и заплатить, то мы за оставшиеся несколько часов сделаем чудо.

Индар взглянул на него удивлённо.

— Пусть, — сказал я. — У мессира Гурда рекомендации хоть куда. Поверь мне.

Индар дёрнул плечом.

— Хорошо, пусть.

Норфин и Гурд уходили почти бегом. А мы остались — размышлять о создавшемся положении.

— Вот чтоб мне лопнуть, ваше высочество, ерунду это ты придумал с площадью, — грустно сказал Барн. — На площади человека-то охранять куда как трудно, а в храме-то легче. Вот поставили бы наверху, где хор, гвардейцев с винтовками, да и внизу бы оцепление — так и спокойнее было бы на душе. А на площадь всякий же сброд принесёт. Особистов этих самых, не дай Господь, чернокнижников… да и святоземельцы не плоше того, любую дрянь от них можно ждать…

Рэдерик привалился к его плечу.

— Нет, Барн… понимаешь… нам надо, чтобы все увидели. И что мы не боимся — тоже чтобы все увидели.

— А опасно! — сокрушённо сказал Барн. — Врагов-то у тебя…

— С королями всегда так, — сказал Рэдерик. — Отец боялся. Людей в тюрьму сажал даже за песенки. А всё равно его убили.

— Так, — сказал я. — Мне кажется, принц прав. А ещё мне кажется, что его ведёт. Быть может, его ведёт его истинный отец, он же Отец Лесов. Поэтому мы организуем на площади, конечно.

Мне показалось, что Рэдерик взглянул благодарно.

— Да, — сказал Индар. — Что-то мне подсказывает… что храм может и не уцелеть после сегодняшней коронации. А когда сверху сыплются балки — внизу стоять небезопасно, не так ли? В этом смысле под открытым небом чуть безопаснее… тут могут только удушить, если начнётся паника…

— До чего ж ты оптимистичный! — восхитился я.

— Я практичный, — хмуро сказал Индар. — Меня грызёт, что я не обсудил с Норфином эти вопросики… но вообще жандармерия, думаю, будет работать в прежнем составе, а жандармерия — толковая. Авось справятся. Хуже другое. Норфин сгоряча распорядился накрыть проглотам обед в столовой, где нет хорошей прослушки.

— Да, — кивнул Рэдерик. — Это нехорошо.

— Я думаю, мы бы ничего не узнали, — сказал я. — Они ведь неплохо знают, что такое Перелесье, Резиденция Владык и местные нравы. Наверняка за столом они будут беседовать о погоде, а общаться — записками на салфетках или как-то в этом роде.

— Мы сбили их с толку, — сказал Индар. — Им нужно будет решить, как действовать.

— Мне показалось, — сказал я, — что Химель это уже решил. Понять бы, что именно…

— Кто знает, какие у него возможности, — Индар принялся рыться в карманах, вынул и выложил на подоконник пробирку с шевелящейся дрянью, флакон с остатками Летнего Луча, пару свечных огарков, трубочку скрученного пергамента, пузырёк с чем-то чёрным и округлым, как бисер, крысиный череп… Скептически посмотрел на выложенное. Подытожил: — Не уверен, что мы готовы ко всему.

И снова рассовал всю дребедень по карманам.

А я смотрел на него и думал, что у меня зато щит любви Карлы. Может, и выкрутимся. В замке Нагберта же выкрутились.

— Зря ты моих фарфоровых отпустил до завтра, — сказал я. — Они бы пригодились. Может, позвать?

— А чем они помогут, твои фарфоровые… — пробормотал Индар, глядя куда-то вниз и в угол. — Вот луна ущербная, небо ясное… перед самой вечерней молитвой… храм, само собой, предельно опоганенный… да плевать ему на луну, он демонолог наверняка… это вам, прибережской школе, нужен лунный свет, чтобы придержать в клетке ад, а Химелю его не придерживать надо, а наоборот…

— Ты что, думаешь, что он прямо демона может вызвать на коронации⁈ — у меня от такого предположения чуть челюсть не отвалилась. — Демона⁈

Индар взглянул на меня:

— А что? Я бы сделал так: из-за трона, из-под трона — и в толпу. Давка, паника, кровища, смерти, Химель рыдает и молится, Преподобные орут, что принц — адская тварь… Дело сделано: нашего принца, скорее всего, попытаются убить прямо на месте. И чтобы его защитить, нам с тобой придётся убивать и убивать… И мы огребаем такую репутацию, что Рандольф в памяти народной уже предстаёт святей целованного клинка.

— Убедительно, — сказал я. — Я бы принял как рабочую возможность.

— А демон? — потерянно спросил Барн.

— А что демон… демона Химель бы изгнал божьим словом. Его же демон, что ж не изгнать-то… Ничего, ягнёночек, мы ведь тоже не самые замызганные простецы в этой деревне. Попробуем принять меры.

— Если у вас не получится, тогда я попробую, — сказал Рэдерик.

Он был бледен, собран и странно спокоен. Его любимая маска.

— Ох, — Барн погладил его ладонь на подлокотнике трона. — Вот был бы ты, ваше высочество, такой, как Оуэр — тогда бы да.

Рэдерик чуть улыбнулся ему:

— Я почти такой. Мы справимся, Барн, вот увидишь. Мы же вместе все — мы справимся.

— Так, — сказал я. — Мне жаль, конечно, вас прерывать, прекраснейшие мессиры, но надо работать. Посмотреть на площадь. На то, что там можно сделать. Как думаешь, Индар?

— Помнишь, мы с тобой крови «танцора» набрали, выкипевшей? — сказал Индар вдруг повеселевшим голосом. — Она нам пригодится, чтоб я сгорел! Ты прав, надо работать… Так, ягнёночек, займись костюмом его прекраснейшего высочества. Вам есть что надеть? Башмаки, которые не жмут, приличные тряпочки?

— Без бантиков? — Рэдерик улыбнулся ярче.

— Без бантиков, мой будущий государь. Посерьёзнее.

— Белый праздничный костюм? — спросил Барн. — Из ихнего дома привезли вещи.

Рэдерик хихикнул.

— Годится, — сказал Индар. — Белый праздничный костюм. Перчатки. И, кстати, поспрашивай тех, кто заведует бельём, нельзя ли добыть женский костюм тоже. Может, послать к Олии? Пусть она оденет леди Лорину. Леди нам может очень понадобиться.

Лорина, которая сидела на пуфике, сжавшись в комочек, и боялась, вслух удивилась:

— Я, мессир? Я могу понадобиться?

— Это да, — сказал я. — Это счастье, что ты Лорину не отослал. Потому что помощь кому-нибудь из нас запросто может понадобиться после этого светлого праздника. И вообще, остались бы вы при этом дворе, а, леди фельдшер-техник?

Она только прижала ладони к щекам и часто-часто закивала.

Впрямь отчаянная девица.