Фарфор Ее Величества

Глава 4

Он явно не ждал нас тут увидеть — его заметно тряхнуло. И на лице появилось и тут же исчезло болезненное разочарование.

— Ох, простите, — сказал он с досадой. — Я помешал, да?

Я вспомнил имя этого парня: Ликстон из дома… травы какой-то… Осоки? Папоротника? Чего-то такого, лесного. Один из перелесских газетёров, тот самый шустрый парень, который на базе в Синелесье ходил за Карлой по пятам, как пришитый, таская с собой светописец. Лохматый, пронырливая морда, цепкие глазки и одёжка с дурной претензией какой-то: жёлтый галстук в красную капочку и запонки из громадных поддельных бриллиантов.

И при нём — портфель. Здоровенный раздутый портфель. Тяжёлый.

— Не помешал, — сказал я. — Проходи.

Он поставил портфель на пол и тут же снова поднял. Тоскливо взглянул на открытую дверь вагона и пробормотал с ещё большей досадой:

— Да что уж… я, мессир, пойду, пожалуй…

— Постой, — сказал я. — Ты что, собрался сигануть из поезда на ходу? А зачем, прости мне моё любопытство?

Он дёрнулся ещё заметнее. По-настоящему боялся, видно без очков.

— С чего это вы взяли, мессир некромант?

— Ну, так-то люди редко таскают портфели по вагону туда-сюда, — сказал я. — Если только не собираются свалить с вещичками.

— Убиться не боишься? — спросил Барн. — Машина-то вроде медленно идёт, а всё ж таки… грохнешься — костей не соберёшь.

Ликстон вздохнул и снова поставил на пол портфель. Подошёл ближе к двери и стал смотреть на дождь и стену леса, медленно плывущую вдоль чугунки.

— Дома вернее грохнут, — сказал он тихо. — Надо было рвануть ещё в Столице… но… не знаю… не рискнул… полно начальства, аристократы, жандармы, хватились бы… а тут, быть может, и обошлось бы.

— И кому ж ты дорогу перешёл? — спросил я. — И что ты собираешься делать в этих лесах со своим портфелем? По лесам сейчас можно ходить строго с Даром или с оружием — у тебя есть хотя бы что-то одно?

— Дома ни Дар, ни оружие не помогут, — хмуро сказал Ликстон. — Мне один хмырь из гвардии уже намекнул, что найдётся кому щелкопёрам ноги повыдёргивать… да это ещё первая ласточка. Дома не намекать будут, а выдёргивать.

— За что⁈ — поразился Барн.

— А вот за то самое! — буркнул Ликстон.

— Так, — сказал я. — Ладно. Ты ведь понимаешь, что я тебе не враг? Скорее помогу, чем прикончу.

— Пожалуй, — Ликстон вздохнул. — Если честно, то вам, ры… прибережцам, я доверяю побольше, чем нашим. По многим причинам.

Ну-ну, подумал я. Ведь мы, рыбоеды, как правило, своих не режем. И сказал вслух:

— Пойдём в купе. К нам. А то сюда может свалиться кто угодно.

Ликстон вздохнул и снова поднял свой портфель. Там было ценное, в портфеле: он ведь бросил все свои вещички, забрал только самое главное. Светописец, я думаю, и карточки. И валики фонографа с записями. Щелкопёр есть щелкопёр.

Мы пошли в купе. Барн успел пару раз на меня отчаянно посмотреть, но я только показал ему жестом «молчи», как во время разведки в Солнечных Рощах. Не иначе как он пытался меня предупредить, что в купе свалил и Индар — и он услышит болтовню газетёра.

А я для того и тащил Ликстона в купе, чтоб Индар послушал.

В этом было странновато признаваться даже самому себе, но…

Каким-то образом за полдня разговоров мнение Индара о разных делах, происходящих в Перелесье, начало меня очень интересовать. Появилось чёткое впечатление, что он знает, о чём говорит.

В купе Индар сидел у окна — и встал, когда мы вошли. Ухмыльнулся и поднял уцелевшую бровь — то ли вопросительно, то ли насмешливо. А я, сколько смог, двинул ему глазами на Ликстона и подмигнул.

Он отвесил вдребезги иронический поклон, отошёл в сторонку и встал в углу, наблюдая. А на место, где он только что сидел, плюхнулся Ликстон, поставив свой портфель у ног.

— Покажешь? — спросил я. — Сокровища свои?

Ликстон открыл портфель — и я понял, что был прав: он вытащил светописец, снятый с треноги, новейшей модели, небольшой, а из-под него — толстую пачку отличных, профессионально сделанных и очень чётких светокарточек. Они сильно впечатляли: куча трупов и людей, и жрунов, и других одержимых тварей, обугленные руины портала в ад, обгорелые щупальца длиной в поваленную сторожевую вышку, агонизирующий маленький демон на секционном столе, вяленые человеческие головы — и королевский фарфор в ассортименте. Наши кавалеристы рядом со своими костяшками, ребята Трикса, ещё покрытые копотью, со сколами на лицах, внезапно — я сам рядом с бараком, где держали пленных… В самом низу оказалась роскошная карточка Карлы, ещё одетой в трофейную бархатную куртку с нелепыми рукавами, взъерошенной, со злым усталым лицом, царапиной на щеке и синячищами под глазами.

Мне было никак не положить эту карточку назад в пачку. Карла на ней была нестерпимо родной.

— Вам подарить? — спросил Ликстон. — У меня плёнка осталась, я, если что, ещё напечатаю.

— Подари, — сказал я. — Спасибо.

И подумал: ну да, очень неглупо. Знал бы он, как я ему благодарен за эту карточку.

— Леди получилась удачно, — заметил Индар, заглянувший мне через плечо. — Остальное зависит от подачи, а леди — очень удачно. Такой я её и помню: словно только что вылезла из дымохода.

Я украдкой показал ему кулак.

— Ваши всё это уже отправили в Перелесье, — сказал Ликстон. — Сразу, как мы приехали в вашу столицу, этот орёл — манеры аристократа, а форма жандармская — нам всё устроил. Мастерскую, где проявить, где напечатать. Стенографисток прислал, чтобы сделать стенограммы записей с валиков. Записки, рисунки — всё продублировали. Ужасно были вежливые. И этот мессир, аристократ-жандарм, сказал, что по телеграфу всё уйдёт в наши редакции. По особому телеграфу, секретному.

Ну да, подумал я. Наши особые секретики вам знать ни к чему.

— Это ведь хорошо, — сказал я вслух. — Ваши коллеги, наверное, от счастья швыряли в воздух шляпы и штиблеты, а?

— Швыряли, — сказал Ликстон мрачно. — Фитиль просто, бомба. Эгри получил телеграмму: там газеты из рук рвали, даже его паршивый «Утренний вестник». А уж «Соечку» нашу — «Перелесскую Сойку» — и подавно.

— Так вам же повезло, — сказал я. — Заработали.

— Ага, — сказал Ликстон. — Повезло. Теперь вся Столица уверена, что «Соечку» маршал купил. Что мы узурпаторская газетёнка. Как этот поганый «Утренний вестник», который всех лижет, кто платит — только хуже… мы раньше независимые были.

— А информация откуда? — спросил я.

— Так от Эгри же! Вернее, от его издателя. Он телеграфировал Эгри, что денег всем отстегнули, что теперь никто не сможет выпендриваться особой точкой зрения… А раз этот гад вслух об этом говорит — будьте спокойны, они повсюду растреплют. Какие мы лояльные. Что мы, как все эти прихвостни, маршалу служим.

— А что ж ты поехал с дипломатами, если тебя это так огорчает? — спросил я.

По-моему, Ликстона поразила сама постановка вопроса.

— Да всё увидеть своими глазами! Правду рассказать! И показать! А теперь получается, что это маршал нас нанял и расплатился, а мы будем врать в его честь. Что ни напиши теперь — всё будет выглядеть как брехня… Но в чём вся хохма-то, некромант! Гвардейцы-то наоборот считают, что я выпендриваюсь много. Совался повсюду. Что вернусь домой, начну болтать — они считают, что против армии, против маршала…

— По-видимому, работать с такими отбросами, как этот газетёр — особый талант Куколки, — заметил Индар. — У нас они вечно делают что-то не то, а уж если ими пытаются руководить армейские поленья…

— А почему бы тебе и не работать на маршала? — спросил я. — Ты же видел, куда всё шло при короле Рандольфе.

— Да можно подумать, что сейчас лучше! — выдал Ликстон злобно и тоскливо. — Дриз на нас сегодня с утра наорал за недостаточно восторженный образ мыслей, а раньше за ним не водилось. Вэгс смотрит, как на шпионов. А это мы ещё домой не доехали! Пошло оно всё оврагами! Я им не солдат.

— И ты решил уйти в леса? — спросил я.

— Почему… — Ликстон махнул рукой. — Просто — остался бы на побережье. Видал я всё это в гробу. Мне и газету жалко, и домой охота, и… да что говорить! Лучше всё бросить и здесь заново начать.

— Норфин преуспел, — ухмыльнулся Индар. — В Перелесье стало ещё гаже, чем было, а это, знаешь ли, Клай, уже немало.

— А здесь ты собираешься бросить работу в газете? — спросил я. — Рыбаком станешь? Или пойдёшь на завод?

Ликстон передёрнул плечами.

— Почему бы?

— А кто тебя возьмёт? — сказал я скучным голосом. — Ты ж перелесец. На войну, небось, работал. Работал? Карикатуры в вашей газете печатали? Статейки о коварном враге там…

Ликстон нахохлился и молчал.

— Ну вот, — сказал я. — И зачем ты нашим в газете нужен? Ты ж враг. Я больше скажу: они узнают, что ты свалил, чтобы не работать с людьми маршала, а государыня с вашим маршалом договор заключила. Значит, ты, получается, вдвойне враг. Ноги тебе, конечно, выдёргивать не будут, но работать ты пойдёшь куда-нибудь в тихое место… с твоим невосторженным образом мыслей.

Ликстону было очень плохо. Барн, кажется, ему сочувствовал — думаю, потому, что не очень понимал, в чём тут проблема. Индар наблюдал за происходящим и очень веселился.

— Что ж мне теперь — в петлю залезть⁈ — трагически спросил Ликстон.

У Барна отвисла челюсть.

— Тебе что, в ад не терпится? — спросил я. — Не всякий самоубийца идёт прямо туда, но тебе лично — гарантирую.

— Выхода нет! — изрёк Ликстон ещё более трагически.

— А у тебя стенограммы и статьи с собой? — спросил я. — Покажи.

Он не глядя протянул мне пачку листов, отстуканных на машинке:

— Копии. Ваши перепечатали.

— Отлично работают, — сказал я, заглядывая в текст.

«…обугленный череп поражающей воображение твари, — прочёл я. — Выпавшее из черепа глазное яблоко превосходило размерами большой арбуз. Демонолог, мессир Хельд из дома Вереска, пояснил, что огромные существа, собранные из частей тел крупных животных и людей, а после выращенные с помощью оккультных формул, охраняли портал, ведущий в ад… — я перелистнул несколько страниц. — … Все пленные, включая наших несчастных соотечественников, находились в самом жалком состоянии. Многие из них, молодые солдаты, казались древними стариками: небольшие адские существа забирали у них вместе с кровью и жизненную силу, которая, судя по всему, доставлялась потом высокопоставленным особам из королевского дома…»

— О, как драматично! — хмыкнул Индар. — Талант погибает. Ему бы книжки писать.

— Не так плохо написано, — сказал я. — Довольно точно. А ты считаешь, что нельзя продаваться только правительству или вообще?

— Вообще — мне же платили за репортажи, — сознался Ликстон, будто в тайном разврате.

— Тогда считай, что работаешь на меня, — сказал я. — На меня — можно?

Индар издевательски захохотал. Ликстон взглянул недоверчиво — и я поразился, как эта его недоверчивая мина напоминает мину Индара, когда я предлагал ему протез тела. Ликстон тоже прикидывал, в чём подвох.

— Что ты мнёшься-то? — спросил я. — Будешь писать правду, а я тебе помогу её донести… до широкой общественности. Так тебя устроит?

— Ты же на службе у маршала? — уточнил Ликстон, глядя на меня подозрительно.

— Я на службе у государыни Виллемины, — сказал я. — Так что с перелесской властью ты не будешь иметь никаких дел.

— А платить ты ему чем будешь? — хмыкнул Индар. — Эти независимые щелкопёры, знаешь, на святой редьке плоть не умерщвляют.

— Откуда я достану деньги — уже не важно, — сказал я в пространство. — Это уже мои личные заботы. Да и вообще, для начала надо сделать так, чтобы никто не свернул тебе шею. А там посмотрим. Можешь всем рассказать, что ты — мой человек. Если хочешь.

Ликстон горестно вздохнул.

— Ладно… Вам — это ещё куда ни шло… Вы сегодня за завтраком дипломатов так построили, что любо-дорого… может, всё и получится.

— А зачем нам сочинитель, ваше благородие? — внезапно спросил Барн. — Мы же с вами туда едем не газету печатать.

Индар взоржал снова.

— Ну, братец… нам-то, быть может, и ни к чему, — сказал я этаким задумчивым и самым благостным, какой смог выдумать, тоном, — но мы же не можем вот так бросить человека, который хочет говорить правду. Ты же сам понимаешь: у него, с его-то позицией, куда ни кинь — всё клин.

— Экие порядки в Перелесье! — сказал Барн с сердцем. — У нас-то не так!

Индар стонал и сползал по стенке, вытирая уцелевший глаз. Барн посмотрел на него с укоризной.

— Конечно, у нас не так! — истово подтвердил я, вспоминая, как наши щелкопёры дружно восхищались некропротезами и невиданным торжеством науки над мракобесием. — Поэтому мы и должны помочь мэтру газетёру. Мы ещё и нашим расскажем, что мэтр не работал на войну по приказу людей Рандольфа — газета-то независимая, собирали слухи, пытались докопаться до фактов…

Ликстон всё это слушал — и его бледная физиономия розовела от удовольствия.

— Господи, мессир капитан! — выдохнул он, когда я замолчал. — А ведь что говорили о фарфоровых — вы не поверите. Ад против ада, кадавры, машины, которыми управляют демоны… Такого было! И ведь в тылу наверняка ещё многие верят. Я сам поехал с дипломатами, чтобы посмотреть своими глазами, и ещё там понял: фарфоровые ребята — люди как люди. И вот сейчас наши живые мне готовы глотку перегрызть, а вы ко мне отнеслись по-человечески. Можно я об этом тоже статью сделаю? Вот про этот разговор, про свободу прессы…

— Конечно, — сказал я. — Дай только почитать, когда напишешь.

— Да нет вопросов! — просиял Ликстон. — Мы с вами хорошо сработаемся, я чувствую…

— Ты очень ценный, — сказал я. — Вот смотри, Барн: человек же в курсе всего, что в столице болтают. И слухов, и сплетен… вы же знаете, парни, что среди слухов может попасться важная информация, верно? Так можно и жизнь кому-нибудь спасти, и сделать ещё много хорошего…

Ликстона отпустило совсем. Он лыбился до ушей и кивал:

— «Соечка» все сплетни узнаёт первая… — и вдруг померк. — О… а как же я теперь…

— В газету вернёшься? — я хлопнул его по спине, как армейского приятеля. — Да так и вернёшься! Редакция же — самое место для сбора сплетен, а? И совершенно это всё не помешает тебе быть моим человеком. Будем держать связь. Если что — я тебе помогу продвинуть любую статью или что… в общем — даже в голову не бери. Связи в любом случае иметь полезно.

Ликстон снова заулыбался. Индар слушал весь этот трёп с миной дилетанта на модном концерте.

В дверь нашего купе постучались:

— Мессиры прибережцы, не знаете ли вы…

Барн открыл дверь, и проводник встретился с Ликстоном взглядами.

— О! Мэтр Ликстон, — сказал он, — вас хотел видеть прекрасный мессир Дриз. Прошу прощения, мессир капитан.

— Вы мне помешали, братец, — сказал я, снова пытаясь состроить такую же мину, как у барона Ланса.

— Мессир Дриз распорядился… — заикнулся проводник, смутившись.

Зараза, подумал я. Ну хорошо же.

— Ликстон, — сказал я. — Оставь мне статьи и вот эти карточки. Об остальном поговорим потом. Всё будет в порядке, иди.

Ликстон положил пачку печатных листов на столик, собрал остальное, поднял свой портфель и тихо спросил:

— Можно потом к вам зайти?

— Конечно, — сказал я. — Не нервничай. Мы же всё обсудили. Ты — наш человек.

Ликстон вздохнул и вышел, прикрыв дверь за собой.

— Что за хлыщ этот Дриз? — спросил я.

— Так этот же! — радостно сообщил Барн. — Этот, как его… по прессе.

— Референт по делам прессы, — поправил Индар. — Очередной идиот, бездна адова. А ты делаешь успехи, лич. Тебя учили приёмам вербовки?

— Кто кого вербовал? — ужасно удивился я. — Он сам напрыгнул. А что, его впрямь могут грохнуть?

— Щелкопёра-то? Да запросто, — Индар потянулся и зевнул. — Дорога, дождь… кажется, что клонит в сон, а спать не могу. Досадно. А что до писунов этих — Эмиш, который собирал информацию для моей леди, считал, что шлёпнуть одного-двух порой очень полезно. Чтобы не зарывались и признавали хозяина. А то — вон какое развелось… независимая газета, не изволите ли…

— Жалко же, — сказал Барн с тихой укоризной. — Люди грамотные и, по всему, хорошие. Вон Ликстон всем правду хочет написать. Должен же кто-нибудь говорить правду…

Индар изобразил на морде комическое умиление:

— Вот же ягнёночек! Барн, ты, братец, полегче, полегче на поворотах-то, а то тебя на лоно Господне живым заберут. Эти хорошие люди тебя за гнутый медяк продадут и к вечеру не вспомнят. Особая порода. Правду он хочет говорить… какую правду, хотел бы я знать, чью — и зачем.

— Конкретно Ликстон тут пишет полезное для нас, — сказал я. — Очень забавно… он ведь потому и психанул, что понял: все эти его красочные описания и светокарточки маршалу придутся очень кстати.

— Этот твой Ликстон совсем на голову нехорош, — сказал Индар. — Писака должен быть при хозяине. Как вымуштрованный пёс: чтоб нос у бедра. Тогда с ним всё будет в порядке, он сможет писать более или менее что захочет, лишь бы не мешало хозяину. И жрать ему будут давать со стола. Сахарные косточки. А этого полудурка на волю потянуло — вот и пошёл бы на перчатки, если бы ты не прицепил его на поводок. Я только одного не понимаю: что у щелкопёров за шило в неудобном месте. Сделал ровно то, что велено. Денег дали и ещё дадут. Но нет, надо проявить свою угнетённую амбицию…

— Ну вот, — сказал я. — Не нравится человеку Норфин. Бывает. Хочется служить нашей государыне — похвальное желание, что ж теперь.

И Барн осклабился согласно.

— Гадёныш, — сказал Индар благодушно. — Шкурка продажная, мелкая. Ещё хозяина решил себе выбрать. А ты спрашивал, за что его шлёпнуть. Вот за это самое: ненадёжный. Своего короля, которому присягал, давно уже продал, маршала только что вломил… думаешь, он будет так уж предан Куколке? Преданность — это вообще не про него.

— За этим я сам прослежу, — сказал я.

— Будто ты так уж ценишь преданность, ваша светлость, — обиженно сказал Барн. — Тебе-то что король, которому ты присягал…

Индар криво усмехнулся:

— Ну да. Король мне — ничто. Как и этот… диктатор… Но… неважно. Ты оставь рукопись на столе, лич. Хочу посмотреть, что они там накопали… может, нам впрямь пригодится.