Фарфор Ее Величества

Глава 25

Бывший диктатор похудел, даже, кажется, поседел — и смотрел совершенно безнадёжно и устало. И отдал честь Рэдерику по всем правилам. Как королю, не как члену королевской семьи.

— Здравствуйте, мессир Норфин, — сказал Рэдерик. — Садитесь. Хотите кавойе? Без сливок. Мне тоже нравится без сливок. А можно сказать, чтобы принесли вина или рома.

Глаза Норфина чуть ожили. Он сел и взял чашку.

— Благодарю, ваше высочество… нет, рома не надо. Здравствуйте, мессиры. Мне ясная голова нужна. Воевать же собираемся опять… Нагберт мне нынче выдал, что наша армия должна навести порядок в Заболотье, что-то у него там не увязалось с послами… и меня он намерен отправить с армией. Вместе с моими верными… с Тарлом и его группой.

— Хм, — заинтересованно взглянул Индар. — Вас отсылает, а с кем остаётся?

— Так со штабом, провались он в бездну! Простите, принц, — Норфин ожил совсем. Злость хорошо на него действовала, как на некромантов. — Дайр! Гилор! Лэхрин этот и Бэлиш — особисты с фронта, чернокнижники поганые! Да и ещё изрядно нечисти вернулось — из Пущ, с Серого Брода… вы понимаете, мессиры, что делается? Нагберт, значит, отсылает кадровых в Заболотье, усмирять кого-то там, а здесь помалу создаёт собственный свой штаб! Из самых поганых старых штабных, замаранных уже, и чернокнижников!

— А я всё думал, куда это они делись, — сказал я. — Вся эта мразь, которых мы старались в плен не брать, сволота, что демонами командовала по бумажке…

Норфин развёл руками:

— Кого не убили — тот будет здесь.

— А что говорят братики-солдатики? — спросил Индар.

— Да то же, что и я! — в тоне Норфина появились нотки настоящего отчаяния. — Гадюк чернокнижных ведь ненавидели и на фронте, чего там! От солдата же не скроешь… По мне — в этой войне много помешало, что чернокнижная нечисть простого солдата считала мясом, да и не скрывала особо. Дух это не укрепляет. Оттого ребята и пошли легко со мной… на мятеж пошли ведь, тоже ведь на смерть, если бы не выгорело… Но вы поймите: они присягу нарушили не с бухты-барахты, они думали, что всех их предали. Свои своими ведь кормили тварей… простите, ваше высочество. Не при вас бы обсуждать, вы ещё мальчик… ну так не выкинешь же из истории честного слова!

Рэдерик взглянул на меня, вопросительно.

— Да, мессир, — сказал я. — Вам бы поговорить с Ричардом. Он видел своими глазами.

— Можно и не ждать сумерек, — сказал Индар. — Я тоже видел своими глазами. Норфин прав: никто особенно не скрывал. И сейчас я понимаю: возможно, даже напротив, подчёркивали. Готовили почву… впрямь приучали твоих окопных братишек, ягнёночек, к самой мысли, что они — просто мясо. Расходный материал. И делали это с определённой целью… меня не посвящали, но сейчас я понял.

— Что поняли? — спросил Норфин почти в ужасе.

— Вы, маршал, здесь, в столице, Нагберту не нужны, — сказал Индар. — Вы вообще не нужны. Нигде. Вас, я полагаю, шлёпнут по дороге в Заболотье, кто-нибудь из ваших верных.

— Да, — сказал я. — Самое паршивое, что кто угодно, хоть Тарл, при том, что Тарл мне очень нравится, он преданный. Но ведь опоят, проклянут или обманут… В общем, вам ехать нельзя. Я не могу ехать с вами, а государыня мне чётко приказала вас защищать. Вы должны остаться.

— Да, мессир Клай, — сказал Рэдерик. — Вы это правильно сказали. Мессир Норфин должен остаться. Он мой маршал. Член Малого Совета. Я не хочу, чтобы он уезжал воевать.

Надо было видеть лицо Норфина. У него слёзы навернулись на глаза.

— Господи, — еле выговорил он. — Ваше прекраснейшее высочество, да как же это… Малый Совет?

— Да, — сказал Рэдерик. — Вы всё сделали правильно, мессир Норфин, только мы тоже сначала не поняли. А вы спасли Перелесье, как смогли. Вы очень храбрый и решительный. Вы должны быть маршалом Перелесья, обязательно вы.

Норфин преклонил колено. В этот момент он, наверное, был очень похож на предков. Не из эпохи Эглира, где кружева, банты и изысканные манеры, а из эпохи рыцарей, закованных в доспехи и способных таскать эти доспехи, рубиться длинными и тяжеленными мечами… Там Норфин был бы очень на месте.

Рэдерик встал.

— Барн, — сказал он, — дай мне нож, пожалуйста. Твой.

Барн немедленно протянул ему нож. Обычный боевой кинжал в довольно-таки облезлых уже ножнах. Но много повидавший, не поспоришь.

— Простите, мессир Норфин, — сказал Рэдерик. — У меня меча нет. Но этот нож… вы знаете же, Барн и мессир Клай побеждали демонов с ним. Это не хуже меча.

И коснулся плеча Норфина лезвием.

А Норфин просто плакал. Слезами. По-моему, даже не замечал их.

— Вы теперь рыцарь будущей перелесской короны, мессир Норфин, — сказал Рэдерик.

— Моя жизнь принадлежит Перелесью и вам, — сказал Норфин.

Может, всё это и выглядело детской игрой, но мы все ощущали, что действо очень серьёзное. Настоящий обряд. И настоящий договор, от которого пахнуло седой древностью, теми самыми рыцарскими временами Перелесья.

— Встаньте, мессир маршал, — сказал Рэдерик и отдал Барну нож. — Теперь мы будем сражаться, — и повернулся к нам с Индаром. — Вы готовы, мессиры? Мне кажется, что нам сейчас по правде придётся сражаться.

— Мы готовы, — сказал я.

— Пойдёмте, мессиры конфиденты, — сказал Индар почти весело. — Я думаю, его высочество прав. Может понадобиться драться.

— Нет, — сказал Рэдерик. — Мы не пойдём. Вот ещё. Позвоните, пожалуйста, слугам.

Индар только головой покачал и дёрнул колокольчик. А Рэдерик сказал лакею, пришедшему на зов:

— Будьте добры позвать ко мне мессира Нагберта. Мне очень нужно с ним поговорить. И пусть уберут со стола.

Лакей поклонился и ушёл.

— Ух же он и взбесится! — восхищённо сказал Барн. — Будь уверен, ваше высочество, просто рвать и метать будет.

— Это не наши проблемы, — сказал Индар и развалился в кресле. — Это, ягнёночек, проблемы папочки Нагберта. Без пяти минут регента, который уже ведёт себя как король. Зарвался папочка.

Лакеи едва успели унести посуду.

Последнего Нагберт чуть не сбил с ног. Он впрямь был в ярости, но что интереснее — со свитой. С ним были Люнгера и два генерала с крайне неприятными мордами, мертвенными какими-то. Случалось мне видеть такие у перелесских особистов… но на этих были штабные мундиры с золотыми веточками ясеня, новёхонькие. От вояк разило Даром и адом за версту.

Нагберт остановился посреди столовой и начал, сузив глаза, нас рассматривать. А мы очень нагло себя вели. Сидели все: Рэдерик — со щенком на коленях и в обнимку с Барном на диване, Индар — в кресле, закинув ногу на подлокотник, я — вообще на подоконнике, как какой-то отпетый из кадетского корпуса. Только Норфин довольно чинно сидел на стуле — и чуть дёрнулся встать, но мы сидели — и он остался.

— Вообще-то, — сказал Рэдерик, — я хотел поговорить только с вами, мессир Нагберт. А с ними — нет. Они мне не нравятся.

Нагберт на миг потерял дар речи — и ему пришли на помощь.

— Рэдерик! — укоризненно воскликнула Люнгера. — Вы же всегда были очень вежливым мальчиком, что с вами стряслось?

— А теперь мне не хочется быть вежливым, — сказал Рэдерик. — Потому что мессир Нагберт собирается забрать мессира Норфина на какую-то войну, о которой мне даже не сказали. Мессир Нагберт, вы решили начать войну до того, как меня коронуют?

— Заболотцы передали мерзкое письмо, — сказал Нагберт, вздёргивая голову. — Ультиматум практически. Эти подонки требуют, чтобы мы признали независимость Заболотья и вывели войска. Наш гарнизон. Я принял решение.

— Ага, решил с ними повоевать, маленький? — насмешливо спросил Индар. — А ты, собственно, кто? Его высочество ещё не король, так что и ты ещё не королевский регент, утрись.

— Тебя не учили вежливости, бабский шут? — с отвращением осведомился Нагберт.

Ну да, всяко неприятно, когда при подчинённых.

— А в чём мессир Индар не прав? — спросил Рэдерик. — Это не очень вежливо, но и вы сделали невежливо.

— А вы в вашем возрасте должны прислушиваться к словам взрослых, Рэдерик, — рыкнул Нагберт. — И поменьше… гхм…

— Лезть во взрослые дела? — спросил Рэдерик. — Но эти дела не взрослые! Они мои! Вы сами сказали: я могу выбирать себе свиту. Мессир Норфин из моей свиты! Вы не можете отсылать его без моего разрешения!

Нагберт скривился так, что и демоны бы отшатнулись.

— Предатель, узурпатор и убил вашего отца, принц. Славная компания для вас!

У Норфина дёрнулась щека, но он ничего не сказал.

Рэдерик посадил щенка на диван и встал.

— Мессир Нагберт, — сказал он тихо, — если вам не нравятся мои решения или мои друзья, вы можете больше не быть регентом. Я не могу вас заставлять.

Свита Нагберта напряглась. На мерзких мордах генералов появилась тень злобного веселья, они определённо ждали команды нас грохнуть — и мы переглянулись с Индаром, Норфин сжал кулаки, а Барн положил руку на рукоять ножа. Но Нагберт не спешил. Он мучительно думал, как выбраться из этой дурной ситуации — аж корёжился всем лицом. Он не мог развернуться и уйти: ему слишком нужен был наш принц. Ему страшно хотелось с нами покончить, он знал, что может, но ему был слишком нужен наш принц — и рисковать им было страшно.

А принц обязательно сунулся бы в драку. Нельзя было драться.

А меня определённо дёрнул демон.

— С чего это вы полезли на рожон, Нагберт? — сказал я до наглости небрежно. — Будто оставшиеся дни изменят погоду… Ну хочет мессир принц, чтобы Норфин присутствовал на коронации — пусть присутствует. Это что, такая невероятная проблема, что ли, чтобы из-за неё устраивать скандалы?

Нагберт зыркнул на меня.

— Хм, — пробормотал он. — Звучит неглупо, — и взглянул на Рэдерика.

Подозрительно и оценивающе.

— Я тоже так думаю, — сказал Рэдерик. — Как мессир Клай. Я же не хотел ссориться, я просто хочу, чтобы мессир Норфин не уезжал.

— Вы же уже не маленький, прекраснейший мессир, — ласково сказала Люнгера. — К чему капризы?

Рэдерик взглянул на неё, и, видимо, очень выразительно: Люнгера замолчала.

— Не спеши, Лягушка, — сказал Индар. — Успеешь.

— Нагберт, — сказал я, — мне нужно сказать вам пару слов с глазу на глаз.

Нагберт перекосился всем телом, скорчил жуткую гримасу, но неожиданно сказал:

— Пойдёмте в гостиную.

— Только велите вашим воякам убираться, — сказал я. — Нечего им делать рядом с ребёнком.

Оба вояки тут же нарисовали на своих лицах страстное желание немедленно разобрать меня на кости и шарниры. Но Нагберт махнул рукой.

— Отправляйтесь в мою приёмную, — приказал он им.

Гады не хотели уходить, но и ослушаться не могли, так что ушли как миленькие. И у меня немного отлегло от души. А Нагберт впрямь пошёл в гостиную принца.

И я пошёл за ним, совершенно не уверенный, что действую правильно. Я только чувствовал, что надо растащить Нагберта и Рэдерика в стороны: что бы ни произошло между ними сейчас, нам это совсем не на пользу.

Нагберт сам прикрыл за мной дверь и ощерился:

— Что надо, мертвец?

— Нагберт, — сказал я, — ты зачем его дразнишь? Принца? Хочешь взбесить мальчишку? Что тебе это даст, скажи?

Нагберт ткнул меня пальцем в грудь:

— Скажи своему Норфину, чтобы он не лез в мои дела! Его солдатня слишком много на себя берёт! Да и он сам — у него для вояки слишком длинный язык, он мне мешает! А впереди всё равно реформа армии, ты понимаешь или нет⁈

— Нагберт, — сказал я, — я не политик. Ваши всякие реформы — ваше внутреннее дело, перелесское, я в этом не разбираюсь и не вмешиваюсь. Но моя государыня мне чётко приказала охранять Норфина. Можешь считать, что я тупой солдат, но у меня приказ, в дым, в прах, в кишки! И приказ этот никто не отменял! И я буду его охранять! Хоть от кого! Хоть от тебя! Ты-то понимаешь?

— Кукла ведь диктатора имела в виду, — проворчал Нагберт.

— Не знаю, — сказал я. — Да мне и плевать. Государыня мне сказала: «Охраняй Норфина, точка». И я охраняю. Тем более что принц хочет, чтобы Норфин был на коронации. Ты не подумал, что у парня тоже есть своя гордость? Что парню, может, хочется, чтобы Норфин увидел, как на него корону надевают?

Я врал напрополую, нёс всё, что приходило в голову, но Нагберт задумался.

— Ты на днях станешь правителем официально, — сказал я. — Не гони лошадей. Может, после коронации моя государыня скажет: «Клай, отбой, уезжай домой», и я просто уеду и весь ваш бардак забуду, как дурной сон. И долбись тут сам, как хочешь. Но пока я здесь… не лезь, я тебя прошу. Я тебе не мешаю — и ты мне не мешай.

Нагберт вытащил из кармана флягу, роскошную предельно, из тусклого серебра, с вставками из какого-то прекрасного самоцвета в золотистых и красноватых разводах, ювелирную и наверняка королевскую. Отвинтил крышку и сделал глоток.

Решил ром с собой носить. Нервы успокаивал.

— Ладно, беленький, — сказал он, слегка подзаправившись. — Играй, пока играется… — и вдруг взглянул мне в лицо, цепко и холодно. — А что это за история с дочуркой Дайнары? Я еле уговорил девочку приехать, а ты гонишь… нехорошо.

— Так убить же меня хотела, — хмыкнул я. — Что ж, мне теперь второй раз помереть для твоего удовольствия?

— Говорят, — медленно сказал Нагберт, глядя мне в лицо, — принц что-то такое сделал с её растениями…

Да хоть глаза прогляди, подумал я. У меня маска, фарфоровая маска, ничего ты на ней не прочтёшь.

— Почему — принц? — ужасно удивился я. — Я. Я снимал такие проклятия ещё в Синелесье. Да девка и разлетелась, потому что я убил её мать. Я бы и её убил, да вовремя остановился. Всё-таки женщина… вдобавок, кажется, сумасшедшая. Пусть живёт, только подальше отсюда.

Я понятия не имел, сколько видел Орстер и успела ли Лайза что-то разболтать Нагберту, поэтому просто вдохновенно врал. Но судя по тому, как среагировал Нагберт, Орстер смылся в самом начале представления, а Лайза так перепугалась, что не посмела трепаться.

— Ну ладно, — сказал Нагберт. — Поверю тебе на этот раз… и отложу до коронации… скажем так: всё, что запланировал, так и быть, отложу до коронации. Но ты же понимаешь, что потом вам будет некуда деваться? Придётся валить к себе на побережье?

Я постарался закатить глаза так же убедительно, как Индар. Не уверен, что получилось, но Нагберта впечатлило.

— Да я жду не дождусь свалить на побережье! — сказал я. — Я навоевался по горло, я не смыслю в политике, меня женщина ждёт!

Это была правда — и, видимо, прозвучало очень искренне.

— Что ж, — хмыкнул Нагберт. — Иди… солдатик… делай, что там тебе Кукла приказала. Ать-два… до коронации.

— До коронации, — кивнул я.

Меня уже озноб начинал бить от слова «коронация». Но кое-как мы эту ситуацию растащили.

Я только боялся, что в столовой идёт бой с Люнгерой.

Но мои ребята меня не подвели: Рэдерик с жаром рассказывал Люнгере, как на побережье играют в «рыбки-крабики», щенок снова лежал у него на коленях, Барн согласно кивал, а Индар и Норфин открыли окно и дышали.

Холодным дождём, который полил снова.

Люнгера ушла за своим господином. Нагберт на неё одобрительно посмотрел — она, видимо, пошла получать благодарность за службу. А Барн, когда она ушла, всё-таки сказал, что давно хотел:

— Ваш-бродь, я вот про руку-то вашу… где разрез закрылся. Я ж там тоже был.

— Был — и что? — спросил я. Встревожился.

— Да дело такое, — замялся Барн. — Глаз-то… Я ж его и не вынимаю, привык. Он же видит, хоть и стеклянный… помните, фантомная болезнь, то-сё…

Тут уже на него все обеспокоенно смотрели.

— Он что, болит теперь? — спросил Рэдерик.

Глаз Барна его очень встревожил. Дети даже к родителям порой не настолько серьёзно относятся.

Но Барн застенчиво ухмыльнулся:

— Что ты, ваше высочество! Не болит. Но мне его не вынуть. Он вроде как… не знаю… словно как мой собственный. А видит, как стеклянный. Потустороннее, в общем.

— Вот это новость! — сказал Индар. — Это уже странно впрямь.

— Давно? — спросил я.

— Да нет, — Барн снова ухмыльнулся. — Вот как вы сказали про ладонь…

Ну да, подумал я. Белый огонь принца. И по нам отрикошетило. Очень странным образом.

— Так, ягнёночек, — Индар поднял палец. — Смотри сюда. Отлично! Сюда теперь! И вниз… Клай, ты видишь⁈ И вверх… У меня слов нет.

Рэдерик захлопал в ладоши, и Дружок гавкнул. А у меня тоже слов не было. Видеть духов стеклянным глазом, потому что фантомная болезнь некромантов, — это бывает, это было не только с Барном. Но двигать стеклянным протезом как живым глазным яблоком — этого уж точно не бывает.

И, строго говоря, быть не может.

— Но он стеклянный? — спросил я.

По виду я не мог сообразить.

— Не знаю, — сказал Барн и потёр глаз пальцем. — Вроде и нет. А вроде и да.

— Это не третий Узел, — сказал я. — Мне представляется, что это каким-то образом сделал принц, когда воевал с Лайзой.

Рэдерик улыбнулся победно.

— Значит, тебе так лучше? — спросил он Барна и привалился к нему боком.

— Да прям намного! — радостно сказал Барн, чем окончательно Рэдерика успокоил.

Мы, конечно, все ещё некоторое время рассматривали его глаз. Уже не столько для собственного успокоения, сколько из любопытства. Но так ничего и не поняли.

Видимо, нужно быть медиком, чтобы понять.

Глаз выглядел совершенно как настоящий. По-моему, стеклянный глаз, несмотря на всё искусство художников Фогеля, всё-таки больше отличался. Тоненьких кровеносных сосудов, во всяком случае, было не видно. И мы поняли, что — да, вынуть глаз Барну больше не удастся. Стеклянный или нет, он уже был частью Барна, точка. Врос в него и двигался, как живой.

И всё в сумме было похоже на чудо.

На настоящее чудо.

Не на королевское чудо наподобие легендарного излечения лихорадки наложением рук, а такое чудо, от которого становится холодновато в животе. Такие чудеса происходят редко и не просто так. И за них до изумления много требуют.

Две вещи я понял точно… и одну, скажем так, понял условно.

Первая из тех, что точно: Барн уже точно не мой. Надо разобраться, кто его забрал, — Рок, Судьба, Господь, местный Отец Земли — но забрали, всё.

Вторая из тех, что точно: мне подали знак. Те же силы. Менее явный, но выразительный. Скорее, даже не знак, а намёк. Всё равно что сказали: ты можешь понадобиться, Клай. Имей в виду. Ладно, имею.

И третья, та, что условно. Интересно, эти самые силы — ох, звучит как «Те Самые», но я не это имею в виду, честное слово! — так вот: эти силы подали знак через Рэдерика или он сам часть этих сил?

В любом случае — ухо востро! Ухо востро — и смотреть в три глаза.

И рассказать Карле при первой возможности.

Как мне хотелось видеть Карлу! Меня иногда на фронте так накрывало — нестерпимым желанием хоть раз ещё её увидеть… обычно перед особенно паршивым делом, из которого мало шансов выбраться целым. И тогда казалось, что даже мысли о Карле — что-то вроде оберега, и сейчас казалось примерно то же самое.

И когда она вдруг открыла зеркало далеко-далеко до сумерек — это было как очередное чудо. Весёлая Карла! С острыми огоньками в золотых глазах! И Тяпка оперлась передними лапами на раму и с любопытством заглядывала в зеркало: где там щенок. Интересно же!

Я тут же прижался ладонями к стеклу — и она тоже. Как будто хотела погреть через стекло — и через все эти леса-леса и чудеса, будь они неладны…

— Вы рано, леди-рыцарь, — сказал я. — У меня есть время на комплименты?

— Я по делу, — сказала Карла. — Вернее, мне надо с тобой посоветоваться. В смысле — с вами. Со всеми. А времени нет.

— Очень рад видеть, леди Карла! — восхищённо сказал Рэдерик.

Почему-то в обществе Карлы он всегда выглядел более милым и более ребёнком, чем обычно. И она ему улыбалась.

— Преданнейший слуга леди, — раскланялся Индар. — Целую ваши ноги.

— Баранище, — фыркнула Карла.

— Здравствуйте, леди, — сказал Барн так же радостно, как Рэдерик.

— Так, — сказал я. — Какое дело?

— Прекраснейшие мессиры, — сказала Карла, — мы тут побеседовали с Преподобным Грейдом и с Ависом… вы помолиться не хотите?

— Ага! — ещё больше обрадовался Барн.

— Гхм… кому? — удивился Индар.

— Кстати, интересный вопрос, — сказал я. — В свете некоторых новых событий.

— Я думала, Вседержителю, — сказала Карла. — Мы обсудили этот момент и с наставниками, и с Виллеминой, и, в общем, пришли к мысли, что было бы полезно. Устроить большой молебен перед коронацией. Ты бы связался со своим Ликстоном, Клай, чтобы газетёры тоже присутствовали.

— Ага, — сказал я. — Толпа народу, светокарточки в газетах…

— Ваши фарфоровые морды в толпе воодушевлённых прихожан, — кивнула Карла. — Мессир Рэдерик в свете свечей. И прочее красивое… Это было бы очень полезно с политической точки зрения.

— В каком-нибудь вообще храме, да? — спросил Рэдерик. — В храме Сердца Мира и Святой Розы, да, леди Карла? В столице? Ну… наверное… около Резиденции Владык есть большой храм, туда обычно ходил отец… для газетёров.

— Гхм… как-то я сомневаюсь, — сказал Индар. — То есть, поймите меня правильно, леди и мессиры, я не сомневаюсь, что его высочество будет дивно смотреться на светокарточке в свете свечей, а общая благость обстановки сделает несколько более приемлемыми для толпы наши фарфоровые морды. Но возможны любые неожиданности, которые могут всё свести на нет.

— Думаешь, может случиться чудо? — спросил я.

— Что за чудо? — тут же спросила Карла.

— Любое чудо, — сказал Индар. — Неоднозначное, непредсказуемое, как всё, что происходит в последнее время. Я приветствую любые политические акции, которые познакомят прихожан с его высочеством и как-нибудь примирят их с нами… но…

— Да, — сказал я. — Храмы здесь не того. А чудо вот какое.

И рассказал, а меня дополняли все мои товарищи, даже Дружок что-то бормотал с колен принца. Карла слушала и задавала вопросы, а мы рассказывали про лесной храм, где венчался то ли проклятый, то ли опоенный король. Про банкиров. Про выходку Нагберта с будущей войной. Про Гилроя Святоземельского и всё, что подозрительно напоминает его идеи. Про то, как Рэдерик оборвал заговорные лианы, про мою ладонь и глаз Барна. Мы рассказывали долго и подробно.

— Я ещё дождусь Ричарда, — сказал я, — и всё ему покажу. Чтобы он показал вам — тебе, государыне, Валору и святым наставникам. Всю эту роскошную сцену с заговором и проклятием истинной земли. И чтобы вы вот это с ними обсудили — и чтобы мы решили точно, стоит ли соваться в храм. Потому что Индар прав. Может случиться всё, что угодно.

— Да… — мрачно сказала Карла, когда я закончил. — Это многое меняет, если не всё. Если я вас верно поняла, мессиры, совершенно безопасным может быть только… не знаю… какой-нибудь храм, который вообще утратил смысл как храм. А превратился в место, где девицы показывают платьица, а молодые люди на них пялятся. А наставники заняты только сбором пожертвований и продажей свечей и оберегов, да?

— Позвольте усомниться, дивная леди, — сказал Индар. — Беда в том, что в Перелесье таких, скорее всего, нет.

— Перелесцы такие праведные? — хмыкнула Карла.

— В Перелесье, особенно в последнее время, слишком много всяческих… как бы помягче выразиться, — Индар покрутил пальцами в воздухе. — Ну, скажем, всяческих оккультных сил, готовых занять любое подходящее, но опустевшее помещение в свою пользу. Вам такое, вероятно, незнакомо, восхитительнейшая леди?

Взгляд Карлы стал цепким и жёстким.

— Продолжай. Кажется, я понимаю.

— В Трактате Бездны, — сказал Индар, — говорится так: «Если ты выпил вино, наполни бутыль хотя бы водой, пока в ней не поселился демон». Между тем многие наши сограждане, выпив, а то и выплеснув вино истины, наполняют сосуд чем попало… О, настоем чёрного лотоса! Крысиным ядом! Помоями! И, думаю, этим их фантазия не ограничивается.

— Ладно, — сказала Карла. — Я поняла. Мне надо посоветоваться. Я свяжусь позже… когда со всеми переговорю. Не прощаюсь.

И рубанула связь, зеркало погасло. У меня этот обрыв в душе отозвался каким-то болезненным звоном… ну и я потом ждал.

Мне было не сосредоточиться и не найти себе места. Индар разговаривал с Рэдериком о храмах, Рэдерик говорил, что, в общем, ничего особенного в храмах не чувствует. Да его и не принуждали к обрядам. Хоурт, ясное дело, не был прилежным прихожанином, а Лисса туда ходила по светским делам, а не по религиозным… Я это всё слышал, как шум прибоя или щебетание воробьёв в саду в погожий день: скользило мимо разума.

Я даже, кажется, что-то отвечал — и не совсем невпопад.

На самом деле мне просто было мало Карлы. Я не успел насмотреться — и весь разговор прошёл исключительно по делу. А она не звала больше.

В душе я себя ругал. Убеждал себя, что во время войны вообще не было возможности выйти на связь, а теперь вот — роскошь, разговариваем каждый день, каждый день её вижу… Но жадный я, оказывается, тип… а может, просто накрывает тревогой, чем ближе коронация — тем сильнее накрывает, и хочется… так хочется…

Перед ужином Индару пришло в голову послушать, как дела у папочки Нагберта, и я сумел немного сосредоточиться, у меня даже хватило ума поставить Барна у дверей, чтоб гонял лакеев. У них тут теперь завелась милая манера сновать по апартаментам принца, как по бульвару, без спроса — вроде во дворцах так и полагается, но бесит. Это не Дворец в нашей столице, где все свои, — это демонова Резиденция Владык, пропади она…

Неважно.

Нагберт вёл себя ровно так, как ему и полагалось: собрал у себя уцелевших чернокнижников и прочих мразей. Кое-кого я узнал по голосу — те самые штабные крысы, что встречали нас на вокзале. Норфина они, похоже, вломили уже окончательно. Среди остальных, я думаю, были те особисты с мертвенными мордами и прочие фронтовые недобитки, которые, натурально, не могли примкнуть к людям Норфина, потому что именно людьми Норфина жрунов и подкармливали.

Нагберт упоённо им втирал о громадной реформе армии. О таких вещах, что у меня холодок полз между лопаток — по каучуковым мышцам, как по живому телу.

— В наше время простецам в штабе делать нечего, — вещал он. — В наше время каждый должен определиться. Решить: либо он больше и выше, чем просто человек, либо он — корм. Просто мясо. Ресурс. И вот ты — ты осознаёшь, насколько обязан мне?

— Я вам так безгранично признателен, мессир Нагберт! — залепетал носатый штабной крысюк, Дайр. По голосу чувствовалось, что пресмыкается он всеми внутренностями. — Это ведь вы, только вы разглядели во мне какие-то способности…

Нагберт скрежетнул смешком:

— Это пока не способности. Возможно, это будет способностями, когда ты докажешь мне свою преданность по-настоящему. И ты должен понять: ты не только мне не ровня. Ты и таким, как Соули, не ровня — и не будешь ровня. Тебе придётся платить и платить, чтобы стать частью нового мира.

— А он точно нужен, прекраснейший мессир Нагберт? — спросил ледяной голос.

— Пока да, — сказал Нагберт. — Мне понадобятся те, кто будет прикрывать опасные места в особенно сложных обрядах. Это я поручу таким, как ты, Дайр… или вот Гилору… или… ну, желающие найдутся. Да, птенчики, это рискованно. Я не буду ничего скрывать: это смертельный риск. Но вы пройдёте испытание и станете сверхлюдьми — или умрёте, что тоже не худший выход… В любом случае вы подниметесь на ступень выше прочих. А все остальные — у, я не буду смотреть на всяческие средневековые цацки, в которые пока играет человечество… вроде древности рода и прочего. Для меня будет важно одно — Дар! Дар! Мы вырастим новую аристократию, истинную элиту, сформируем армию нового типа — и миром будут править те, кто избран и отмечен.

Судя по оглушённому молчанию, на многих слушателей подействовало.

— Ах, прекраснейший мессир! — сказала Люнгера. — Я сама пойду куда угодно и пройду где угодно! И выполню всё, что вам угодно будет приказать!

С фанатичными нотками. Люнгера, похоже, теперь была его постоянной спутницей и помощницей — и впрямь умела немало. Воодушевила мужчин. Кто-то сказал восхищённо:

— Леди Люнгера поистине прекрасна.

— Люнгера достойна войти в новый мир, — сказал Нагберт. — И такие, как она. Мы ещё выберем достойных, а прочие отправятся на дно, где им и место. Новое время диктует новые условия. Мы должны стать очень сильными, а это возможно только при очень серьёзном подходе к выбору элит.

— Новая война, прекрасный мессир? — сказал ледяной голос, тот самый. — Те проекты, которые убитый король когда-то совал под сукно?

— И они, Тэйгил, и они, — сказал Нагберт с удовольствием. — Плюс кое-какие тайные игрушки Святой Земли. У святоземельцев не должно быть преимуществ. Мы сами всё внедрим, мы сделаем такое, от чего мир содрогнётся. Сам Иерарх Святоземельский недостаточно силён и недостаточно последователен. А вот мы не будем цепляться за детские пелёнки, испачканные старой моралью!

— Надоело прикармливать Святую Землю, — сказал незнакомый голос, с растяжечкой, будто о скуке смертной. — У них немало сил, пусть сами добывают жратву.

— Наша программа минимум, Соули, — сказал Нагберт. — Не сомневайтесь.

— Вернуть Винную Долину, вернуть Заболотье и получить Прибережье, — сказал Тэйгил. — По крайней мере, Жемчужные Гавани и Русалочий Форт. А в идеале — все ключевые порты. Открытый путь на Чёрный Юг.

— С Прибережья можно немало получить, — сказал Соули. — Не считая промышленности… сырьё, жратва… Эфирные масла не так уж хуже ашурийских. Золотое дно.

— Технологии, — встрял ещё один. — Технологии Прибережья, знаете ли, не помешают.

— Барахло, — сказал Соули. — Пустые траты… хотя Узлы — интересная штука. И, по идее, можно списанное мясо использовать ещё разок. Привязанные, как показывает практика, эффективнее кадавров… да, и лошади. Вот мне нравятся, себе бы хотел…

— Там много…

— Узлы очень требовательны к Дару, я бы не привязал…

— Дело опыта.

— Но дважды использовать пехоту — заманчивая идея…

— Интересно, что рыбоеды сами так не стали.

— Кукла не позволила. Женщина…

— Вот с ней и придётся разбираться в первую очередь, — веско перебил всех Нагберт. — Как угодно. Убрать девиц — половина успеха. В них корень зол… и хуже того: нам может очень помешать то, что они делают, даже то, что они говорят. Могут очень пригодиться ваши проекты, Тэйгил. Я не говорю, что нам так уж обязательно нужно всё Прибережье. Но нам кровь из носу нужно другое правительство там. Я даже, заметьте, не говорю «лояльное». Любое. Но другое.

— А наш-то мальчонка, прекрасный мессир, — вдруг вякнул Орстер. Его голос я бы ни с чьим не перепутал. — Принц-то наш… С характерцем. Когда злится — прямо даже… не по себе становится, прямо скажу. Король прям… Не хочу сказать, что Гэлис, боров этот квелый, прям лучше, но с ним спокойнее как-то…

— Рэдерик? — переспросил Нагберт, и его голос стал не просто мерзок. Страшен. — Рэдерик не «наш мальчонка». И не «король прям». Рэдерик — ресурс. И сырьё. Мне нужна корона на его голове, тогда я смогу завершить обряд. Моим союзникам не годится кто попало. Им нужен ребёнок. И корона. Слава Тем, мы проскочили — и у нас этот ресурс есть. После обряда у нас будут все мыслимые возможности, без вариантов. И никакого такого «характерца», Орстер. Мне нужна декорация на троне — и у нас будет декорация на троне. Для удобства. Как говорили предки, демону удобнее всего в храмовой тени! — и скрипуче хохотнул.

— Мне потребуется много энергии, — сказал Тэйгил.

— Все всё получат, — сказал Нагберт. — Я проверил и перепроверил. Это сработает… Ох, дети мои, как я был разочарован, узнав, что чернь убила Лежара… я был уверен, что Рэдерик тоже мёртв, думал, всё уже рухнуло… Ну, спасибо рыбоедам…

— Солдатика тоже мне, с вашего позволения, — сказал Тэйгил. — Интересные особенности… хочется посмотреть поближе и подумать, как можно использовать.

— Нет, — отрезал Нагберт. — Он благой, он нужен мне самому. Слишком ценный ресурс. Фарфоровых отдам…

— Кстати, о фарфоровых, — сказал Соули и зевнул. — Индар производит впечатление.

— Мне представляется, мессир Нагберт, что доверять ему нельзя, — тут же вставила Люнгера. — Он сверх всякой меры сблизился с рыбоедами… и чрезмерно серьёзно относится к мальчику. И недостаточно любезен и почтителен с вами, прекраснейший мессир…

— Нашли о ком говорить, — сказал Нагберт с отвращением. — Этот… бабский угодник… всегда был подлой тварью, таким и остался. Если кому-то интересны фарфоровые кадавры — вот вам превосходный экспериментальный материал. Кто-то спрашивал о чувствительности к боли, к высоким температурам — так вот! Никому не нужен, ничей, хлам.

— Я с ним работал, — сказал незнакомый голос. — У него сильный Дар. Вы ведь говорили, что Дар — единственная истинная ценность нового времени. Разве Индар его утратил?

— Это не означает, что все избранные автоматически считаются нашими друзьями, — брюзгливо сказал Нагберт. — Что за благоглупости… не хочешь ли поваляться в ногах у Куклы? Говорят, она тоже не совсем бездарна… а её ручная ведьма и вовсе неплохо одарена. И что? Всё, вы начали нести бред. На сегодня мне достаточно глупостей. Мне предстоит ночь работы, а от вас я жду дисциплины и понимания. До завтра, леди и мессиры.

Судя по звукам, они впрямь расходились. Двигали стульями, скрипели половицами… надо думать, расшаркивались перед Нагбертом. И когда они разошлись, Нагберт злобно проворчал:

— Считают, что мне не надо ни спать, ни жрать, что я только и должен пахать, как дюжина волов, для общего блага… ни на кого нельзя положиться, всё приходится делать самому… — и рявкнул: — Гикс! Почему чернильница сухая, как глотка с похмелья⁈