Фарфор Ее Величества

Глава 32

Когда перешагивал раму нашего зеркала в каземате, в лабораторию Карлы — потяжелело в груди. Был бы живой — перехватило бы дыхание.

Вернулся домой.

В королевский дворец.

Кем, интересно, я себя возомнил?

И почему я решил, что застану Карлу здесь? Уже близилось утро, в каземате было темно, только голубые болотные огоньки Ольгера горели в стеклянных шариках. И пусто. Все спали. Некроманты закончили ночную работу, а дневная ещё не началась.

А Карла в спальне государыни — вдруг осенило меня! Она же всегда охраняет государыню и спит рядом с ней. Я вот сейчас выйду — и переполошу весь Дворец, гвардию, службы… никого же не предупредил, идиот я…

Государыню, у которой на сон уходит пара часов в сутки, разбужу, не дай Бог…

Мне захотелось немедленно убраться назад, в демоново Перелесье. Мне захотелось сесть за наш стол для вскрытий, положить на него голову и руки и поспать. Мне чудовищно захотелось подняться наверх, просто посмотреть на рассвет на побережье в окно Дворца — и тогда уже уйти, чтобы продолжать свою работу. Ну имею же я право взглянуть на рассвет?

Я потихоньку поднялся по лестнице и остановился в главном холле Дворца. Его освещали первые солнечные лучи, он был полон тихого сонного покоя, нестерпимо блаженного. Я подошёл к окну и увидел пустынную площадь, позолоченную солнцем.

Мой милый город, кусок души….

Я стоял и любовался, я, кажется, спал с открытыми глазами и видел солнечный сон — и тут меня разбудил топот и грохот, который тут же сменился глухим стуком.

Я обернулся — и на меня прыгнула счастливая Тяпка. Заплясала вокруг, стуча хвостом по мне и по чему попало, хахала и высовывала замшевый розовый язык. Это она гремела бронзовыми когтями по мрамору, а где на лестнице лежал ковёр — там стучала глухо.

Я к ней присел на корточки, она всё танцевала и пыталась меня вылизать, я чесал её уши и жёсткие косточки около хвоста, а она дрыгала задней ногой и приплясывала в полном восторге.

— Тяпочка, — бормотал я, — как же ты меня учуяла, хорошая собака… — и тут меня осенило. — А приведи Карлу, хорошая собака, — ляпнул я. — Где Карла?

— Ах-ах-ах! — сказала Тяпка, выкрутилась из моих рук и загрохотала вверх по лестнице.

И почти тут же навстречу Тяпке вылетела Карла.

Как в моей грёзе: в белой ночной кофточке и нижней юбке, укутанная в плетёную шаль с кистями, встрёпанная — локоны торчат пружинками во все стороны. Сердитая, встревоженная и радостная сразу. Слетела со ступенек вихрем — и я её на лету поймал.

Мой живой огонь.

И целый миг мы грелись друг о друга, а Тяпка кружилась вокруг нас, восхищаясь происходящим. Я держал Карлу и пытался запомнить этот миг навсегда и больше, чем навсегда: тёплый запах её волос, её руки, не по-девичьи сильные, прикосновение её губ — поцелуй ли…

— Целый, — сказала Карла, отстраняясь. Улыбнулась и тут же нахмурилась. — Хромаешь, скажи? Давно тут стоишь? Тёплый. Уже согрелся.

— Я перешёл тёплый, — сказал я. — Не покрывался инеем. Теперь фарфор будет проходить по Зыбким Путям, как по Морскому Бульвару. Там даже больше чем тепло.

Карла нахмурилась заметнее.

— Не поняла. Так. Пойдём наверх. В будуар, а то стоим здесь, как эти… и я не одета.

— Тебя разбудила Тяпка? — спросил я, пока мы поднимались.

— Ты мне приснился, — сказала Карла. — Звал ведь? — и усмехнулась. — Я ж тебя чувствую как поднятого!

— Значит, знаешь, хромаю я или нет.

— Не хромаешь, — хихикнула Карла. — Уже знаю, — и тут же нахмурилась снова. В этом вся Карла. — Ты перешёл через ад?

— Почему — через ад?

Я даже остановился на лестнице.

— «Там даже больше чем тепло», — повторила Карла, щурясь. — Это рабочая практика. Но опасная. Непредсказуемая и опасная.

— Да, — сказал я, а сам думал: верно, через ад — это всё, что ему осталось.

Если у него есть кто-то открывающий пути — а наверняка есть. Где-то теперь его дочь… между ними точно была надёжная связь…

— Ты задумываешься, — сказала Карла, входя в будуар. Отдёрнула штору, впуская утренний свет. — Задумываешься и нервничаешь. Иди сюда.

Мы сели на тот самый диван, который любили Карла и государыня. Тяпка залезла и устроилась у нас на коленях. И я начал рассказывать.

Наверное, сбивчиво и неуклюже. Мне обязательно нужно было страшно много ей рассказать, но мне мешали тепло её тела, запах её волос, прикосновения рук и блеск глаз. Мне нужно было рассказывать, а хотелось молча обнять и зарыться лицом в её крутые кудряшки…

А Карла, наверное, понимала и чувствовала — или просто сама чувствовала примерно то же самое. Но до любых нежностей нам было совершенно необходимо покончить с делами: Карла должна была знать последние новости, вампиры до сумерек не смогут донести ей последние новости, а случиться может целая куча всякой всячины.

Любой. Очень хорошей и просто кошмарной.

И я говорил, торопясь, путаясь и возвращаясь назад. Про сгоревший замок Нагберта, про Оуэра — как мы его вытаскивали и как он стал змеем и божеством. Про цыпалялю и про то, как Нагберт уехал. Про то, что слишком много всего пошло принципиально не по плану.

Карла напряжённо слушала и гладила мою руку, перебирала пальцы. От её прикосновений проходили скованность и ломота.

— А ты, интересно, понимаешь, кто такая цыпаляля? — спросила она, когда я закончил описывать тварь. — Это у Нагберта хватило ума каким-то образом вытащить в нашу реальность во плоти того самого демона, чью породу они вселяют в туши жрунов.

— Почему так думаешь? — удивился я. — Это возможно вообще?

— Я думала, что нет, — Карла сморщила нос. — Но смотри: они явно приспосабливают туши именно к такому типажу. Пасть на брюхе, там… четыре конечности…

— А воронка для огня?

— А вы вскрытие делали?

— Нет, — признался я виновато. — Не успели.

— Обязательно надо. Лучше — вот что: я сама хочу посмотреть. Послезавтра приезжает Преподобный Грейд, с ним Валор, вот бы им показать.

— Силён Грейд, — вырвалось у меня. — Я думал, он еле ходит, а он махнул в Синелесье…

— Загадки тянут его, как подростка, — хихикнула Карла. — Я связывалась с Валором — он сказал, что наш Преподобный чувствует себя на редкость отлично. Лазает по развалинам в поисках артефактов, как охотничий пёс, и нюх у него охотничий, фантастический просто. Не некромантский, но явно какой-то особый Дар. Все за ним присматривают, конечно. А он там уже кучу всякой всячины раскопал. Преподобному цены нет.

— Да, — сказал я. — Ему хорошо бы показать.

— И мне!

— Конечно, — сказал я. — И тебе.

— Слушай! — вдруг спохватилась Карла. — Ты же спишь на ходу! Ты сколько не спал?

Я взял её ладони и прижал к губам.

— Не спал сколько⁈

— Эту ночь. Я не засыпаю ещё, леди звезда, правда. Мне просто очень хорошо…

— Тебе просто очень плохо, — фыркнула Карла. — Ты же сейчас замертво упадёшь. Тебе надо подремать хоть полчаса.

— Я не хочу, — сказал я. — Сегодня прибывают эти гады из Святой Земли, Нагберт обмолвился, что ждал их к полудню. Значит, ещё до полудня я должен вернуться в Резиденцию Владык… я как та дева из старой сказки… у которой это… бальное платье должно превратиться в салатный лист, а туфельки — в мышей, если она опоздает…

Карла рассмеялась:

— В каких мышей⁈ Что ты выдумываешь?

— В белых, — сказал я уверенно. — В белых мышек. И разбегутся. Но главное — костюмчик в салатный лист, представляешь? Он говорит: если ты не вернёшься в полночь — всё, салат! Вместе с бельём! И тогда добирайся домой как хочешь.

Карла хохотала и всхлипывала, Тяпка удивлялась, подняв уши, а меня несло. Я замечал: люди чудят с давнего недосыпа самым замысловатым образом… но сейчас сам себя не узнавал.

— Вот поэтому-то её и назвали Леди Листочек!

— А, вот ты о чём! Да не поэтому!

— Ты просто не знаешь, как эту историю рассказывали в древности.

Но Карла уже отсмеялась.

— Ладно, — сказала она, — отговорки не принимаются.

Попыталась силой заставить меня лечь — и я улёгся на её колени. А она зарылась пальцами в мой парик как в настоящие волосы — и ощущение было такое, будто настоящие… а голова у меня пустая… ну, положим, фарфоровая маска что-то весит, но черепушка-то всё равно пустая… надеюсь, Карле не будет тяжело, успел подумать я.

И всё. Дальше уже был солнечный прибой — и мерцающая даль неба, слитого с морем где-то на горизонте…

И разбудил меня нежный девичий смешок. Божественный звук. Я даже глаза не открыл, чтобы ещё секундочку послушать, но тут тихий голосок государыни сказал:

— Пусть он ещё немного поспит, дорогая. Хоть пять минут… он смертельно устал.

Меня просто подбросило. Я волевым усилием не вздрыгнулся по стойке «смирно», заставил себя двигаться плавно — чтобы их не испугать. А сам думал: ничего себе, я тут дрыхну, ещё и храпел, не дай Господь, вид совершенно не бравый и не парадный — и государыня пришла! Со стыда голова с плеч!

А они смотрели на меня — и улыбались! Государыня улыбалась!

Я не знаю, как ей это удаётся. Она ведь такая же фарфоровая, как и я, у неё такая же неподвижная маска… ладно-ладно, не такая же, конечно, у неё прекрасный фарфоровый лик, произведение искусства настоящее, и живые серые глаза, невозможно подумать, что стеклянные, и белокурые локоны… но, как и у меня, неподвижные фарфоровые губы! А она улыбнулась и взмахнула ресницами, так что у меня душа чуть не вылетела из протеза.

— Пожалуйста, сидите, дорогой Клай! — нежно сказала государыня.

Ну как же… ну надо же встать… ну как же солдат может сидеть, когда королева стоит⁈

Меня спасла Карла — села рядом и обняла. И Тяпка устроила голову у меня на колене.

Меня отпустило. Я расслабился. И тут же учуял от Карлы еле заметную, но всё равно пробивающуюся сквозь ассурийские духи государыни и её собственный аромат вонь адского дыма. Снова дёрнулся.

Вдобавок в комнате было совсем светло. Солнце поднялось высоко. Дело к полудню уже?

— Доброе утро, прекраснейший мессир Клай, — весело сказала государыня и уютно устроилась в кресле напротив. — Я очень рада вас видеть — хотя бы потому, что могу сказать, как вами восхищаюсь. Я ведь уже говорила, что вы — герой? О, вы — герой! Я знаю, — продолжала она, становясь серьёзной, — ваша миссия сейчас не менее сложна и опасна, чем Синелесский рейд. Успех превосходит всё, чего я ожидала.

Я поклонился.

— С вашего позволения, ваше прекраснейшее величество, — сказал я сипло, — ещё не совсем успех. Вот когда на голове Рэдерика будет корона — вот тогда будет совсем успех. И когда в тамошнем бар… беспорядке образуется хоть какая-то система. И если Индар впрямь станет регентом.

Карла прыснула:

— Вот бы он обалдел, если бы знал тогда, в Синелесье, какую карьеру огребёт посмертно!

Государыня слушала, опустив ресницы. Может, сомневается, подумал я и сказал:

— Знаете, дамы, он совершенно надёжен. Ну, то есть, он законченная сволочь, я уверен, что он военный преступник, всяких мерзких дел на нём — как блох на бродячей собаке, да. Но при этом на него можно положиться… почему-то… я не психолог, просто так чувствую. И он мой боевой товарищ в настоящий момент. Я ему доверяю. Он несколько раз за наше дело жизнью рисковал. И за Рэдерика. В общем, он сам по себе отличная кандидатура, как ни дико звучит… а на фоне остальной перелесской элиты он выглядит просто голубем белым.

— Это правда, кстати, — сказала Карла. — Он верный. Гад, но верный. Есть у него такое.

Государыня взглянула светло — и снова улыбнулась. Божье чудо, не иначе.

— А что до прочего, друзья мои… Все политики… далеки от белых голубей, даже если вдруг такими выглядят.

— А который час? — спросил я. Меня грызло.

— Часы едва пробили десять, — сказала государыня. — Вы успеваете.

— Ага, — сказала Карла. — Даже взглянуть успеешь. На цыпалялю.

Я чуть снова не вскочил.

— Здесь⁈

— Я связалась с Индаром, пока ты спал, — сказала Карла, словно о заурядном деле. — И ваши фарфоровые ребята приволокли её сюда. По змею. Он ужасно славный парнишка.

— Оуэр? — спросил я, пытаясь подобрать отвисающую челюсть.

— Угу, — сказала Карла. — Мальчик ещё ведь, хоть и божество. Почему-то Райнора мне напомнил.

И на этом самом моменте я начал успокаиваться. Глубоко, хорошо успокаиваться. Потому что Карла поладила с Оуэром, а это означает, что побережье поладило с Оуэром, что у наших никаких проблем с Зыбкими Путями не будет.

— Мне очень жаль уходить, — сказал я. — Но мне надо идти. Потому что осталось два часа — и это если они приволокутся точно в полдень. Их ведь могут и раньше Те Силы принести. Мне хочется быть на месте на всякий случай. Простите меня, прекраснейшая государыня.

— Что вы, дорогой капитан, — сказала государыня ласково. — Вы не должны извиняться! Всё, что вы делаете, делается на благо Прибережья. Ваша работа стоит ордена Солнечного Клинка и песен, которые споют о вас благодарные потомки.

Я поклонился. У меня лицо горело… от Дара, конечно. Хорошо, что фарфор не краснеет.

— Идите, друзья мои, — сказала государыня. — Желаю вам удачи всей душой, капитан Клай. Я верю: вы сможете, мы сможем. Скажите юному принцу, что я желаю удачи и ему — и ему, и его прекрасной несчастной стране. Желаю процветания ей — и пусть сгинет ад!

— Служу Прибережью и короне, — сказал я.

Ком в горле — а откуда ему там взяться? Фантомная болезнь, наверное.

— Пойдём, — сказала Карла. — Я тебе скажу, когда мы закончим, Вильма. Идея просто чумовая!

Государыня кивнула, опуская ресницы. Из всего фарфора, сколько я их видел, она была самая живая и естественная. Не присматриваться — совсем живая.

И просто мастерски обращается с протезом. Будто в нём и родилась. Высокое искусство, любой из нас поймёт. Спокойный ежедневный подвиг.

Поражаюсь, что не повесили гада, который в неё стрелял. Я бы своими руками свернул ему башку. Фарфор — не женское дело. Даже если вспомнить таких отважных и лихих, как Лорина, — не женское. Особенно если понимаешь: они не от чахотки умерли, в этом кто-то конкретный виноват…

Потому что фарфор — это солдаты.

Даже когда на них вот эта вот кисея, и шёлк, и банты, и диадема с бриллиантами, и туфельки. Наша государыня — как любой из нас. Солдат на вечной войне. С адом. Вообще с тьмой. Со злом. С самой смертью отчасти. Поэтому у всех нас с нашей королевой отношения очень особенные.

Может, живые и не поймут, если начать объяснять. Но любой из нас понимает до конца.

Как говорят перелесцы, «армия совершенно нового типа». Аналогов в нашем лучшем из миров не имеет. Не только в смысле новейших технологий. Даже больше — в смысле чего-то психического, нервного, духовного даже…

Мы спустились в каземат. Там довольно сильно пахло цыпалялей, но по сравнению с тем, как воняли апартаменты Нагберта, запах был вполне сносный, я даже удивился. Ведь цыпаляля должна, по идее, вонять не слабее, а сильнее, разлагается же! К вони примешивался запах какого-то алхимического зелья, не слишком приятный, но сравнительно с адским дымом просто прекрасный.

Тяпке, впрочем, запах не понравился, она даже закашлялась — и напряглась, прижимая уши. Наверное, вспоминала гадов из Синелесья. Я думал, не пойдёт за нами, но надо знать Тяпку: за Карлой она пошла бы и в ад.

Наша секционная в каземате была ярко освещена. С тушей возился Ольгер, гениальный алхимик и рыжее заболотское чудовище, про которое я никак не могу удержать в уме, что он аристократ. Настроение у Ольгера было заметно прекрасное, он фальшиво насвистывал какой-то пошлый мотивчик и загонял в распластанную тушу твари что-то вроде шпиговальной иглы.

Как хозяйка, которая собирается запекать гуся с травками.

Ещё несколько игл, прикреплённых к каучуковым трубкам, торчало из твари там и сям, трубки вели куда-то под стол.

— Привет, Клай! — радостно сказал Ольгер, вытер о фартук руку и протянул. — Я рад, ты молодец, вы вообще всё… Вы крутые, в общем. Это очень сильно двинет науку.

— Ты закончил? — спросила Карла.

— Почти! — Ольгер ткнул пальцем в верхнюю часть цыпаляли. — Шикарная новая формула, вот! Видите, милая леди, распад мы уже остановили! Сейчас консервант начнёт действовать и вот тут… и сюда пойдёт… Я нашёл крупные сосуды и накачиваю в них консервант помалу. Так мы и сохраним зверушку для мессира Валора.

— Она поэтому не воняет? — спросил я.

Ольгер сморщил нос:

— Я бы не сказал, что не воняет. Но больше консервантом, адом — уже слабее. Вообще-то её консервант даже быстрее пропитывает, чем обычные трупы.

— Смотри, Клай, — сказала Карла, подходя к столу. — Видишь, вот её воронка. Она втягивается вот сюда, между глаз, а когда надо, цыпаляля её выпускает. И в аду они с глазами, оказывается… или эта разновидность — с глазами… Но воронка у них тоже есть, я так и думала. И вот эти штуки — наверное, лёгкие. Мне кажется, это в них огонь вырабатывается, только я пока не понимаю как.

— Она очень сильно отличается, леди Карла, — сказал Ольгер. — По химическому составу отличается, ткани отличаются… очень странная штуковина. Мессир Валор приедет — в микроскоп будем разглядывать её. Я ещё медикам написал и Тауру из Академии Естественных Наук.

— Правильно, — сказала Карла. — Молодец.

— Она иномирная, — сказал я. — Интересно, что научные мужи скажут.

— Чудно, что она жила в нашем мире, — сказал Ольгер. — Не понимаю, как ухитрилась… как-то она совсем не приспособлена.

— Я думаю, — сказал я, — что жила она большей частью на Зыбких Дорогах. Нагберт как-то устроил ей там конуру и высвистывал в наш мир на короткое время… на минуты… Чтобы подкормить, например. Именно поэтому она и подохла, когда Пути начал контролировать Оуэр: ей стало просто не вернуться, а долго существовать в нашей реальности оказалось не под силу.

— Похоже, — кивнула Карла. — Звучит неглупо.

Мне ужасно хотелось втянуться в беседу и задавать вопросы. Я бы сам взялся накачивать тушу твари консервантом, лишь бы побыть дома ещё немного… но время утекало, как вода сквозь пальцы.

— Мне надо идти, — сказал я и погладил холодную поверхность нашего рабочего зеркала.

И в нём тоже теперь виднелся тот же еле заметный золотистый отблеск. Оуэр меня натурально ждал.

— Счастливо! — сказал Ольгер. — Ой! У меня там кипит же!

И ускакал в свою лабораторию, добрый человек. В этот миг я был ему благодарен сердечно. Он дал нам с Карлой обняться на прощанье.

— Скоро ты вернёшься совсем, — шепнула она мне в ухо.

— В любом случае, — сказал я, набираясь духу, чтобы разомкнуть руки, — в любом случае между нами — золотой мост. Навсегда. Ты позовёшь — и я приду. Откуда угодно. Как-то так.

И Оуэр открыл зеркало.