Да, были люди в иное время!

Глава 39

В себя я приходил от мощных похлопываний по щекам.

– Давай, приходи в себя, я же вижу, что ты начинаешь подавать признаки жизни, – орал мне кто-то в ухо, довольно знакомым голосом по-русски.

С трудом разлепив веки, попытался понять, где я нахожусь, что со мной произошло и кто орет рядом со мной, да еще по-русски. То, что знание русского языка демонстрировать не стоит, я для себя решил без колебаний.

– Ну, что, русская скотина, будешь говорить? – наклонился ко мне мужчина в форме полковника пехоты османской армии.

В голове немного прояснилось, и я смог рассмотреть говорившего человека. Вот это сюрприз, всем сюрпризам сюрприз. Я имел честь видеть господина Игнатьева собственной персоной, что само по себе радости мне не доставляло. Единственный плюс, руки у меня связаны перед собой. Поводя головой в стороны, спокойно по-немецки ответил:

– Я не понимаю вас. И объясните, что все это значит? Вы напали на офицера!

– Не ломай комедию, Стас, – перейдя на немецкий язык, ответил мне Игнатьев, – я прекрасно тебя знаю, надеюсь, ты меня тоже не забыл.

– Я не понимаю, о ком и о чем вы говорите, – продолжая говорить по-немецки, я придерживался выбранной тактики беседы, одновременно внимательно осматривая помещение, в котором находился.

Большая комната, неплохо меблирована, имелась пара мягких диванов, два кресла и небольшой столик. Комната больше похожа на просторную гостиную. Три высоких окна, сейчас закрыты плотными шторами. На небольшом столике стояла красивая керосиновая лампа, света которой хватало для нормального освещения всей комнаты. В креслах восседали два молодых человека, примерно на три-четыре года младше меня, в таких же мундирах, как у Игнатьева, и внимательно прислушивались к нашей беседе.

– Еще раз предлагаю тебе, сволочь, говорить со мной, – вновь по-русски произнес Игнатьев, и, сильно ударив меня кулаком в лицо, слегка рассек левую бровь.

Удар получился скользящим, я успел немного отвернуть лицо в сторону, иначе последствия были бы посерьезней.

– А, не нравится, когда тебя по роже бьют? – продолжая говорить на русском языке, поинтересовался бывший мой однокашник.

– Не понимаю я этого языка, и не знаю, что вы от меня хотите. И, пожалуйста, не бейте меня, я ничего плохого не сделал, – изобразив страдание на лице, сказал я Игнатьеву.

Я, оценив обстановку и силы противника, в этой неожиданной ситуации решил применять одну из тактик уличной драки – прикинуться простачком, пытающимся уйти от столкновения, намекающим своим поведением на полную неспособность к активному сопротивлению. Ничего, удивлю вас, господа, по полной программе, от всей души. Только вот время удачное подгадаю, секунду-другую. Я ждать, тоже обучен. К тому же всегда помню фразу одного из своих любимых писателей, Оноре де Бальзака: «Все приходит в свое время для тех, кто умеет ждать». Заверяю вас: умею, еще как умею!

– Джентльмены, – обратился Игнатьев по-английски к офицерам, – помогите мне поучить уму разуму этого варвара, он совсем не понимает, к кому угодил в руки.

Отказа не последовало, и эти, совсем не уважаемые офицеры, в три пары рук начали обрабатывать меня. Я пытался закрывать лицо и голову связанными руками, а то попортят лицо и выбьют все мозги случайно. Болезненные удары прилетали от Игнатьева, а у молодых офицеров, как ни странно, бойцовские навыки почти не прослеживались. Но, тем не менее, приятного мало. Если будут меня и дальше так обрабатывать, то окончательно забьют. Пока со стула на пол не снесли и еще я в силе, благо руки имеют относительную свободу, надо что-то предпринимать, рассуждал я между ударами. Улучив момент, вскочил со стула, и нанес одному молодому офицеру удар ногой точно по мужскому достоинству. Он рухнул, как подкошенный, беззвучно, успев лишь захлебнуться тошнотворной болью. Второму молодому офицеру приложился связанными руками в область шеи, к счастью не промазал. Игнатьев на мгновение опешил, чем я незамедлительно воспользоваться, ударив его головой в лицо. Игнатьев уже оседал на пол, а я для верности припечатал его ногой в голову, правда, не со всей силы, надеялся поговорить с бывшим товарищем. Только что происшедшее можно назвать Божьим промыслом, и никак иначе. Кто еще мог мне помочь, в самом деле?

Разрезал веревки, связывающие мои руки, используя саблю Игнатьева. Затем, не теряя ни минуты, отыскал в комнате обрывки веревок, которых, на мой взгляд, было излишне много, и, избавив поверженных противников от оружия, тщательно всех связал, затолкав молодым офицерам в рот кляпы из каких-то рядом валявшихся вонючих тряпок – портянки что ли нестираные кто-то здесь забыл? Хорошо, уже лучше – вот и чувство юмора стало пробиваться постепенно сквозь все еще резкую пульсирующую боль полученных в неравной драке ран, синяков и ссадин. Для надежности каждого привязал к отдельному креслу, теперь даже при большом желании, самостоятельно подняться с пола они не смогут.

С Игнатьевым проделал те же до предела заботливые операции, жестко и крайне жестоко привязал к обратной стороне дивана, не забыв затолкать в рот самый мерзкий кляп-тряпку.

Затем тихо, крадучись, вышел в темный коридор, прислушался, пытался выяснить есть ли у Игнатьева наружная охрана. Везде было тихо. Осторожно ступая, пробрался к входной двери. Плавно отодвинув засов. Медленно, все время, ожидая предательского скрипа, потянул входную дверь на себя, впуская в помещение ночную прохладу. Выйдя на крыльцо, снова прислушался – абсолютная тишина. С облегчением медленно вздохнул полной грудью, пытаясь выявить по болезненным ощущениям возможные травмы грудной клетки – все нормально, это тоже, как и тишина ночной прохлады, радует. Тошноты не чувствую, значит и мозги не сотряслись от подлых вражеских ударов. И это тоже замечательно. Куда ни посмотри – все складывается в мою пользу и способствует успешному разрешению проблемы. Что ж, Генрих, – сказал я себе мысленно, – вперед! Можно уверенно действовать дальше, но обязательно, ни при каких обстоятельствах больше не терять осторожность – хороший урок мне преподали подлецы в военных мундирах.

Обошел немаленький двор, заглянул во все помещения. В конюшне обнаружил три оседланные лошади, мирно жующие овес из торб, одетых на морды. Оглядел по периметру территорию подворья, никого не обнаружил. Потом по ступенькам поднялся на невысокую стену, ограждающую дом. Куда ни глянь – темень непроглядная, ни одного огонька. Значит, от Константинополя мы удалились довольно далеко. Спустившись со стены, повторно обследовал все строения – на сегодня сюрпризов достаточно. Все спокойно, других обитателей не обнаружил.

Затем вернулся в дом для тщательного осмотра. Дом, скажу я вам, больше похож на просторную загородную виллу зажиточного человека, о чем свидетельствовало качество имеющейся мебели и дорогое убранство комнат. Ковры, шторы и портьеры, все стоит немалых денег. Посуда на кухне тоже дорогая. Я обратил внимание, что дом какой-то нежилой, в нем очень редко бывают обитатели, толстый слой пыли на мебельных чехлах подтверждали мои предположения. Странно, такой богатый дом, вдалеке от столицы, и до сих пор не разграблен. Обнаружил вход в подвал. Подсвечивая себе керосиновой лампой, увидел совершенно пустое помещение с одной большой рассохшейся бочкой, в которой, по всей видимости, когда-то хранилось вино или вода. Съестных припасов не наблюдалось. Да, подвал, как нельзя лучше подходил для предстоящей беседы с Игнатьевым. То, что он будет упорствовать, я не сомневался, и мне доведется побуждать его к общению самым непопулярным способом. Крики в ночной тишине разносятся на большое расстояние, а мне свое присутствие здесь обозначать не надо.

Перенеся в подвал Игнатьева, сделал для себя открытие: я не знаю его отчество. За время учебы я пользовался его именем Андрей и фамилией, каких-либо товарищеских отношений мы не поддерживали. Однажды Игнатьев пытался уличить меня во лжи в ходе решения учебной задачи, но сам сел в лужу.

Пока Андрей пребывал без сознания, избавил его от формы и нижнего белья, явив на свет соученика в первородном виде. Мне мой наставник Прохор говорил, что сподручней спрашивать голых людей, они себя не так уверенно чувствуют, и становятся сговорчивей. Я не поленился, поднялся в гостиную, еще раз проверил пленников. Разыскал свою саблю, револьвер и артиллерийскую сумку, в которой носил карту, несколько карандашей и толстую тетрадь. Приготовился, так сказать, для фиксации информации, которую мне сообщит Игнатьевым. После попаданий кулаков по голове, она все еще побаливала, и я боялся что-то упустить.

– Теперь давай, Андрей, поговорим, – предложил я Игнатьеву, приведя его в сознание. – Как ты меня нашел? Зачем я тебе понадобился? Кто знает о моем существовании? И когда здесь могут появиться гости? Чье вообще задание ты выполняешь, на кого работаешь, сволочь?

С каждым новым вопросом моя тихая ярость все больше и больше вытесняла искусственно поддерживаемое терпение. Я боялся, что вес этой справедливой злости перевесит осторожность, и я не доведу дело до конца, не выясню все вопросы, волновавшие меня, Терехова и немногих других, допущенных к работе с нелегалами. Просто убью гада и дело с концом! Ну не выношу я спокойно таких подлых тварей, и все тут! Их ненавидят даже их новые начальники. Отношение к ним не менялось со времен предательства Христа. Предатели всегда опасны, они будут предавать и предавать, пока их не остановят. И я этого негодяя остановлю, но сначааала, сначааала я с ним основательно побесеееедую, и прямо сей момент!

– Иди к лешему, Стас, я тебе ничего не скажу, ты меня не заставишь.

– Зря ты упорствуешь. Я прошел хорошее обучение у донского казака, и заметь, это не наш наставник в Фоминово Дорохов, хотя он еще тот головорез. Так вот, скотина ты распоследняя, тварь продажная, моему учителю, Дорохов и в подметки не годится. Поверь, я умею развязывать языки, даже самым молчаливым. Рассусоливать с тобой здесь не собираюсь, нет для этого у меня ни желания, ни времени. Мне противно даже находиться рядом с тобой, поэтому время нашей беседы я сокращу до минимального. И не надейся, что твоя подлая душа выдержит все вопросы и позволит тебе гордо промолчать. Итак, ты слышал вопросы – отвечай, или тебе для лучшей слышимости уши прочистить кончиком твоей сабли?

– Ты хоть и варвар, но все же дворянин, и не станешь издеваться над равным себе.

– Интересно, а как это ты, равного себе кулаками потчевал, да еще товарищей привлек. Кстати, они, что – британцы?

– Какая тебе разница? Ну, британцы, тебе от этого легче стало?

– Вот видишь, уже получается беседа, а ты еще не потерял ни одного кусочка своего тела. Если дальше так пойдет, то считай, все будет безболезненно. Давай, четко и внятно отвечай на заданные мною вопросы.

Игнатьев осыпал меня отборной бранью, отдельных ругательств мне слышать не доводилось. Увеличил я, таким образом, свой словарный запас.

Поскольку свое время я ценю, приложил Андрея по паре болевых узлов. Корежило Игнатьева знатно, выл, стонал и скрежетал зубами, но говорить отказывался. Ничего страшного, Прохор мне показал несколько мест на теле человека, получив удар по которым, заговорит даже немой. В одно такое место я несильно ткнул сложенными в щепотку пальцами. Тело Игнатьева выгнулось дугой, он дико закричал и… тут же обмочился. И удивительное дело, почувствовав запах своей обильно вытекшей под голые ноги мочи, Андрей захотел вести диалог, прямо – таки возжелал, и поведал он удивительную о себе историю. Историю предательства – так назывался последний том его жизненного романа.

Игнатьев Андрей Всеволодович, он же Анхель Вольфганг Кох, появился на свет в обедневшей семье барона Игнатьева Всеволода Ивановича – Вольфганга Коха и Игнатьевой Елены Петровны – Эльзы Кох в 1882 году в поместье, недалеко от Смоленска. Вольфганг и Эльза – уроженцы Кёнигсберга, знали друг друга с детства, и результатом знакомства стал брак. Каким образом родители Андрея попали в поле зрения германской разведки – он не знает. Но молодая супружеская пара была отправлена в Россию на длительное оседание и работу. Благо германцам под руку подвернулась на свое горе пара молодых людей – выходцев из России, представителей совершенно обедневшей и пресекшейся ветви рода барона Игнатьева. Легализация семьи Кох на русской земле прошла успешно без проблем. На германские деньги супругам Игнатьевым удалось восстановить совершенно расстроенное хозяйство. Ребенка родили, зарегистрировали, и получили полную его легализацию, как гражданина России. Если внимательно вычитать церковные книги, то можно найти точные сведения об Игнатьеве Всеволоде Ивановиче, а вот о Елене Петровне вряд ли – ее в природе не существовало. Да и со временем они выправили себе настоящие паспорта. Об этой стороне жизни родителей Андрей ничего не знал до окончания гимназии, но надо отметить, что мать и отец прививали ему любовь к Германии с малых лет.

А дальше Андрей действовал четко по указаниям отца. Поступил в престижное Павловское военное училище. Показал отменные знания, окончил курс по первому разряду. Повоевал в Китае, в Маньчжурии, с японцами столкнуться пришлось. Затем Академия и школа разведки в Фоминово.

На всех этапах его продвижения к заветной цели, а отец очень хотел продвинуть Андрея в разведку России, у проверяющих не возникало никаких вопросов. Удивительно, но даже Терехов не унюхал в Игнатьеве гнили. Андрей приложил максимум усилий, чтобы остаться преподавателем в Фоминово, однако его уровень подготовки и опыт сочли недостаточным, чтобы передавать его другим курсантам. Если бы Андрею удалось остаться в школе, то информация обо всех разведчиках, обучавшихся в Фоминово, уходила бы в Германию. Бог уберег нас от этого, но повезло не всем…

К месту службы при посольстве России в Голландии Игнатьев не прибыл, а воспользовавшись контактами отца, вышел на связь с руководителем отдела разведки Германии в Кёнигсберге Вальтером Николаи. Кстати Николаи был последним руководителем разведывательной пары Игнатьевых в России, и под его опеку они перебрались, когда Андрей начал учебу в Фоминово. Поскольку отдел в Кёнигсберге вел целенаправленную разведывательную работу против России, то молодого Игнатьева приняли очень благосклонно. Первым заданием Андрея было выявление своих бывших сослуживцев в странах Европы

Вадима Вацлавовича Вильчура, Андрей обнаружил в Стокгольме, и попытался установить с ним доверительные отношения, исподволь склонить к работе на германскую разведку. Мягкий характером Вадим что-то нехорошее почувствовал, и категорически отказался от общения с Игнатьевым. Тот естественно пытался несколько раз привлечь Вильчура на свою сторону. А когда на слова надежды не осталось, Игнатьев предпринял попытку вооруженного захвата Вадима. Вильчур никогда не был отменным стрелком и сильным спортсменом, но видно в момент опасности смог мобилизовать всю свою волю и силы воедино. В перестрелке насмерть уложил пятерых, а троих ранил. Ворвавшихся в дом германских агентов встретил кулаками. Одного удачно приложил в голову, лишив жизни, и еще двоих покалечил, и неизвестно чем бы закончилась схватка, но один из агентов ударил Вильчура ножом. Удар оказался отменным, точно в сердце. Обыск квартиры Вильчура ничего не дал, вскрыть русскую агентурную сеть в Стокгольме не получилось.

Морозова Андрей нашел в Брюсселе. Не стал проявлять излишней активности. Попробовал подвести к нему надежную агентуру, с целью выявления связей Морозова, а по возможности вскрыть всю резидентуру. Три месяца потрачены напрасно, и помня свою осечку с Вильчуром, не стал разводить долгие разговоры, а попросту похитил Морозова.

Андрей допрашивал Павла Артемьевича в Мюнхене лично. Не получив положительного результата в беседах, Игнатьев прострелил Морозову оба колена. Но и это не сломило русского офицера. Павел был брошен в сырой подвал городской тюрьмы без медицинской помощи. Через неделю у него началось общее заражение крови, и Павел умер в страшных муках. Перед смертью Игнатьев навестил офицера в камере, требуя раскрыть агентуру в Бельгии, но опять остался с носом. Морозов умер, не проронив ни слова.

– А вот тебя, Стас, я искал с особой тщательностью, – откровенничал Андрей. – Мне очень хотелось тебя изловить и сломать, чтобы ты ползал у моих ног и молил о пощаде. Но ты неизвестным образом растворился, тебя нигде не было. Я понимал, что такого быть не может, с твоими талантами, ты обязательно где-то осядешь, и начнешь работать. У меня была уверенность, что ты будешь обязательно работать против Германии. Я перевернул за первый год всю страну с запада на восток и с севера на юг, и не нашел тебя. Некоторое время назад начал появляться в Германии человек, по описанию очень похожий на тебя, мне даже фотокарточку показывали. Знаешь, у меня не было уверенности в том, что Генрих Вольф и Станислав Головко одно и то же лицо. Да, сходство присутствует, но не более, мне не хотелось обмишулиться с тобой, как в предыдущих случаях. Проверочная информация по тебе была очень убедительной. Не верилось мне, что русская разведка могла так тонко сработать, очень много спорных и острых моментов было в твоей биографии-легенде. Не получилось у меня заняться тобой вплотную, отправился работать в Североамериканские соединенные штаты Америки. А когда вернулся, твой след уже давно простыл. Очень хотел сам тебя разоблачить, поэтому о своем открытии руководству не доложил, что греха таить – пожадничал на информацию. Не мог допустить, чтобы во время моей длительной поездки в Америку кто-то другой на тебе заработал награду и повышение по службе…

И вот сегодня мне улыбнулась удача. Я случайно тебя увидел на полигоне: ты гонял артиллеристов. В моей памяти сразу всплыли картинки из Фоминово, когда ты обучал нас бою с использованием подручных предметов. Те же жесты, та же мимика лица, только команды произносились по-немецки, и нерадивых солдат ты охаживал бамбуковой палкой. Я не мог ошибиться, в форме артиллериста османской армии, передо мной находился русский разведчик Станислав Головко.

– Что помешало тебе подойти, и арестовать меня, как русского шпиона?

– Осторожность. Нас только трое, а у тебя под рукой три офицера и сотня преданных или запуганных тобой турок. Шансов выйти победителями у нас не было, потому и прихватили тебя дома очень тихо, твои слуги даже не проснулись.

– Ты планировал от меня узнать что-то серьезное?

– Стас, мы с тобой не вчерашние выпускники, понимаем, что и к чему. Если ты оказался в Константинополе, да еще инструктором по артиллерии, то ты однозначно заручился серьезной поддержкой, кто-то тебя качественно прикрывает.

– Ты прав Андрей, поддерживает меня разведка Австро-Венгерской империи, где я изволю состоять на службе, а прикрывает разведка Германии, ведь именно по ее рекомендации, австрийцы призвали меня под свои знамена.

– Врешь! Не могло такого случиться! – вне себя закричал Андрей. – Немцы – особая нация, они всяких варваров на дух не переносят, и могут выяснить, кто есть кто.

– Всем присущи ошибки. Вот русская разведка ошиблась, не рассмотрела в тебе предателя, вошь бельевую, извини – германского разведчика. Также не смогли контрразведчики выявить твоих родителей, четверть века снабжавших германскую разведку сведениями. В моем случае ошибку допустили сразу две разведки, такое бывает. Да, а зачем ты так далеко меня увез, место какое-то пустынное?

– Нормальное место. Всего в пяти верстах от Константинополя. А дом очень удобно расположен, в небольшой лощине. Его днем не сразу заметишь, а ночью без освещения и подавно. Здесь когда-то жил наш резидент, а потом он с семьей уехал в Германию. Дом остался. Я здесь был всего пару раз за полгода. Останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Константинополь, мне не нравятся местные гостиницы, насекомых разных там много.

– Ну да, ну да, но они тебе точно не конкуренты, ты их всех заменишь без особого труда. Я здесь ни крошки хлеба не нашел.

– Обычно с собой что-то привожу. А сегодня торопился с тобой пообщаться, о продуктах не подумал.

– Так заказал бы в лавке.

– Сюда никто из местных не поедет. Говорят здесь проклятое место. Все дети обитателей этого дома умирали. Наш резидент тоже схоронил двоих, поэтому вернулся в Германию.

– Начальство, поди, спросит завтра, где это уважаемый полковник шлялся в компании молодых британцев?

– Никто не спросит. Я поддерживаю отношения только с Исмаил Энвер-пашой – начальником генерального штаба империи, до остальных мне дела нет. Предваряя твой вопрос, отвечу, да веду работу среди пленных, выявляю русских, пытающихся под этой личиной проникнуть на территорию Османской империи. Есть некоторые успехи, но чего-то значимого не добился. Ты бы стал хорошим призом, но слишком я уверовал в количественный перевес наших сил, а потом купился на твою мнимую растерянность, теперь расплачиваюсь. Надо было обратиться к Энвер-паше, и взять у него в помощь полуэскадрон, так нет, захотелось самому тебя изловить и изобличить. А ты, Стас, знаешь много, я уверен.

– Кое-что знаю, но не так, чтобы много.

– Скромничаешь. Ты всегда был каким-то скрытным, о себе ничего не рассказывал.

– Особо рассказывать нечего, а вот тебя я хотел бы послушать, особенно касаемо агентуры в России и в других странах, да, и вообще, поведай все, что знаешь.

– Я скорей умру, нежели расскажу что-либо тебе.

– Не хочешь добровольно, тогда боль тебя заставить это делать. То, что ты испытал ранее – только начало страданий. Я сейчас заставлю твой мочевой пузырь обмочить твои ноги еще обильнее, невзирая на его пустоту. Кровью твоей поганой!!!

– Ты не посмеешь! – вскричал испуганно Игнатьев.

Посмел и не один раз. Информация из уст Андрея полилась полноводной рекой. Я с трудом успевал записывать псевдонимы агентов, адреса явочных квартир, пароли и отзывы. Знал Игнатьев очень много, и обмануть он не мог. Боль, терзающая его тело, не позволяла это делать. Теперь у меня в руках находилась не просто тетрадь с информацией, а настоящая бомба. Оказывается, германский агент свил уютное гнездышко у подножья трона императора России. Вся секретная информация государственного значения ему становится известной, пусть и не в полном объеме, но в достаточном, чтобы натолкнуть императора на мысль о принятии «правильного» решения. Жаль, что через российское посольство в Константинополе я не смогу отправить послание Крестному, мне категорически запрещено раскрывать себя перед кем-либо. Ничего, время терпит, вернусь в Вену, огорошу господина полковника.

– Ты – последняя сволочь Головко, – с прерывающимися рыданиями сказал Игнатьев, безвольной тряпкой обвисший на веревках. – Тебе не противно разговаривать с обгадившимся человеком? А, о чем я говорю!? Ты же варвар, а они все время в дерьме возятся.

– Заметь, сейчас в дерьмо ты измазался. И даже не сейчас, а много ранее. Просил тебя по-человечески, рассказать все добровольно, ты отказался, и я вынужден был прибегнуть к жестким методам убеждения. Они сработали, ты излил душу, поделился информацией.

– И что теперь?

– Допрошу британцев.

– Эти парни ничего не знают. Они вторую неделю в империи, проходят у меня обучение.

– Ну, хоть что-то они знают?

– То, что узнали от меня за прошедшую неделю и не более того. Не веришь? Можешь любого из них спросить.

Спросил и без какого-либо силового давления. Оба принадлежали к британской армии, выходцы из семей аристократов. После окончания военных училищ изъявили желание поступить на службу в разведку Его Величества. На Балканы приехали набираться опыта.

Бесполезными оказались мне британцы, работать с ними у меня времени нет. Мир живых лейтенанты покинули тихо, бескровно и без мучений – я не садист, каким могу показаться стороннему наблюдателю. Мухи не обижу, но если интересы Отечества того требуют, то… на тайной войне, как на тайной войне. Что поделаешь.

– Я понимаю, что ты меня в живых не оставишь, – сказал Игнатьев, когда я снова спустился в подвал. – Прошу, сделай это быстро, не хочу долго мучиться.

– Морозова, ты обрек на нечеловеческие муки.

– Мы на войне, Стас. А знаешь, мне иногда хочется вернуться в то время, когда мы учились в Фоминово. Все было очень продуманно, комфортно, я бы сказал, там была семейная атмосфера. Нам преподавала этикет девушка изумительной красоты. Стас, а ты не знаешь, где сейчас Марта Генриховна?

– К прошлому, Андрей, возврат невозможен. И, как мне кажется, ту «семью» коллег разведчиков ты предал, лучше не вспоминай о них. Девушка, которую ты помнишь под именем – Марта Генриховна, в настоящий момент является графиней Головко, моей любимой женой. В декабре она должна родить мне второго ребенка, предположительно девочку.

– Определенно ты, Стас, удачливая скотина, даже такая девушка тебе досталась! – покачал головой Игнатьев. – А я до сих пор не женился, и с моей смертью ветвь рода барона фон Коха пресечется.

Трупы я сбросил в глубокий колодец во дворе, туда же были сброшены седла с двух лошадей и прочее имущество всех всадников. Для верности забросил в колодец десяток мешков с песком, чтобы не сразу обнаружили трупы.

Свободных лошадей я отпустил, а на одной в предрассветной мгле добрался до Константинополя. Немного не доехав до своего дома, я спешился, расседлал лошадь. Седло и чересседельные сумки выбросил в канаву, а лошадь прогнал. Домой я должен вернуться пешком, привлекать к себе внимание не стоит.

Откровенно говоря, совесть меня не мучила. Я наказал предателя, из-за которого погибли мои товарищи, и который своими действиями наносил вред моему Отечеству. Случились попутные потери в виде двух молодых британцев, но отпустить их живыми я не имел возможности.

Сидя на кухне, и попивая крепчайших кофе, я осознал, что мне сегодня ночью улыбнулась удача, удалось избежать смертельной опасности. От этой мысли по спине потекли капельки внезапно выступившего пота, и пробежала дрожь по всему телу. Потрясение я испытал немалое, могло все рухнуть в одночасье. Тогда прощайте родные мои навсегда, живым бы меня никто из застенков не выпустил. Сейчас бы принять рюмку, а лучше три рюмки хорошего коньяка, да поспать хорошенько, чтобы отступили в прошлое ночные волнения. Нельзя, надо работать с батареей, и коньяка здесь хорошего нет. Тогда надо собрать волю в кулак и работать, работать, работать и еще раз работать!

К декабрю фронт стабилизировался, противоборствующие стороны перешли к позиционным боям. Вступила в действие Европейская дипломатия. Великие державы: Франция, Великобритания, Германия, Швеция и Россия обратились к Османской империи с обращением, в котором просили о прекращении боевых действий, призывали подписать мирный договор с Балканским союзом. В обмен на это Османской империи обещана помощь в восстановлении страны после окончания войны.

Переговоры начались в Лондоне. Поначалу они продвигались успешно, стороны находили компромиссные решения. Однако известно, что аппетит приходит во время еды. Так и у Балканского союза получилось. Представителям султана начали выдвигать новые территориальные требования. Имперские дипломаты пытались несколько умерить непомерные амбиции представителей союза, но не преуспели в этом, еще больше их раззадорив и рассорив. В конце концов, терпение османов иссякло, они свернули переговоры, и сразу же возобновили боевые действия, нанеся по войскам Балканского союза несколько существенных ударов. Обе стороны использовали временное затишье для приведения войск в порядок, пополнения подразделений боеприпасами и продовольствием. Оказалось, турки справились с этими задачами быстрее и на некоторое время захватили инициативу.

Приказом мин-баши Гайтан Керима вся моя батарея в полном составе с орудиями отбывала в Восточную армию Абдуллах-паши. Я оставался не у дел. Поэтому мне выдали жалование за все эти месяцы, и, посадив на торговое судно, отправили в Венецию.

Закончилась моя карьера инструктора, и, слава Богу. А еще ему слава, за то, что он сохранил мою жизнь, позволил избежать смерти. Да и сопутствующий результат в виде заветной тетради с рассказом бывшего соученика был не менее важным.