Да, были люди в иное время!

Глава 1

Очнулся я ночью. С трудом понял, что нахожусь в каком-то неизвестном помещении. По всей вероятности это была одна из палат госпиталя или больницы – об этом свидетельствовали соответствующие запахи. Попытался осмотреться, но не преуспел в этом – малейший поворот головы вызывал резкую боль, особенно, в затылочной части головы. У меня вообще болело абсолютно все – от кончиков ногтей до корней волос. Казалось, не было ни одного участка тела, который бы не испытывал боль. С большим трудом пытался вспомнить хоть что-то, но противная головная боль не позволила мне это сделать. Я непроизвольно дернулся и в тело мгновенно вонзились тысячи тысяч раскаленных игл. Это было последнее, о чем я подумал перед уходом в бессознательное состояние.

Сознание вернулось ко мне вместе с ужасной болью. Мне делали перевязку.

Немецкую речь я понял отлично, но сам говорить пока опасался. Почему-то пришла на ум старая восточная пословица: «Язык – это лестница, по которой беда входит в дом». Похоже, я угодил в плен к германцам и бед мне и без того хватало. Внятно я не ответил, что-то промычал маловразумительно и все. Уверен, германцам обо мне достаточно и такой информации. Пока осмотрюсь, освоюсь в необычном для себя качестве. Хотя почему необычном? Столько лет проживать в разных странах по документам, оформленным на неизвестного мне человека, с чужими установочными данными, с чужой судьбой, и не просто проживать.

Пока надо максимально быстро восстановить свою физическую форму, в создании которой принимали участие интереснейшие люди, у которых мне посчастливилось учиться, перенимать их богатый опыт. А опыт… Опыт, как известно, – лучший учитель. Стоит, правда, очень дорого, но зато объясняет доходчиво. Но, Боже, как же хочется пить. У меня, похоже, это написано на бледном и осунувшемся лице, ибо сквозь свои печальные и не очень стройные мысли я услышал следующие слова толстяка – доктора:

– Фрау Марта дайте, пожалуйста, оберлейтенанту попить, ему по характеру ранений и состоянию организма можно употреблять небольшой объем жидкости, для восполнения кровопотери, проследите за этим.

Высокая сухощавая женщина со строгим выражением лица, с серебряными часиками сестры милосердия в виде брошки на внушительном бюсте, облаченная в серое шерстяное платье и белый фартук с красным крестом на груди, с белой же косынкой, тоже с крестом, поднесла к моим губам прохладный керамический носик поильника. Я с жадностью припал к нему, мне очень-очень хотелось пить.

– Не спешите, господин оберлейтенант, – приятным голосом произнесла женщина. – Я понимаю, что после таких ранений с большой потерей крови очень хочется пить, но нужно потерпеть и не спешить, все наладится со временем.

– А теперь вы ответите на мой вопрос? – поинтересовался очкарик.

Я снова изобразил нечленораздельное мычание.

– Вы не можете говорить?

Я согласно кивнул.

– Не мудрено, у вас касательное ранение в голову, сильная контузия, а еще пробиты осколками правая нога и левая рука. Вы потеряли много крови. Я удивляюсь, как вы вообще выжили. Видел я ваши раны, полученные ранее, занимались вами хирурги берлинской школы, качественно работу делали. Я тоже постарался вам все красиво оформить, не стыжусь своей работы.

– Фрау Марта, – обратился доктор к медсестре, – вколите оберлейтенанту морфий, пусть он пока поспит.

Легкий укол и я начинаю медленно и сладко уплывать в небытие, где царствует абсолютная беззаботность и спокойствие.

Сознание вернулось ночью, вернее меня разбудили позывы мочевого пузыря – наружу просилась выпитая в ходе перевязки вода. Похоже, не всю ее усвоил мой израненный организм. Только шевельнулся – рядом появилась медсестра. Я, жестикулируя правой рукой, с трудом дал понять о своих намерениях отправить естественную надобность. Не с первой попытки сестра милосердия меня поняла. После выполненного действия испытал настоящее блаженство, даже тянущая боль ран отошла на второй план.

Медсестра, забрав утку, быстро покинула помещение. Пока был при памяти – начал ворочать головой, осматривать место своего пребывания или заточения. Небольшая комната на три кровати. Недалеко от входной двери имеется кривоногий столик с керосиновой лампой. Сейчас фитиль прикручен и в помещении густой полумрак. У стола стоит деревянный, покрашенный белой краской, стул и стеклянный шкаф с перевязочными материалами. Стены совершенно пустые – никаких картин и украшений. Две другие кровати были пусты, аккуратно заправлены одеялами серого цвета. Значит, все же госпиталь, и к тому же германский, если судить по персоналу. Ты, Станислав Владимирович, угодил в цепкие лапы своих врагов. Хорошенько подумай, как будешь выбираться!..

Поскольку боль в голове немного утихла – надо попробовать выстроить свою линию поведения с учетом обстоятельств, скажем, не очень приятных, и вспомнить все, что предшествовало дню моего осознания нахождения во вражеском госпитале.

Я, Головко Станислав Владимирович, штабс-капитан, офицер корпуса Генерального штаба – замкнутой, привилегированной касты внутри русского офицерского корпуса России. Состою при штабе 35-й пехотной дивизии 17 армейского корпуса 8-й армии, занимаюсь разведкой. Да-да, господа, я военный разведчик, хотя по штабным документам у меня другая должность – просто офицер штаба дивизии. Служебные дела привели меня на позиции пятой роты второго батальона 137-го пехотного Нежинского Её Императорского Высочества Великой Княгини Марии Павловны полка. Второй раз судьба свела меня с этим полком, первый раз – одиннадцатью годами ранее.

К селу Михайловка с венгерской стороны должен был выйти посланник от моего агента «Артура». В штабе армии имели информацию о противнике, но не знали, где точно будет нанесен очередной удар по нашим войскам. Посланник должен был доставить свежие разведданные, собранные с большим трудом группой.

Коротал я время, ожидая агента в компании командира пятой роты поручика Смирнова и командира батареи трехдюймовых орудий образца 1902 года поручика Ивлева. Я рассказывал, в пределах возможного, о делах в штабе, а господа офицеры сетовали на то, что им поставили задачу перекрыть и удерживать дорогу, ведущую к мосту через речку Ставчанку. При появлении противника предписано удерживать позиции в течение двух суток, нанося противнику ощутимый урон, а затем отходить на соединение с главными силами полка.

Поручик Смирнов откровенно скучал, изредка выходил на позиции, рассматривал село Михайловку в видавший виды бинокль с потертым корпусом. Этот опустевший населенный пункт можно было пристально не разглядывать – все жители из-за приближающихся боевых действий покинули свои хаты. Для своевременного выявления противника на колокольне сельской церкви устроен наблюдательный пост. В случае опасности солдаты подадут сигнал, ударив в старый бронзовый колокол.

Третьи сутки начались, а посланник от агента пока не появлялся. Не будет его до вечера – придется возвращаться в штаб дивизии с пустыми руками. Жаль, конечно, если мой «Артур» попался сотрудникам второго бюро Австрии, с легкостью может загреметь на эшафот. Но, хорошо зная этого опытного, располагающего оперативными способностями и возможностями человека, я все же не сомневался в том, что он, как всегда, обойдет все ловушки противника, пришлет своего посланника и встреча состоится, а мое руководство своевременно получит полные, достоверные, объективные сведения о замыслах врага.

Только закончили завтрак – ударил колокол. А это значит – враг на подходе.

Моментально все солдаты заняли свои места. Я, не зная, куда себя приткнуть – ведь личного состава у меня нет, переместился по траншее ближе к позициям артиллеристов. Артиллерия – моя основная профессия, ведь я Михайловское артиллерийское училище окончил с отличием и успел повоевать в должности командира артиллерийской батареи.

Осмотрел со своего места позиции роты. В принципе, оборона построена грамотно, согласно «Наставлению для действия в бою отрядов из всех родов оружия», отрыто необходимое количество траншей, построено пять блиндажей. На небольшом удалении в тылу стоят две большие землянки. Одна – склад хранения боеприпасов роты, а вторая – пункт сбора и перевязки раненых. Артиллеристы свои позиции оборудовали в строгом соответствии с уставом, хорошо замаскировав. Расчеты заняли свои места. Подносчики снарядов уже принесли ящики к орудиям и готовы подавать их заряжающим, если такая команда поступит. Природа, кстати, нам помогает: слева ротный опорный пункт прикрывает болото, а справа – расположен широкий и глубокий овраг, по дну которого протекал ручей. Обойти позиции роты с флангов невозможно.

На всю роту имеется один единственный пулемет системы Максима, этот почти безотказный военный труженик. Но если будет много пехоты – его будет недостаточно. Эх, сюда бы еще два-три пулемета Мадсена, тогда наступающей пехоте противника было бы совсем кисло.

Так, взирая на позиции роты, я ощутил слабую дрожь в своих руках и ногах, почти такую же, как в своем первом бою с японцами. Я тогда первый раз командовал своими орудиями и мне было довольно страшно. Казалось бы, уже штабс-капитан, имею боевой опыт и награды, а дрожу как солдат- первогодок. Не хотелось бы, чтобы мое состояние увидел кто-то из солдат. Стыда не оберешься. Достал револьвер, проверил наличие патронов в барабане. Достал из ранца еще три пачки. Револьвер, конечно, хорош для ближнего боя, но на большом расстоянии он бесполезен.

Взглянул в бинокль на село. По открытой местности к нашим окопам бежали трое солдат. Решил сходить к командиру роты узнать свежие данные о противнике. Унтер-офицер Авдеев доложил, что к селу подошли германские войска, численностью до батальона пехоты с небольшим обозом. Орудий и бронированных автомобилей не замечено. Ага, – подумал я, – без средств усиления с пехотой мы как-нибудь справимся и сможем выполнить поставленную командованием задачу.

Я, в принципе, мог покинуть расположение роты еще до боя, однако мне стало совестно – не пристало офицеру корпуса Генерального штаба пасовать перед опасностью и бежать сломя голову. Еще господа пехотные офицеры посчитают меня трусом. Мне такая слава и даром не нужна. Да и появляться в штабе дивизии без свежих разведданных я счёл неприличным.

Поручик Смирнов выдал мне, по моей же просьбе, резервную винтовку Мосина с сорока патронами к ней. Неплохо я могу с ней обходиться – в Академии слыл метким стрелком. Вернулся на облюбованное мной место, дооборудовал стрелковую позицию – теперь пусть лезут, смогу внести свой посильный вклад в оборону.

Германцы атаковали наши позиции примерно через час. На поле вышли четыре атакующие цепи. Спокойным походным шагом противник ритмично приближался к нашим окопам. С расстояния трехсот метров по германцам ударил пулемет, а затем его дружно поддержали солдаты-пехотинцы, ведя стрельбу залпами по команде командиров взводов. Резко запахло сгоревшим порохом. Я, естественно, не отставал. Только вел огонь выборочно. Старался, несмотря на большое расстояние, в качестве приоритетных целей выбирать офицеров или активных воинов. С первым выстрелом ко мне вернулась уверенность в своих силах, дрожь из тела ушла. Первую цепь и часть второй перемололи быстро. Противник, дрогнув, повернул на исходные позиции. Германцы бежали, падали, поднимались и снова бежали, спотыкаясь.

Можно сказать, первую атаку мы уверенно отбили. В роте потерь не было, десяток легкораненых, не оставивших позиции, не в счет. На лицах солдат и офицеров были радостные улыбки. Они были довольны собой. Почему бы не радоваться!? Относительно легко свалили около полусотни вражеских солдат.

Неприятель атаки не возобновлял. Смирнов предположил, что германцы ждут подкрепления. Я со своей стороны высказал мнение, что они ожидают подхода артиллерии, чтобы под ее прикрытием выбить нас с позиции.

Как ни печально, но я оказался прав. На нас обрушился настоящий ливень снарядов противников. Вначале снаряды ложились с недолетом, а потом наводчики внесли поправки в прицелы и тяжелые смертоносные «гостинцы» накрыли окопы. Командир артиллерийской батареи Ивлев попытался вести контрбатарейную дуэль с германцами, посылая в их сторону фугасные снаряды. Эх, молодость, неугомонная молодость! Зря он обнаружил позиции батареи, германцы её не видели и не обстреливали. Могли бы артиллеристы оказаться тузом в рукаве при отбитии очередной атаки. А так сами начали ловить приветы от немецких артиллеристов. В калибре трехдюймовки проигрывали германцам. У них еще и наблюдатель, наверное, на брошенной нашими солдатами колокольне сидит, корректируя огонь.

Не успела осесть пыль от разрывов, немцы пошли в атаку густыми цепями – я не успел их сосчитать. Взахлеб бил пулемет, выкашивая небольшие прогалины в рядах атакующих. Наши пехотинцы тоже вели стрельбу, но уже не залпами, а вразнобой. Отобьем атаку, нужно будет сходить – посмотреть: может, потребуется заменить кого-то из офицеров.

Немецкая пехота не дошла до середины поля, повернула обратно. А за нас вновь принялись немецкие артиллеристы.

Пригибаясь, прошел на командный пункт роты. От него мало что осталось, прямое попадание. В большой воронке в беспорядке нагромождались остатки бревен, кое-где угадывались элементы тел погибших здесь людей. Поручик Смирнов был среди погибших. Да, собственно, из офицеров-пехотинцев лишь чудом уцелел прапорщик Тимофеев. Переговорил с ним. Артиллерийским огнем у нас выбило половину личного состава. Санитары сносят в тыловую землянку раненых, а убитых – в самую дальнюю траншею.

Пока разговаривал с Тимофеевым, к нам в окоп свалился унтер-офицер- артиллерист. Доложил, что командир батареи Ивлев убит, целыми остались только два орудия. Тимофеев вопросительно посмотрел на меня. Деваться некуда, пополз принимать командование батареей.

Отправил десяток человек в тыл пехотинцев для оборудования запасной огневой позиции – с прежней позиции нам немцы не дадут сделать ни одного выстрела. Сейчас батарея молчит, её посчитали уничтоженной. Собственно, оно так и есть. Два орудия малого калибра особой пользы на поле боя не принесут, но фугасными и шрапнельными снарядами, можем многих германских пехотинцев отправить на небеса.

Солнце было в зените, когда обстрел позиций роты прекратился. Неприятель изволит принимать пищу. Мы в отличие от противника, выносили убитых, поправляли окопы и пополняли боезапас. Кушали сухари на ходу, живых кашеваров у нас не наблюдалось.

Во второй половине дня отбили две атаки, с большими потерями для врага, но и нас снарядами немцы забросали.

Когда до заката оставалось около двух часов, немцы начали массированную атаку. Вражеские снаряды падали так густо, что казалось, на позиции роты никто не сможет остаться в живых. Однако стоило на поле появиться пехоте врага, как с наших позиций начиналась винтовочная стрельба, даже пулемет стрелял короткими очередями. Мои артиллеристы, работая четко и слаженно, отправляли снаряд за снарядом по врагу. Я наблюдал за результатами в бинокль, своевременно внося коррективы в наводку. До наших окопов немцы подошли почти вплотную, мы вели огонь с очень близкой дистанции.

Вот уже в некоторых местах вспыхнули рукопашные схватки. Я лично произвел выстрел из уцелевшего орудия и потерял опору с землей – рядом оглушительно взорвался вражеский снаряд, но свиста его осколков я уже не услышал.

Очнулся я от холода ночью, рядом с перевернутым и искореженным орудием. Начал себя ощупывать. Первая мысль была: пропало мое немецкое шелковое нательное белье, оно просто незаменимо для окопной жизни. Потом думать было некогда – нужно перевязаться, а то и так вокруг меня крови натекло достаточно.

Остатки штанов разорвал зубами на полосы, скрипя зубами, сдерживая стон, перемотал правую ногу и левую руку. С трудом соорудил на голове подобие тюрбана. Еще успел удивиться, куда подевался мой китель и мои новые сапоги. Неужели при взрыве снаряда я успел избавиться от этих элементов обмундирования? Прислушался. Вокруг была звенящая тишина. Осматриваясь по сторонам, заметил рядом с собой какую-то блестящую железку. Взял её в слабеющие руки и потерял сознание.

Очнулся уже в германском госпитале. Вот теперь буду изображать из себя немого, контуженного и по возможности ничего не помнящего германского офицера, раз меня таковым признал доктор. Не знаю, получится ли? Хотя специфического опыта для этого у меня было предостаточно. Разве что какая-то нелепая случайность, может мне в этом помешать. Всяко бывало в жизни, но до этого случая мне всегда удавалось с честью выходить их всяких трудных и, казалось бы, безвыходных ситуаций. Уверен в своих силах. Выкручусь!!!

Видно, запас моих наличных сил закончился и я погрузился в тревожный сон.

– Господин оберлейтенант, я вас буду кормить, – сообщила мне заботливая и очень внимательная фрау Марта после моего пробуждения. – Вы сами еще не сможете обращаться со столовыми приборами. Сейчас подложу вам под спину еще одну подушку, потерпите, пожалуйста, неудобства.

Неудобства начались в ходе кормления. Я пытался изобразить контуженного больного. Не сразу мог попасть ртом в ложку, часть не очень вкусного варева проливалось на серое одеяло. Фрау Марта хмурилась, но молчала. Выдержки и педантичности ей не занимать. Ни одного лишнего движения или слова. А каково было мне? Кушать хотел очень сильно, а виду подавать нельзя. Попытался жестами показать, что вполне могу самостоятельно держать ложку здоровой рукой. Вышло еще хуже, сильная дрожь в руке не позволила ни разу донести по назначению ложку с супом. Виновато улыбнулся и вернул ложку фрау Марте. Эта неулыбчивая женщина, воистину с ангельским терпением, скормила мне весь суп, периодически поглядывая на свои часы – порядок и точность во всем превыше всего! Я чувствовал, что она очень внимательно все время за мной наблюдает. Понимаю – у нее чисто медицинский ко мне интерес. Но кто знает, не имеет ли она еще каких-то поручений в военном госпитале? Я бы не удивился. Да так и надо организовывать работу среди военных, в военное время – особенно. Поэтому не буду расслабляться под ее неусыпным наблюдением, буду принимать для себя самый «провальный» вариант развития событий и действовать соответственно. Береженого Бог бережет! Очень правильная мысль! Но как же хочется расслабиться, силенок-то нет совсем… Подкосил меня вражеский снаряд совсем не ко времени. А как же связник моего агента? Не попал ли он под вражеские снаряды? Узнаю ли я когда-нибудь об этом?

Мысли мои были прерваны появлением хмурого и чем-то озабоченного доктора. Аккуратно произвел смену бинтов на голове и на ноге, а вот руку осматривал довольно долго.

– У вас, господин оберлейтенант, рана на руке воспалена, мне придется ее вскрыть и произвести чистку, – задумчиво произнес уставший доктор. – Предполагаю, что в ране что-то осталось и это вызвало воспаление. Не надо бояться, я все сделаю быстро. Будет немного больно, потерпите.

Пока говорил доктор, фрау Марта успела принести необходимые инструменты и препараты. Фукс приступил к экзекуции. Не передать, какие чувства испытывает человек, когда ему делают пусть и маленькую операцию, но по живому. Минут через двадцать доктор продемонстрировал мне крохотный кусочек металла – шипастый осколок, указав, что это он вызвал нездоровье в моем организме. Сил больше не осталось. Я откинулся на подушку весь в поту. Спасением от боли стал укол, сделанный фрау Мартой – я с радостью нырнул в забытье.

Очнулся ночью. Интересно получается, я стал вести в основном ночной образ жизни. Оно, в принципе, хорошо – никто не мешает разобраться в сложившейся ситуации и строить дальнейшие планы. На первом месте у меня было выздоровление. С имитацией дрожи в руках я перестарался, она была самой настоящей без доли притворства. Похоже, воспаление в руке способствовало возникновению озноба. Сейчас я ничего подобного не ощущаю. Есть немного саднящая боль в руке и не более. Далее мне надо определиться с местом, куда меня доставили в бессознательном состоянии. Бодрствование в этот раз было коротким, я незаметно для себя уснул.

Улыбающийся Фукс в сопровождении неизменного своего спутника – фрау Марты – зашел в палату.

– Я вижу, вы уже проснулись, – сказал военврач, присаживаясь на табурет рядом с кроватью. – Речь к вам еще не вернулась?

В подтверждение его слов покачал головой. Жестами изобразил желание написать.

Доктор достал из кармана блокнот и карандаш.

Страшно неровным почерком, на немецком языке написал два вопроса: – Где я? Кто я?

– Даже так, – удивленно произнес Фукс. – Вас доставили несколько дней назад. В сопроводительных документах указано, что вы командир роты, оберлейтенант Петер Вебер. К документам прилагался ваш личный офицерский жетон, и деревянный нательный крестик. При каких обстоятельствах вы получили ранение в карточке не указано. По моему опыту могу сказать, что вы попали под близкий разрыв снаряда, тип ранения тому свидетельство. Плюс к ранениям у вас контузия, вас два дня рвало одной желчью. Невозможность говорить я отношу к последствиям контузии, а вот потерю памяти я затрудняюсь объяснить – не мой профиль. Не волнуйтесь, Петер, хороший уход наших медицинских сестер, отличные лекарства помогут вам стать на ноги, все наладится. Да, наш госпиталь находится в пригороде Дрездена, здесь проходят лечение храбрые офицеры нашей доблестной армии.

«Спасибо, доктор», – написал я в блокноте.

– Вижу вам тяжело сейчас со мной говорить посредством блокнота, отдыхайте, – улыбнулся мне Фукс. – Я вас буду осматривать ежедневно.

Оставшись один, я начал думать, как поступить дальше. Собственно, что думать!? Я не ходячий больной, скрыться из госпиталя пока не могу. Тогда ставлю себе задачу: лечиться и лечиться. Постепенно мои размышления скатились к воспоминаниям о прожитых годах.