Да, были люди в иное время!

Глава 36

Подполковник Штайнлиц – пунктуальный человек. Ровно через неделю, он переступил порог моего дома. К приему высокого гостя я подготовился. Накрыл неплохой стол, на котором преобладали холодные закуски в виде мясной нарезки и салатов. Нарезал тарелку лимонов, немного присыпал сахаром. Из напитков я на стол выставил коньяк и мое любимое вино «Шато Монтросе». Фердинанд по достоинству оценил мои приготовления, активно подчищая стол, запивая съеденные угощения коньяком. Естественно подполковник не напивался до невменяемого состояния, но три рюмки принял для хорошего переваривания пищи.

– Неплохо столуются успешные коммерсанты, – констатировал факт подполковник, укладывая на стол салфетку.

– Работаем много, потому кушать надо обильно и сытно.

– Спасибо за угощение, Генрих. Давайте вернемся к нашей прежней беседе. Вы приняли решение?

– Решение я принял. Однако мне бы хотелось знать, почему ваш выбор пал на меня?

– Откровенно говоря, до нашей первой встречи, я о вашем существовании не знал. Выполнял свою нелегкую работу, раздавал приказы подчиненным, и заметьте, был доволен своим положением. Но тут внезапно, на имя моего начальника, пришла бумага из Берлина, в которой нам предписывалось обратить внимание на вашу персону. Вы, к тому времени примелькались в Германии основательно. Мне отдали приказ начать работу с вами.

– Германия направляет вам указания и приказы?

– Нет, что вы! Просто наши разведки тесно связаны, у нас общие враги, и общие друзья. Поэтому, наши коллеги, собрав на вас доступную информацию, пришли к выводу, что вы можете быть полезным. Я тоже не сидел, сложа руки, навел о вас справки, и полностью разделяю мнение германских коллег. Но решил внести некоторые изменения в способы привлечения вас к работе. Делать из вас простого агента мне не хочется, у вас есть хорошая коммерческая хватка. У вас уже имеются устойчивые связи среди коммерсантов. Грех всем этим не воспользоваться. Для начала отправим вас в Германию учиться премудростям разведки, а когда вернетесь, получите чин лейтенанта нашей армии. Планирую оставить вас рядом с собой.

– Чем я буду заниматься?

– А это мы, Генрих, обговорим позже.

– Долго я буду отсутствовать в Вене? Аренду дома продлевать?

– Продлевайте. Вам же нужно будет где-то проживать по возвращении, в кабинетах генерального штаба ночевать воспрещено, – сказал с улыбкой Фердинанд. – Так вы готовы поступить на службу?

– После долгих и мучительных размышлений, я принял непростое для себя положительное решение. Но теперь меня терзают сомнения: буду ли я столь полезен нашему генеральному штабу, не пожалеете ли вы о своих стараниях относительно моей скромной персоны? Но, сказав «да», решения менять не буду.

– Вот и хорошо, решение достойное настоящего мужчины. Две недели на приведение всех ваших дел в порядок достаточно?

– Вполне.

– Тогда встречаемся у вас через две недели.

После ухода подполковника я хоть немного расслабился, а то было какое-то давящее чувство. Мой Крестный одобрил мое сотрудничество с Австро-Венгерской разведкой, пожелал успехов и даже разрешил посетить семью. Я надеялся в ближайшие дни незаметно отправиться в Швейцарию. Но намерения так и остались намерениями. Штайнлиц обложил меня наблюдением так плотно, что казалось его сотрудники, ночуют в моей спальне. Ни о какой поездке не могло быть и речи. Скрыться от наблюдения я бы смог, но тогда возникнут вопросы, где был и что делал, а накануне внедрения промахи допускать нежелательно. Скрепя сердцем согласился с неизбежным.

Все связи временно передал Леманну, обратив его внимание на агента «Юргена», вернее на характер его информации. Её, в смысле информацию, Крестному надо отправлять частями, маскируя под сообщения британского агента. Мы так договорились с Тереховым, чтобы прикрыть «Юргена» если его информация случайно попадет в германскую разведку.

Город Магдебург я не посмотрел. С вокзала на извозчике отправился по адресу, указанному мне Штайнлицем. Передал там запечатанный сургучовой печатью пакет невзрачному человеку. В отдельном кабинете, мой багаж был тщательно проверен, книги и журналы изъяли. Затем наступила очередь расстаться с одеждой, меня обрядили в какой-то то ли мундир, то ли арестантскую робу, толком не разберешь. Перед переодеванием с моей внешностью поработал цирюльник, лишив тело волос во всех местах. Похоже, в школе опасаются появления разной живности, живущей в человеческих волосах.

В своей комнате, больше похожей на одиночную тюремную камеру, я оказался после часовой поездки в карете без окон. Камера по площади небольшая. От входной двери до меленького зарешеченного окна под потолком пять шагов, от стены до стены три шага. Имелась одна металлическая кровать, заправленная одеялом серого цвета. Комок белой подушки выглядел на фоне одеяла неестественно. Слева от двери находилось отхожее место, закрытое со всех сторон невысокими перегородками. Справа располагался умывальник с крохотным зеркалом над ним. Под потолком располагалась электрическая лампочка. В торце камеры находился маленький стол на четырех ножках, под которым я рассмотрел облезлый табурет. Небогатая обстановка.

Привезли меня перед ужином, поэтому довелось отведать местную кухню. Ничего особенного. Пшенная каша с приличным куском соленой рыбы, ломоть черного хлеба с маслом и бурдой, называемой чаем. Закралась у меня подлая мысль, что Штайнлиц меня обманул, и я действительно попал в тюрьму. Ведь дверь моей комнаты всегда закрыта снаружи, в коридоре дежурит конвоир. Кто обитает в соседних со мной комнатах-камерах, мне неизвестно. Обидно будет провести остаток своих дней в тюрьме, ведь сам дал согласие на сотрудничество со Штайнлицем.

Перед отходом ко сну меня посетил германский оберст-лейтенант Шульц. Он поздравил меня с прибытием в школу. Подробно рассказал о распорядке, расписании занятий, обратил внимание на то, что разрешено, а что категорически запрещено. Мне присвоен номер семь, имя и фамилию я на время должен забыть. Под этим номером я буду проходить по всем документам школы. Из полученной информации я сделал вывод, что на четыре месяца я полностью оторван от внешнего мира. Все эти строгости, по словам оберст-лейтенанта, продиктованы требованием секретности.

Утро началось с пронзительного дребезжания звонка, и яркого света единственной электрической лампочки в комнате. Подъем объявили. Пришлось вставать и выполнять нехитрый комплекс упражнений, брошюру по гимнастике я нашел на столе. Хотел поначалу провести свой личный гимнастический комплекс, но вовремя остановил себя, вдруг в школе ведется скрытое наблюдение за курсантами. Приведя себя в порядок после гимнастики, используя только ледяную воду из крана, подготовился к завтраку.

Завтрак доставил в камеру конвоир. Не удивился пшенной каше с маленьким кусочком колбасы, и напитку, почему-то называемым кофе. Масло не давали, наверное, экономили.

Учебный класс, это вообще вершина архитектурной мысли. Большое помещение разбито на девять секций с отдельной входной дверью в каждую. Входишь и чувствуешь себя карандашом в деревянном пенале иль конем зашоренным. Ширина этого пенала, всего чуть более метра. Боковые деревянные стены высотой в три метра до потолка. В торце пенала расположен стол с настольной электрической лампой и стул, а перед ними крепкая решетка. Кто находится рядом со мной, справа и слева я не вижу, у соседей такая же ситуация. Разговаривать запрещено. Отвечать только на требование преподавателя, он называет номер пенала. На занятиях нам предписывалось вести записи, для чего в ящиках стола находились толстые тетради и наборы карандашей.

Занятия начинались в восемь утра, час давался на обед, и заканчивались они в шесть часов вечера. Потом два часа до ужина выделялось время на изучение пройденного за день материала. Все передвижения по территории школы осуществлялись в одно лицо в сопровождении конвоира, даже посещения мест для отправления естественных надобностей.

Занятия гимнастикой тоже были индивидуальными, в зале был инструктор и курсант. Преподавался курс английского бокса и французской борьбы. Мне очень трудно было маскировать свои умения вести бой без оружия, которым я овладел в свое время. Прикидывался неким увальнем, не умеющим ничего. Естественно получал по лицу и по другим частям тела. Инструктор лупил со всей силы, представляя меня своеобразным боксерским мешком. Синяков на теле было великое множество. Честно сказать, иногда хотелось врезать этому германскому гимнасту от всей души, чтобы он полчаса приходил в себя, но каждый раз останавливал себя.

По пятницам, во второй половине дня в учебном классе собирались все преподаватели. В пенал доставлялся курсант на выбор. Все конспекты на время изымались. Наставники в произвольном порядке опрашивали курсанта по своим предметам. Обычно пытка занимала около двух часов.

По результатам успеваемости курсантов, назначалась своеобразная премия. По субботам, после ужина, в камеру вталкивали особь женского пола, которая до утра воскресенья должна была помочь курсанту избавиться от излишнего телесного напряжения. Я был успевающим курсантом, женщина мне доставалась. В эти моменты я старался на некоторое время отринуться от действительности, не проявляя никакой активности и эмоций, предоставляя возможность женщине самой заниматься поддержкой моего телесного состояния. Взаимоотношения с приходящей женщиной я изменой любимой жене не считал, такова тяжелая работа разведчика, да и мужское здоровье поддерживать в норме надо.

Что сказать о самой учебе. Нового для себя я не почерпнул ничего, те же формы и методы работы. Аналогичные российским способы получения информации. А вот с проявлением инициативы или импровизации в агентурной работе был полный завал. Предписывалось действовать исключительно по определенному шаблону. По мнению преподавателей, ничего менять не следовало, за нас кому надо уже подумали и приняли решение. Высказывания личного мнения было категорически запрещено. Практические занятия не проводились. На мой взгляд, овладеть искусством фотографии и способами фиксации следов преступления без должной практики невозможно. Не всегда под рукой окажутся служащие полиции. Но это мое личное мнение, а руководство школы думало по-иному.

Понравился мне в школе уровень секретности. Курсанты друг друга не видели, всем скопом предметы не изучали, вероятность быть опознанным в дальнейшем бывшими соучениками равнялась нулю. А значит, провалов по этой причине быть не должно. В камере и на учебном месте проводились негласные обыски, как я понимаю, пытались обнаружить записи, которые могли вести курсанты. Я полагаю, идиотов не было, поэтому режим нашего содержания не претерпевал изменений, а может, просто нам ничего не объявляли, а нарушителя по-тихому удаляли из школы. Хотя вряд ли, на занятиях перекличку проводили каждый день, все номера отвечали, обозначив свое присутствие.

По воскресеньям в школе обычно организовывали банный день. Естественно никакой бани в нашем русском понимании не было. Курсанта отводили в подвальное помещение, где находилась душевая с горячей водой. Разрешалось принимать душ не более получаса, конвоир за этим следил строго. После омовения, курсанты одевались в чистое нательное белье и новую арестантскую робу. Куда девали старую – меня не волновало. После душа я обычно чувствовал себя зановородившимся, чистым и благоухающим мылом. Еще бы прогуляться на свежем воздухе, но это мечты. Почти за четыре месяца, кроме четырех кирпичных стен своей камеры, коридоров, душевой и деревянного пенала с решеткой – ну, чисто кони в стойлах конюшенных, ничего видеть не доводилось. Преподаватели за это время примелькались и воспринимались как неотъемлемая деталь этого узилища. От такого однообразия и непонятной перспективы можно потерять рассудок. Но я крепился: знал, меня ждет моя семья, и Отечество ожидает от меня результативной работы в новом качестве.

Иногда в своей одиночной келье, когда не приходил сон, я проводил анализ прожитым годам, задумывался о цели своей жизни.

А, действительно, какова цель моей жизни сейчас?

Ну, во-первых выжить в этих непростых условиях, не провалиться и не сойти с ума. Я уже довольно длительное время нахожусь, так сказать во вражеском окружении. Расслабляться по-настоящему у меня не получается, да, отпускают немного проблемы, но только в кругу семьи.

Во-вторых, подготовить для своих родных и близких обеспеченное будущее, чтобы и внукам хватило. Не очень, конечно привлекательная цель, но все же. Поскольку я граф, то обязан выжить и сделать так, чтобы мои потомки жили долго и счастливо, ни в чем не нуждаясь.

В-третьих, это служение Отечеству. Почему в такой очередности поставил вопросы? Ответ простой, жизнь научила, решил немного сместить приоритеты, поставить на первое место семью. Отечество мою самоотверженную работу не забудет, ну, а если я где-то завалюсь, то может и не вспомнить обо мне. Кто я для государственной машины? Один из многих офицеров, преданно несущих службу. Однозначно, Терехов в беде не бросит, будет стараться помочь, однако и у него есть предел возможностей. Вот я и решил, что семья мне дороже всего на свете, а служение Отечеству почетная обязанность. Служить надо верно и самоотверженно.

После пяти месяцев заточения в школе, хотя планировался курс на четыре месяца, сдавали выпускные экзамены авторитетной комиссии, в которую входили все сотрудники школы. Нас разогнали по стойлам. Каждому выдали по двенадцать вопросов, что соответствовало количеству изученных дисциплин. Времени выделили четыре часа.

Благодаря хорошей памяти, я написал очень подробные ответы, опасался, что мне может не хватить времени. Успел.

Всего через день была сдача устных экзаменов. Потешно выглядело. Экзаменаторы сидят за решеткой, подобно зверям в зоопарке. Это так выглядит с моей стороны, а с их стороны все наоборот. Экзаменовали каждого курсанта в отдельности. С моей стороны прозвучали уверенные ответы на двенадцать вопросов. Похоже, моими ответами экзаменаторы были удовлетворены, поэтому меня отвели в камеру. Завалился на кровать в одежде и обуви, хотя это было грубейшим нарушением распорядка дня, и стал дожидаться, когда мне доставят обед.

Наступило время сдавать зачет инструктору по гимнастике. Пока переодевался, заметил на полу плохо затертые следы крови. Кого-то инструктор уже проверил, и, похоже, его оппонент получил хорошую взбучку.

После команды инструктора к началу боя, я быстро атаковал его, проведя пару резких ударов по корпусу, вынудив соперника чуть опустить руки. Этого я ждал все долгие пять месяцев! Как только инструктор чуть опустил руки, прикрывая туловище, я влепил ему правый боковой точно в голову. Естественно приложился не со всей силы, мне хладный труп оставлять в школе не следует. Но инструктору и этого хватило с лихвой, он улегся на пол гимнастического зала с приличным грохотом.

Вместе с конвоиром, доставившим меня на зачет, усадили инструктора на лавку. Гимнаст в себя пока не пришел. Конвоир отвел меня в камеру.

Откровенно говоря, радовался, что мне посчастливилось подловить инструктора на его же приеме. Ничего полежит немного, придет в себя, и уверен меня запомнит. А не надо было делать из меня боксерский мешок для отработки ударов. Я не очень люблю копить долги, вот и воспользовался случаем.

Ужин и оберст-лейтенант Шульц появились в моей камере одновременно. Офицер пожурил меня за неоправданную жестокость по отношению к Хайнцу. Оказывается, этого гимнаста-боксера зовут Хайнц!? Оберст-лейтенант Шульц отметил, что Хайнца отвезли в больницу, так как у него открылась сильная рвота. По моей вине выпуск курсантов несколько задержится, до тех пор, пока не пришлют из Берлина другого инструктора. Задерживаться в тюремных стенах мне не хотелось, но ничего не поделаешь, сам же хотел поставить Хайнца на место, вот теперь приходится терпеть.

Спустя неделю выпуск состоялся. Естественно никакого всеобщего построения выпускников школы, и никаких напутственных слов сказано не было. А зря. Я бы хотел, чтобы важный начальник разведшколы построил всех курсантов в одну шеренгу. Затем, мысленно рисовал я желаемую картинку события, наклонив голову вбок, проходя мимо нас, пристально вглядывался бы в глаза, зорко высматривая вражеского лазутчика. А я тем временем отложил бы в памяти образы коллег. Несбыточная, конечно, мечта. Она так остались мечтой. Но каковы немцы конспираторы, молодцы! Надо бы Терехову перенять полезный опыт, обязательно в итоговом отчете я для пользы дела зашифрую и это предложение. Как и прежде, обыденно проследовал в отдельную комнату, где переоделся в свою одежду. Мне вернули все мои вещи и деньги, сверив с описью. Вручили опечатанный пакет, и вновь, в тщательно закрытой карете, громыхавшей по брусчатке, отвезли на железнодорожный вокзал, пропахший сгоревшим в паровозных топках углем и всеми традиционными для всех железных дорог запахами. Размеренный скрип кареты, покачивающейся на рессорах, дробный стук колес почти убаюкал меня. Мне стало как-то безмятежно спокойно. Тревоги отошли на задний план. Душа отдыхала. В кои-то веки!

Моя Вена становилась все ближе и ближе. Поймал себя на этой мысли. Интересно! Похоже, постепенное вживание в образ завершилось! Но расслабляться все равно нельзя, категорически. Двое суток путешествия – и я сдавал предписание коменданту замка Блэд в Словении. Майор Ференц Кадор, внимательно изучив мои бумаги, сказал, что из меня получится неплохой лейтенант – артиллерист. С моим ростом и фигурой пушки таскать будет очень кстати. Спорить со старшим офицером не стал, решили меня сделать артиллеристом, пусть так и будет. Тем более, это настоящая моя воинская профессия. Правда, доведется немного маскироваться, как и в разведшколе германской, не демонстрировать знания и умения обращения с орудиями.

А мечту и мысли о приближении Вены я сглазил. Вот, накаркал себе еще одну отсрочку от побывки в Тараспе. Очень меня это опечалило, но делать нечего: назвался груздем – полезай в кузовок! Что за жизнь – сплошной театр! В Вене я, будучи русским, играю роль гражданина Аргентины, немца по национальности. В разведшколе у немцев, будучи профессиональным разведчиком, играю роль полного профана в разведческих делах и новичка в рукопашных схватках. Теперь вот, будучи кадровым офицером-артиллеристом по первому образованию и серьезному боевому опыту буду, очевидно, проходя курс молодого бойца, играть роль солдата-первогодка, который не владеет основами артиллерийского искусства. И, заметьте, играть исключительно правдоподобно, не допуская вольностей, подобной недавнему случаю с гимнастом-боксером. Ибо чревато это…

Сам замок довольно древний, поговаривали, что его построили в начале ХІ – го века. Какой-то умный человек сделал его неприступным, расположив на стотридцатиметровом утесе на берегу Блейского озера. Надо сказать, замок размещался в очень живописном месте. Вокруг утеса растет смешанный густой лес. Сейчас он играл всеми цветами радуги, осень на дворе. Попасть в замок можно только с одной стороны, и то, только по подъемному мосту, который в темное время суток находится в поднятом состоянии. Воды Блейского озера чисты и прозрачны на большую глубину, в этом я убедился на второй день пребывания в замке. Там приходилось принимать водные процедуры.

Одели нас в зимнюю форму нового образца иссиня-серого цвета. Куртка мундира застегивалась на потайные пуговицы. Стоячий воротник был очень неудобен, натирал шею. Для предотвращения этого предназначался шейный платок. Также полагались широкие шаровары. Ноги обували в ботинки, изготовленные из хорошей коричневой кожи. От верхнего края ботинок и до колен, наматывались обмотки. Не совсем удобная процедура, да и практичность нулевая, преодолевая неглубокие лужи, обязательно замочишь ноги. Голову покрывали кепи с кожаным козырьком, пошитым из толстой шерстяной ткани. В холодное время, боковые крылья кепи отстегивались и опускались вниз, что позволяло защищать шею, уши и щеки от ветра и мороза. Выдали шинель серого цвета, из довольно плотной и толстой ткани с хорошей подкладкой. Получил винтовку «Манлихер» с сорока патронами к ней, лопатку для окапывания. Все свое имущество можно было хранить в тяжелом жестком ранце из конской кожи. Я в него уложил одеяло, палатку, сухарную сумку и котелок. Знаки различия нам не полагались.

Размещались в комнатах замка по десять человек в каждой. Естественно, перезнакомились. Нас, артиллеристов, насчитывалось тридцать человек. Столько же было пехотинцев и кавалеристов. Другие рода войск в замке представлены не были.

Общее построение в центре замка на плацу состоялось через неделю, как раз к этому времени все уже съехались. Майор Ференц Кадор сказал, что поскольку мы все являемся кандидатами на представление к офицерскому чину «лейтенант», то за три месяца, вместе с другими офицерами, постарается сделать из нас настоящих лейтенантов. Подчеркнул, что учеба будет сложной и напряженной. Если вдруг обнаружатся лодыри, то они будут немедленно отчислены, и отправлены в пехотные части, расквартированные в самых суровых местах. Затем майор представил нам преподавателей. Мне показалось это лишним, уж очень долго он перечислял чины и должности.

Учеба началась с изучения материальной части артиллерии Австро-Венгерской империи. Она пестрила разнообразием назначения, калибров и моделей.

Полевую артиллерию представляли полевые пушки от 80 миллиметров до 150 миллиметровых тяжелых гаубиц. Моделей минометов тоже было немало, калибром от 80 миллиметров до 260 миллиметров.

Крепостная артиллерия предназначалась для ведения оборонительных боев или для взятия особо укрепленных позиций противника. В этом виде артиллерии господствовали осадные орудия и мортиры. Например, пушки от 120 миллиметров до 350 миллиметровых гаубиц и мортиры от 150 миллиметров до 420 миллиметров.

Поскольку в Австро-Венгерскую империю входило много стран, расположенных в горной местности, то, естественно, имелась горная артиллерия. Она была представлена достаточно разнотипными орудиями. Значительная часть пушек устаревшая, отдельные не имели противооткатных устройств и компенсаторов отдачи. Калибры от 65 мм до 100 миллиметров. Даже такие, казалось бы, малокалиберные орудия, перемещать по горным тропам и перевалам непросто.

Для отработки практических навыков нам были предоставлены три полевых 80 миллиметровых орудия М.99. На иные типы орудий у нас недостаточно кандидатов, сформировать полноценные расчеты невозможно.

Орудие М.99 в некоторой степени схоже с российской трехдюймовкой образца 1902 года, только у австрийского орудия шире колеса, небольшой щит защиты расчета и отличный немецкий прицел. По скорострельности австрийское орудие уступает трехдюймовке на три снаряда в минуту.

Да, давненько я так не уставал, копая огневые позиции, перекатывая вручную орудия с места на место.

Приобретенные в Михайловском артиллерийском училище и отточенные на войне с японцами навыки не позабыты, и здорово помогали сейчас. Нет, я не старался выделяться среди общей массы кандидатов в лейтенанты, но и не хотелось выглядеть полным болваном. Как бы я не крепился, но к концу полевых занятий в окрестностях замка Блэд, выматывался основательно. Погода тоже вносила коррективы, обильно поливая нас осенними холодными дождями. Обмундирование за день промокало до нитки. Одним словом, «весело» было учиться. Правда, я не роптал. Будущего противника надо хорошо знать. Мне представилась возможность познать Австро-венгерскую армию изнутри, вот я ее и буду использовать. А еще я ненавязчиво поводил изучение своих сослуживцев, пытался найти кандидатов на вербовку.

Это точно обо мне: сколько волка ни корми, то есть Вольфа, то есть… короче… Ух, запутался в каламбурах. Хотел сказать: чью бы роль не играл, а об агентурной работе я не смогу забыть до конца жизни – кровь моя «отравлена» постоянной тягой к добыванию информации любыми путями и в любой обстановке. И в обстановке недостатка информации мой организм начинал искать выход из ситуации, старался утолить информационный голод, мой разум старался проложить единственно верный путь к выполнению основной задачи. Правда, здесь разведчику внутри меня скучать не приходилось, я старался запомнить максимально возможный объем полезной разноплановой информации об австро-венгерском войске. Пригодится для аналитики.

Обычно в воскресенье, в свободное время, перед закатом, я поднимался на открытую площадку центральной башни замка. Смотрел на заходящее солнце, если позволяла погода, и откровенно тосковал. Тосковал по детям, по жене и родителям. В эти минуты мне хотелось наплевать на все, и, сломя голову, нестись в Тарасп. В том далеком замке живут мои дорогие сердцу люди, без которых я себе существование не представляю. Мне кажется, я ощущаю на своих губах сладкие поцелуи Анны, а в ушах звенят голосочки моих любимых деток. Вспомнив минуты, проведенные в Тараспе, я постепенно успокаиваюсь, знаю: меня любят и ждут. Я тоже всех люблю, и не могу дождаться скорейшей встречи с родными.

Сегодня продолжить мои одинокие грустные размышления о семье помешало появление молодого парня с мольбертом в руках.

– Прошу прощения, что мешаю вам любоваться прекрасным закатом, – извинился молодой человек. – Я – Имре Текеш, прихожу иногда сюда, чтобы поймать момент касания солнца с вершинами холмов, и запечатлеть это мгновение на холсте.

– Разрешите представиться – Генрих Вольф, – ответил я парню. – Вас я здесь ни разу не видел.

– У главного повара замка Блэд не так много свободного времени.

– Так это вы нас кормите?

– У меня трое помощников. Мы все вместе готовим вам завтраки, обеды и ужины.

– Смею заметить, неплохо у вас получается. Вы учились поварскому искусству?

– Мама и сестры научили меня готовить разные блюда, – ответил Имре, продолжая быстро наносить мазки на холст.

Хотя художники не любят, когда посторонние рассматривают незаконченную работу, но я зашел за спину Имре, и посмотрел на его творение. Пейзаж был почти завершен, парень чуточку подправил игру света, отражающегося от поверхности озера. На мой неискушенный взгляд, картина у Имре получилась реалистичной. Удачно переданы все детали, даже поваленное на берегу озера дерево тщательно прорисовано.

– Вам нравится мой пейзаж? – поинтересовался Текеш.

– Знаете, Имре, я не большой знаток живописи, но мне кажется, вам удалось с большой точностью перенести на холст, то, что вас окружает в данный момент.

– Спасибо, в этом вы правы. А вот передать всю цветовую гамму последних осенних дней у меня не получается, краски вышли, приходится смешивать остатки.

– В городке купить разве нельзя?

– Можно, но жалования повара на хорошие краски не хватит. Германские масляные краски стоят больших денег.

– Художник, и вдруг повар. Как можно совмещать эти два разных умения?

– В замке Блэр и не такое совмещается.

– Вам что-то не нравится в замке?

– Все не нравится. Еще три месяца назад здесь проживало всего пятнадцать человек, и трудностей с приготовлением пищи я не испытывал. Было достаточно времени для занятия любимым делом. А сейчас готовить пищу для полутора сотен нелегко. Поэтому беру в руки кисть нечасто.

– Попав на военную службу, нужно быть готовым к трудностям.

– К военной службе я не готовился, и если откровенно говорить, то к ней не годен, по состоянию здоровья.

– Как такое возможно?

– Я приехал в Вену, хотел показать мэтрам живописи Венской галереи свои работы, чтобы они определили, есть ли у меня способности к изобразительному искусству. Меня не пустили на порог галереи, сказали, что нужно записаться на аудиенцию, и спустя месяц-два, если найдут возможность, меня примут. Расстроился я сильно, но записался на прием.

Делать в Вене мне было нечего, я отправился пешком не вокзал, экономил на извозчике. И нужно такому случиться – попал в облаву, устроенную полицейскими и жандармами. Доставили меня в участок вместе с какими-то неприятными личностями, хотя ничего предосудительного я не делал. Никто не обратил внимания на мои заверения, что я добропорядочный гражданин империи. Обозвали смутьяном и передали военным. Вояки посмотрели, что руки и ноги у меня есть, значит, смогу служить. Отправили в Прагу, вернее в полевой лагерь рядом с городом.

Там нашелся нормальный доктор, который внимательно ознакомился с моими бумагами. Ведь в девятилетнем возрасте я неудачно упал, катаясь на лыжах, и что-то повредил в спине. Шесть лет я не мог нормально ходить, ползал, да на кровати валялся. Мой отец и мама объездили всю империю в поисках доктора, могущего поставить меня на ноги, но все тщетно. Отец построил мне специальное кресло на колесах, чтобы я мог ездить по дому. Договорился в гимназии с учителями, организовал мне домашнее обучение. Каждый год отец отвозил меня в гимназию для проверки знаний. Мама и сестры научили меня готовке разных блюд. Знаете, очень мне не хотелось быть обузой родным. Неходячий калека в семье – это смертный приговор всей семье. Не скажу, что семья наша бедствовала, мы жили очень обеспечено. У отца была мельница и сыроварня. С первых дней «оседлой» жизни, я старался чем-то занять себя. Так у меня в руках оказался карандаш и несколько листов бумаги. Как-то само-собой получилось, я нарисовал портрет мамы. Она мне не позировала, я просто помнил ее лицо до мельчайших подробностей. Мама плакала, держа в руках мой рисунок. Отец поощрял мое новое увлечение. Накупил карандашей и бумаги. Я целыми днями сидя у окна, занимался рисованием, стараясь перенести на бумагу то, что отпечаталось в моей памяти.

В пятнадцатилетнем возрасте родители меня повезли на озеро Хевиз, там горячие источники. Доктора говорили, что купание в воде с полезными веществами поможет встать мне на ноги. Вот там со мной и случилось чудо.

По утрам я вместе с отцом отправлялся за свежим молоком на маленький деревенский рынок. Отправлялся – это громко сказано. Отец толкал коляску, в которой я восседал. Мы покупали молоко у одного и того же мужчины, довольно страшного обличия. Мне он казался огромным медведем. Крупного телосложения, заросшим густыми и черными волосами, одни глаза только были свободны. Этот мужик оказался деревенским костоправом. Отец, переговорив с мужчиной, а затем со мной, согласился на врачевание. Не знаю, что там с моей спиной было не так, но после первых надавливаний, произведенных мужиком, я потерял сознание, и очнулся уже в съемном доме. Две недели звероподобный мужик крутил меня на все лады. От боли я плакал и часто терял сознание, но, похоже, что-то в моей спине стало на место. Впервые за шесть лет я смог самостоятельно встать с постели и сделать пару шагов по комнате с помощью отца.

По приезде домой начал учиться ходить. Вначале с помощью костылей, а потом с тростью. Иногда по несколько часов истязал себя тренировками, приседаниями и хождением по двору. Через год я избавился от трости. Естественно, свое увлечение рисованием я не забросил. Отец мне купил краски, и я начал писать пейзажи. Когда мне исполнилось восемнадцать, я решил посетить Венскую художественную галерею в надежде научиться профессионально писать картины и приносить посильную пользу семье. К тяжелому физическому труду я еще не был готов, быстро уставал. Все мои мечты втоптали в грязь военные.

– А нельзя ли было сообщить о происшествии отцу?

– Сообщил. Но пока отец приехал, пока нашел, кому нужно было заплатить, меня привели к присяге. Спасибо доктору, он сжалился надо мной, отправив служить в Блэр поваром. Вот три года уже здесь. Давайте, Генрих, будем спускаться, через несколько минут станет совсем темно.

На прощание я пожал руку Имре, чему парень сильно удивился. Честно сказать, этот парень мне чем-то понравился. Да, у него необычная судьба, и со здоровьем проблемы, но он старается посвятить своему любимому делу все свободное время. Краски закончились, а он не просит у родителей помощи, надеется на свои силы. Не знаю почему, но мне захотелось помочь Имре. Помнится, моя тетушка Франческа говорила о своих связях в среде актеров, музыкантов и художников. Вырвусь отсюда, попробую навести справки, чем черт не шутит, вдруг сработает. Решено. Для начала куплю парню краски, пусть пишет. Выполнить свое решение мне удалось через три недели. В компании сослуживцев я посетил городок Блэр. Сослуживцы отправились навестить женщин в «веселом» доме, а я пошел искать краски. Имре оказался прав, цены на хорошие краски действительно высокие. По словам хозяина лавки, в окрестности замка часто приезжают художники, требования к краскам у них очень высоки, поэтому он вынужден привозить только качественные, но дорогие.

Вернувшись в замок, разыскал Имре, и вручил ему деревянную коробку с красками. От удивления глаза парня стали размером с чайное блюдце. Имре горячо благодарил за краски, и обещал обязательно вернуть за них мне деньги. Мне показалось, что парень даже начал разговаривать с тюбиками красок, так впечатлился. С трудом удалось его убедить, что это мой подарок. Имре пригласил меня в свою комнату, показать остальные свои работы, написанные в замке. Комната парня не очень большая. Из мебели имелась кровать, шкаф, письменный стол, а центральное место занимал мольберт с виденным мной пейзажем. Три полки завалены папками с рисунками. Из-под кровати Имре извлек два десятка полотен, и расставил по периметру комнаты. Да, парень действительно умеет рисовать, на очень приличном уровне. Замок Блэр был изображен с разных сторон на нескольких картинах. На одной картине был изображен небольшой водопад, казалось, что я слышу шум падающей воды. Удалось Имре произвести на меня впечатление.

– Имре, а почему у вас только пейзажи, а людей вы не пишете? – справился я.

– Пока нарабатываю только портретную технику. Пишу на бумаге карандашом. Вот посмотрите, что у меня получается.

Имре взял папку с надписью «люди», и начал раскладывать прямо на полу. В основном преобладали рисунки мужчин. Внимательно вглядываясь в незнакомые лица, я ловил себя на мысли, что рисунки Имре в чем-то схожи с фотокарточками, так же точно передают облик человека. Когда очередной лист опустился на пол, я непроизвольно вздрогнул. Рукой Имре был написан портрет моего соученика по Фоминово – Андрея Игнатьева, странно пропавшего в Европе.

– Замечательные у вас портреты получаются, – похвалил я парня. – Они вам позировали?

– Нет. Кто станет позировать повару? Я вам говорил, у меня хорошая память. Я, увидев человека, запоминаю его. Рост, возраст, цвет глаз, волос и жесты. Так легче писать портрет в спокойной обстановке. Вот смотрите, – Имре взял с пола лист, – это Вилли, он в замке конюхом работает. Лошадей любит, готов с ними проводить день и ночь. У него несколько простецкое лицо, постоянно растрепанные волосы, неопрятная одежда, но он очень педантичен и ответственен.

– Получается, вы один раз увидев человека, сохраняете его образ в своей памяти навсегда?

– И не только человека, и местность тоже. Выхожу на стены замка, и смотрю, какие изменения произошли вокруг. Вижу, где крестьяне поставили новый стожок сена, где в лесу повалилось старое дерево, где в озере рыба собирается на ямах для зимовки. Замечаю все изменения. Многое переношу на бумагу.

– И о каждом человеке, изображенном на рисунке, можете рассказать?

– Могу.

– А, что скажите, например, об этом человеке, – я поводил рукой над рисунками, якобы пытаясь определиться с выбором, а потом взял в руки портрет Игнатьева.

– Ганс Дитерих, из Берлина. Портрет точен. Могу добавить, глаза у него карие, волосы черные. Вашего возраста, только ростом пониже. Он в замке провел пять месяцев, преподавал слушателям русский язык.

– Откуда такие точные данные? Имре, вы же повар!?

– Тогда в замке людей было очень мало. Я готовил для всех, и подавал блюда тоже я. Успел рассмотреть. Хоть я и повар, но глаза у меня есть, – чуть насупившись, ответил Имре.

– Нам никакие иностранные языки почему-то не преподают, – сокрушенно сказал я. – Таскаем орудия до умопомрачения и мокнем под дождем.

– Так те военные были какие-то особенные. Им разного мяса давали больше, привозили морепродукты. На каждом столе в обед были итальянские вина. Фрукты вообще привозили корзинами.

– И всех этих военных вы запомнили и нарисовали?

– Да, и описал. Вот переверните любой лист. Там написано имя, фамилия и другие особенности лица.

– А кому вы показывали свои работы?

– Никому. Кто станет разговаривать с каким-то поваром? Вы первый кто нормально говорит со мной, а не помыкает мной.

– Мой портрет тоже украсил вашу коллекцию?

– Да, – Имре открыл другую папку. – Ваше лицо меня заинтересовало. Я вас нарисовал на фоне озера, мне показалось, в тот момент вы были чем-то опечалены.

Все же у Имре действительно талант, он перенес на лист бумаги выражение моего лица, и эмоции на нем отраженные. Да, тогда я думал о родных, и тосковал по ним.

А вот с остальными портретиками нужно что-то делать, они бы заинтересовали Крестного. Если Игнатьев, предположим предатель, здесь крутился, преподавая русский язык, то не исключено, что в замке Блэр некоторое время квартировала разведывательная школа. Только вот чья – неизвестно. Поскольку германская и австрийская разведки тесно дружат между собой, то обмен квалифицированными преподавателями вполне возможен. Игнатьева в России хорошо учили, и, вполне вероятно, он приложил руку к исчезновению Вильчура и Морозова.

– Вам, Имре, определенно нужно учиться живописи, – ободрил я парня. – У вас отличная память. Только старайтесь, чтобы о вашем портретном увлечении знали немногие. Не все воспримут это правильно.

– Никто моих набросков не видел. Я сам убираюсь в комнате, никого в гости не приглашаю, вы первый, кто здесь побывал.

– В феврале я заканчиваю учебу и отправляюсь в Вену. Вы соберите все свои портреты, добавьте несколько особо удачных пейзажей. Я увезу их с собой, попытаюсь через знакомых показать сведущим людям. Ничего пока определенно не обещаю, но может ваш стиль письма кого-то заинтересует.

– Все сделаю, как вы говорите, – с блеском в глазах сказал Имре. – Майор обещал весной отпустить меня со службы.

На том и расстались.

До конца я не определился, зачем мне нужен Имре, но планировал использовать его поистине фотографическую память в дальнейшем. Все будет зависеть от Штайнлица, на какую службу он меня определит.

Покинул замок Блэд я в конце февраля в парадной форме лейтенанта Австро-Венгерской армии, сдав экзамены по первому разряду. Естественно, прихватил рисунки и картины Имре – они дорогого стоят, редкая удача – Крестный возликует. Скоро предстану пред ясные очи подполковник Штайнлица.