Да, были люди в иное время!

Глава 10

– Подпоручик, почему вы своевольничаете? – распекал меня командир дивизиона. – Кто вам позволил переправляться на противоположный берег реки? Вы подвергали опасности солдат и могли потерять орудия.

– Ваше высокоблагородие, я выполнял ваш приказ по прикрытию строительных работ, – пытался я оправдываться. – Совместно с командиром батальона 137-го Нежинского полка штабс-капитаном Корде разработали план по занятию господствующей высоты в двухстах метрах от места наведения переправы. Туда посредством парома, построенного саперами, переправили японские пушки с боеприпасами. Организовали оборону, отрыли окопы, построили позиции для орудий. Ведя круглосуточное наблюдение, мы могли нанести урон противнику, если бы он приблизился на дальность выстрела. Кстати, пользуясь нашим способом, полковник Истомин переправил к нам два батальона своего полка, развернув фронтом в сторону японцев.

– Вы могли потерять орудия, – не унимался Григорович, – их у нас не очень много.

– Так орудия трофейные.

– Что значит трофейные? Вы позволили себе пользовать японские пушки?

– Так точно.

– Позвольте поинтересоваться, где вы их взяли?

– Что в бою взято, то свято. На поле боя давно подобрал, на них никто внимания не обращал, а мне они пригодились.

– Неужто научились с ними обращаться?

– Они не сложнее наших трехдюймовок, правда, прицелы лучше наших. С Божьей помощью разобрались.

– Это я понял, но потом вы переправили туда всю батарею!

– Да, переправил. Две полубатареи тоже разместил на высотках. В результате у нас получилась прочная оборона.

Полог палатки откинулся и вошел полковник Истомин.

– Воспитываете бравого подпоручика, Иван Александрович? – как-то по-домашнему поинтересовался полковник.

– Да вот приходится поддерживать дисциплину, ваше высокоблагородие, – ответил Григорович. – Уж больно по-своему истолковал мой приказ подпоручик Головко.

– Вот по поводу этого подпоручика я к вам пожаловал. Хотел просить вас представить его к награде.

– К награде? За что?

– По совокупности его действий. Подпоручик, расстреляв японскую конницу, спас мой третий батальон от разгрома. Мои офицеры увлеклись атакой вражеских позиций и не заметили, что фланг оголили. А Головко заметил угрозу и своевременно на нее откликнулся. И на переправе они со штабс-капитаном хорошо сработали. Быстро и слажено переправили вначале роту, а потом и весь батальон Корде. Вы видели, как они наладили паромную переправу?

– Не довелось.

– Эти два молодца, немного подумав, приспособили две пары лошадей для ускорений хода парома через реку. Паром достигает противоположного берега за несколько минут. На том берегу артиллерийские позиции выстроены очень грамотно. Я там был с проверкой – так не сразу смог обнаружить, маскировка отменная. Вот поэтому обращаюсь к вам с просьбой о представлении к награде подпоручика Головко. Примите, пожалуйста, от меня рапорт на имя командира вашей бригады, я в нем изложил свои соображения, касаемо Головко.

– Ну, я не знаю, как мне теперь поступить.

– Поручик приказ выполнил, проявив смекалку, значит, нужно поощрить.

– А вы, Головко, почему молчите? – спросил меня Истомин.

– Мне нечего добавить, ваше высокоблагородие, но в уничтожении японской конницы принимал участие прапорщик Митрохин.

– Ладно, Головко, можете быть свободны, – отпустил меня Григорович, – но о дисциплине не забывайте.

Покидал я палатку командира дивизиона совершенно мокрый – переволновался, хотя окончательно не понял, за что меня взгрел Григорович.

Двое суток на нашем участке инженерные части наводили переправу, использовали остатки сожженных японцами мостов. Поскольку все готово, надо ожидать приказа выступать.

На третьи сутки к вечеру очнулся подпоручик Седых. Поначалу он толком не понял, где находится. Немного оклемавшись, начал узнавать солдат бывшей его батареи. Я навестил раненого.

– Иван Иванович, вам лучше? – справился я о самочувствии подпоручика.

– Как я у вас оказался?

– Это благодарите Архипыча, он на японских позициях трофеи собирал, там вас обнаружил. Что с вами случилось?

– Я к 11-му Восточно-Сибирскому стрелковому полку приписан командиром роты. В бой вступил. Преодолели первую траншею. Я еще сделал несколько шагов, потом удар в голову и полная темнота. Чем попало в голову, не знаю.

– Вам медицинскую помощь оказали вовремя. Промедлили немного – померли бы от потери крови. В общей сложности без сознания вы провалялись больше семи дней. Опасались за вашу жизнь, откровенно говоря, вы очень плохи были. Мы вас отправим завтра в тыл для выздоровления.

– Многих вы потеряли в том бою? – скривился, пытаясь поменять положение своего тела Седых.

– Ни в первом, ни в последующих боях никого не потерял, хотя вели по врагу интенсивную и успешную стрельбу.

– Как удалось?

– Менял позиции, хорошо маскировался.

– Вы молодец, Станислав Владимирович. Спасибо, что спасли меня. Сейчас извините, мне что-то становится нехорошо, я еще слаб, посплю немного.

Покинув подпоручика, отправился в свою палатку – надо написать своей любимой очередное письмо. Я уже отправил их великое множество, но ответа до сих пор не получил, а так хочется прочесть, что меня, далеко отсюда любят и ждут.

Как я и предполагал, утро началось с приказа о наступлении. К моменту начала движения орудия и обоз были подготовлены, солдаты накормлены. Пристраиваясь в хвост колонны второго батальона 137-го Нежинского полка, я оглядел наши бывшие позиции. На границе видимости в нашу сторону направлялось несколько походных колонн пехоты. Похоже, темп наступления будет возрастать, раз подходят новые подкрепления. Что там задумало командование армией мне неизвестно, я обеспечиваю прикрытие одного пехотного полка и обязан это делать хорошо.

Одно меня удивляло. Почему японцы не использовали реку Ялу, мощное естественное препятствие для организации прочной обороны? Создав здесь укрепления, противник мог нам устроить очень нехорошую встречу. Переправа под огнем привела бы к огромным потерям в живой силе и артиллерии. По счастливому стечению обстоятельств этого не случилось и слава Богу.

По мере продвижения вперед чувствовалось, что мы приближаемся к морю. Своеобразный запах воздуха и наличие чаек подтвердили мои предположения. К обеду вышли на исходные рубежи. Дальше все как обычно: рытье позиций и укрытий, размещение обоза, проверка всех и всего. В завершение – прибытие в штаб дивизиона для личного доклада.

Надо отметить, что подполковник Григорович не отобрал у меня трофейные орудия. Мало того, он снарядил целую экспедицию по местам боев во главе с офицером штаба дивизиона, включив в состав пару орудийных мастеров для ремонта пушек в полевых условиях. Пустых повозок приготовили около пятидесяти штук. Снарядов у нас хватало, но и запас лишним не будет. Успешным ли будет этот вояж – неизвестно, может, уже ушлые наши коллеги прибрали орудия к рукам. Время покажет.

Я в очередной раз поднес к глазам бинокль, наблюдая закат. Красиво. На западе солнце коснулось гряды невысоких сопок, подсветив зелень желтоватым светом. Растительность враз окрасилась разноцветной радужной палитрой. Это явление длилось короткое время, но и его хватило, чтобы насладиться зрелищем, радующим взгляд. Невольно сравнил закат в этих широтах с закатом в моем родном Шпреньгринштадте. Хоть здесь неимоверно красиво, но как мне кажется, закат на юго-востоке европейской части России ярче и насыщенней.

– Подпоручик, может, достаточно на сегодня службы? – услышал я голос капитана Шестернева, – уделите нам немного своего времени. – Мы со штабс-капитаном Корде к вам в гости. Не прогоните?

– Господа, я всегда рад встрече с вами. Прошу в мою палатку.

– Станислав Владимирович, давайте пообщаемся без официоза, – предложил Корде. – Вот, Иван Модестович, со мной согласен.

– Сергей Петрович, у меня нет возражений.

– В таком случае, предлагаю воспользоваться предложением Станислава Владимировича, – взял инициативу на себя Шестернев. – Мы прибыли к вам, Станислав Владимирович, не одни, а в компании с бутылочкой отменного Шустовского коньяка. Если вы пригласите в палатку остальных офицеров батареи, мы возражать не станем.

Отдал распоряжение дежурному по батарее пригласить ко мне в палатку прапорщиков Агаркова и Митрохина. Молодые офицеры прибыли незамедлительно. К их приходу мы успели немного сервировать стол. Нарезали ломтиками копченый балык из говядины, твердый сыр, в небольшой тарелке исходили соком дольки лимона. Шестернев, подобно фокуснику, извлек из портфеля пузатую бутылку коньяка и несколько стеклянных рюмок. Разлил в емкости янтарную жидкость. В палатке распространился приятный аромат коньяка.

– Константин Викторович, Александр Савельевич, мы решили пообщаться сегодня без чинов, так что не робейте и подходите ближе к столу, – сделал приглашающий жест Шестернев. – Я хочу поднять бокал, хотя эта рюмка на бокал в прямом смысле слова не похожа, за вашего командира. Выручил он меня и мою батарею в трудный час, поделился орудиями и снарядами, не позволил мне снизить уровень поддержки пехоты, чем много жизней спас.

– Присоединяюсь к сказанному, – произнес штабс-капитан Корде. – Взаимодействуя с вашей батареей, мы несем меньшие потери, нежели пехота Сибирского корпуса. Нет, там тоже грамотные и умелые артиллеристы, но они так тонко не чувствуют все изменения обстановки на поле боя, как это делает Головко. Ваш командир замечает все и своевременно принимает правильные решения. Ваше здоровье, Станислав Владимирович!

Все дружно выпили.

– Право господа, мне как-то неудобно, вы захвалили меня, – немного краснея, ответил я на речи офицеров. – Стараюсь по мере сил.

– Скромность – дело хорошее, – улыбнулся Шестернев. – Вы, небось, своим офицерам не рассказали, что носите графский титул?

– Не рассказал. А это важно?

– Станислав Владимирович, вы вправду граф? – удивился Митрохин.

– В графское достоинство мой предок возведен императором Александром I за успехи в войне с Наполеоном, а род происходит из казацкой старшины Войска запорожского Низового. Титул я стараюсь не афишировать, считаю это излишним.

– Когда я был юным подпрапорщиком, командиром дивизиона, у меня был граф подполковник Головко Владимир Михайлович, – поведал Шестернев. – Кстати, день вашего рождения, Станислав Владимирович, я помню точно, 25 сентября. Эта дата звучала за столом, когда старшие офицеры праздновали ваше рождение. Я тогда был назначен дежурным офицером.

– Нет, господа, у меня не укладывается в голове, – несколько обескураженно смотрел на присутствующих Митрохин. – Я уже порядочно служу вместе со Станиславом Владимировичем, а он ни разу не заявил о своем происхождении. Более того, он не завел себе денщика, сам все делает и себя обслуживает. Удивительно.

– Но согласитесь, господа, несмотря на происхождение и титул, ваш командир отлично подготовлен и хорошо бьет японцев, – сказал Шестернев, разливая очередную порцию коньяка по рюмкам. – И умелый, и хозяйственный, и самое главное – не жадный. Я, когда услышал фамилию Станислава Владимировича, пытался найти внешнее сходство. Как ни странно – не нашел. А присмотревшись внимательней, заметил знакомые мне с юности жесты, походку, даже интонации в разговоре похожие уловил. Правда, телосложением вы, Станислав Владимирович, крупнее своего отца.

– Это не от меня зависит. Отец говорит, что статью я пошел в прадеда, а лицом схож с основателем нашего рода – первым графом Головко.

– Тогда господа, есть предложение выпить повторно за здоровье командира четвертой батареи, – предложил Шестернев. – Ему и всем нам здоровье потребуется, скоро возобновится наступление, а японцы будут драться отчаянно.

Никто спорить с капитаном не стал. Молча смаковали отменный коньяк. Затем, обсудив предстоящие бои с японцами, перевели разговор на женщин, а именно говорили о женах. Корде и Шестернев достали фотокарточки детей и жен. Фото пошли по рукам. Я тоже не удержался, показал фото моей Любочки. Все офицеры единодушно сошлись во мнении, что Любочка очаровательное и восхитительное создание. Агарков и Митрохин сказали, что не успели обзавестись ни женами, ни девушками – времени не хватило. Но уверенно заверили, что после окончания кампании обязательно устранят сей недостаток. Расстались с гостями ближе к полуночи, засиживаться не стоило, мы в действующей армии, приказ на выступление может последовать в любую минуту.

Через два дня начались ожесточенные бои с японской армией. Наше продвижение в направлении городка Тюренчена почти застопорилось. Японцы все мало-мальски пригодные для обороны складки местности использовали для строительства окопов и укреплений. Выбить их стало непросто, противник буквально зубами вцепился в свои позиции, ведь именно в этих местах японцы сильно потрепали русские полки в начале кампании. Теперь наступило время японцам отхватить по морде.

Ежедневное продвижение вперед не превышало одной-двух верст. Моя батарея понесла первые потери. Пострадали в основном нижние чины и обозники. Как ни печально, но проявился серьезный недостаток наших трехдюймовок. Защиты расчета и прицельных приспособлений не было совершенно. Если расчеты еще успевали укрыться во время обстрелов, то прицелы быстро снять со всех орудий не успевали. Я пытался приспособить для защиты расчетов деревянные щиты. Дерево есть дерево, осколки и шрапнель, в большинстве случаев пробивали щиты, незначительно теряя скорость, повреждая орудия, хоть и незначительно.

Канонада не стихала целыми днями по всей линии соприкосновения противоборствующих сторон. Наши полки атаковали японцев при поддержке артиллерии. Японцы, отбив атаки русских войск, яростно контратаковали и дрались с отчаянностью обреченных. Пехотные офицеры рассказывали, что даже лежащие раненные японцы пытаются пырнуть штыком пробегающих рядом русских воинов. Как бы стойко не сражался противник, но я стал замечать, что в численном отношении наших войск стало больше и численность эта возрастает с каждым днем. Это позволяло нам бить неприятеля и оттеснять его к морю.

В круговерти боев я потерял счет дням. Еще бы не потерять, когда за день открываешь огонь по заявкам пехоты каждые полчаса. Затем пополнение боезапаса, решение вопросов питания солдат на огневых позициях. Да, что там говорить- командир батареи весь день трудится, не отвлекаясь. Время ночного отдыха пролетает как одна минута. А если учесть, что температура воздуха начала неуклонно расти, то воевать становится сложнее и это несмотря на близость моря. Вечером очередного дня мы занимали отвоеванные у японцев позиции. Окапывали орудия. Я посмотрел в направлении моря. Оно виднелось огромным синим пятном, по которому разбросаны маленькие серые точки. В разных местах эти серые точки ярко сверкнули. Интересное природное явление вызвало у меня удивление. Нарастающий вой и свист развеяли мою иллюзию – такие звуки издают только падающие снаряды крупного калибра.

– Батарея, в укрытие! – во всю мощь своего голоса подал команду, и упал в небольшой окопчик, вырытый на моем наблюдательном пункте.

Земля вздрогнула, сильно ударив меня в живот и грудь. Непроизвольно успел сосчитать разрывы. Их было двенадцать. Потом было не до счета. Комья земли, камни и прочий мусор посыпались на меня сверху. Чуть осела пыль- выглянул из окопа. На месте третьего орудия первой полубатареи зияла большая воронка. Там же находился расчет орудия и мой офицер! Что с ними? Посмотрел на море, вспышек не заметил, поэтому, пригибаясь, побежал к позиции третьего орудия. От орудия ничего не осталось и от расчета тоже. На краю воронки лежал прапорщик Агарков в разорванном мундире. Вместо левой руки повыше локтя, сплошное месиво из мяса и костей. Кровь из страшной раны выходила толчками. Выдернув брючный ремень прапорщика, я, сорвав с него остатки мундира, перетянул рану выше размозжённого места. Кровь перестала течь. Оглянулся вокруг. На позициях батареи носились санитары, оказывая помощь раненым. Остальные солдаты выносили в тыл погибших.

– Станислав Владимирович, ну как же так получилось? – еле слышным голосом спросил очнувшийся Агарков.

– Потерпи Константин, я сейчас найду врача, он тебе окажет помощь.

– Как я без руки жить буду? За калеку ни одна девушка замуж не пойдет, а я даже целоваться толком не умею.

– Научишься. Полежи, я сейчас позову солдат с носилками.

Сделав пару шагов, я столкнулся с Архипычем.

– Ваше благородие, вы целы? – поинтересовался унтер-офицер.

– О, Архипыч, берите пару солдат и несите прапорщика Агаркова в пехотный лазарет, там есть врач. Прапорщику срочно надо делать операцию, ему руку почти полностью оторвало.

– Все понял. Вы тут осторожней, ваше благородие, мы за вас переживаем. У меня в расчете бывший матрос есть, так он сказал, что выстрелы будут не частые, но это бьют корабельные орудия крупного калибра. Заметите огонек на море, знайте, к нам летит снаряд, укрывайтесь.

Агаркова унесли, а я стал обходить батарею. Досталось нам сильно. Третьего орудия, как не бывало – его снарядом разнесло вдребезги, а расчет порвало на куски. Остальные орудия первой полубатареи взрывной волной опрокинуло, расчеты сейчас возвращают орудия на прежние места. Убитых нет, но есть несколько легкораненых. Досталось обозу, лошадей побило много. Нам еще повезло, вражеские снаряды не угодили в наши временные склады боеприпасов. Получив доклады о потерях, передернулся. Пятнадцать человек насмерть, двадцать один человек ранен, шестеро из них тяжело. Приказал всем находиться в укрытиях до моего распоряжения, на батарее оставить только наблюдателей. Возвращаясь на наблюдательный пункт, проходил мимо воронки, где раньше стояло третье орудие. Мне показалось, что земля на скате воронки шевельнулась. Я подумал, что от пережитого мне начало мерещиться. Присмотрелся, шевелится. Позвал двоих солдат. Общими усилиями откопали живым унтер-офицера Селезнева. Весь в грязи, в потеках крови, сочившейся из носа и ушей, но живой Селезнев жадно пил воду из поднесенной ему кружки. На вопросы не реагировал, похоже, унтер-офицер оглох. Отправили бедолагу в лазарет.

Японские корабли ударили по нам еще дважды. На этот раз снаряды легли на позициях пехоты. Для себя я сделал вывод, что японские корабли бьют не прицельно, а по площадям, на удачу, авось в кого-то попадут. Надо сказать, попали они хорошо, людей набили много. Самое обидное, что мы ответить ничем не сможем. Трехдюймовкой не добьем, а осадных орудий я у нас не наблюдал. Если японские корабельные комендоры пристреляются к нашим позициям, то превратят здесь все в месиво из человеческих останков и разбитых укреплений с орудиями, уцелеть будет невозможно. А где же наши корабли? Почему российское морское начальство дает возможность японцам безнаказанно нас убивать?

– Досталось вам, Станислав Владимирович? – отвлек меня от размышлений голос Шестернева. – Видел разрывы на ваших позициях, поэтому пришел справиться о делах.

– Вам хоть повезло, Иван Модестович?

– Японские снаряды легли с недолетом, никого не зацепило. А вот поручик Николаев ранен вторично, увели в лазарет. Орудия его батареи не пострадали и людей раненых мало. Все вам досталось и пехоте.

– Вы доложили командиру дивизиона о случившемся?

– Да написал, как обычно вечернее донесение.

– Я тоже донес о понесенных потерях. Знаете, Иван Модестович, я себя чувствую голым, поскольку ничего не могу противопоставить корабельной артиллерии.

– Нам еще повезло, что обстрел ведут только крейсера. А если бы подошли эскадренные броненосцы, то нам бы зразу нужно бы готовить большое количество могил. Если вас это утешит, то скажу, что огонь велся по всем нашим войсками, в центре и в западном секторе. О чем это говорит? О том, что японцы в скором времени подгонят транспортные суда и начнут эвакуацию остатков своего воинства. Мы здорово потрепали армию Куроки. Разговаривал я сегодня со знакомцем, он в штабе 138-го пехотного Болховского полка служит. Он мне поведал, что общие потери японцев оцениваются в двадцать-двадцать пять тысяч погибших. К нам в плен попало около трех тысяч. Сколько раненых свезли к Дунгань – трудно сказать, но думаю, не мало. По всему выходит, что обороняются японцы из последних сил. Если мы завтра стремительно атакуем, то можем захватить Дунгань и пленить много солдат неприятеля. По своим солдатам вражеские корабли стрелять не станут.

– Мне один знакомый сказал, что каждый японец, ради государственных завоевательных идеалов, обязан пожертвовать собой. Знаете, столкнувшись в боях с японцами, я поверил в это изречение. Если японским морякам будет поставлена задача уничтожить как можно больше нашей пехоты и артиллерии, то они откроют стрельбу, не обращая внимания на своих соотечественников, попавших к нам в плен.

– Ладно, покойной вам ночи, Станислав Владимирович, завтра все увидим.

Увидели мы все ночью. Поступил приказ о наступлении за три час до рассвета. Стараясь соблюдать тишину, наши войска приблизились к японским позициям на дальность прямого выстрела орудия. Развернув орудия на открытых позициях, начали артиллерийскую подготовку. Били вслепую, ориентируясь по фонарям, зажженным японцами на берегу моря. С трудом удалось рассмотреть баржи и какие-то пароходы, принимающие на борт японские войска. Отстреляв по три-четыре десятка снарядов, снимались с позиций и следовали за пехотой ушедшей вперед. Радовало, что неприятельские корабли по нам не стреляли. Либо они ушли, что маловероятно, либо не поступил приказ на открытие огня.

Рассвет я встретил в версте от моря, почти в пригороде Дунгань. Этот маленький городок расположен в дельте реки Ялу. Картина перед глазами открылась ужасная. Куда не кинешь взгляд: везде трупы, наши и японские. В небольшом порту Дунгань горел какой-то транспортный корабль, с него за борт прыгали солдаты. Выплыть с оружием и амуницией почти невозможно, но многие пытались. Большие боевые корабли заходить в порт не могут – мелко, а разные баржи и пароходы- вполне. Моя батарея вела огонь по отходящему большому пароходу. Я отметил несколько точных попаданий. Сам корабль повредить мы не могли, за исключением труб и капитанского мостика, зато по палубе шрапнель прошлась, подобно острой косе. Посмотрел по сторонам и увидел, что вся имеющаяся здесь русская артиллерия ведет огонь по транспортным судам противника. Но те, дымя трубами и охваченные пожарами, полыхающими на палубах, уходили в открытое море. К нашей большой радости, в гавани боевых судов японцев не было.

Когда японские суда скрылись за горизонтом, русская армия начала входить в городок Дунгань и занимать все пригороды. То, что я увидел собственными глазами, забыть и понять невозможно. Во всех домах и на подворьях ровными рядами и в беспорядке лежали раненые японские солдаты, все они были убиты. Убивали раненых ударом штыка в область сердца и сделали это не русские солдаты. Возле большого богатого дома, в центре Дунгань, наткнулся на целую гору трупов японских офицеров со вскрытой брюшной полостью и обезглавленных. Даже мои старослужащие солдаты не выдерживали этого ужасного зрелища, то одного, то другого воина выворачивало наизнанку. Мой организм тоже отреагировал подобным образом. Везде была смерть и очень жуткая.

– Страшное зрелище? – спросил меня, непонятно откуда взявшийся подполковник Терехов. – Выходит, мест для всех на судах не хватало, поэтому от раненых избавились таким образом, чтобы в плен к нам не попали, – задумчиво произнес Александр Петрович.

– А головы офицерам, зачем рубили? – спросил я, еле ворочая языком в пересохшем рту. – Это же настоящая дикость!

– Вы не совсем правы Станислав Владимирович. Раненные японские офицеры совершали ритуальное самоубийство – сэппуку, а их близкие друзья, отрубали им головы, облегчая переход в иной мир. Это ритуал воинов-самураев.

– Многих раненых, наверное, можно было выходить?

– Японцы вывозили здоровых солдат, ведь раненные занимают на судах много места, да и ухода требуют. Вот и решил генерал Куроки избавиться от проблем. По словам уцелевших местных жителей, японцы еще вчера днем начали готовиться к эвакуации.

– Боевых кораблей я в бухте не заметил, они ушли?

– С наступлением сумерек ушли в направлении Порт-Артура. Предполагаю, японцы хотят потрепать, запертый в гавани базы наш флот. Не удивлюсь, если неприятель осмелится еще на одну дерзкую десантную операцию, но уже ближе к базе нашего флота.

– Так мы еще не успели оправиться от боев на этом участке и, выходит, снова придется сражаться.

– Пехотные подкрепления подходят регулярно. По железной дороге войска доставляют почти к Порт-Артуру. Правда, артиллерии поступает, на мой взгляд, маловато. Вам в скорости подвезут боеприпасы, восполните расстрелянные, и после короткого отдыха выступите, куда прикажут.

– Боеприпасы – это хорошо. А людей дадут? У меня командир полубатареи Агарков в бою пострадал, без руки остался, еле спасти удалось. Не знаю, выжил ли он в тылу.

– На счет пополнения потрепанных артиллерийских подразделений ничего сказать не могу, не располагаю информацией. Готовьтесь, Станислав Владимирович, воевать с теми, кто у вас есть в наличии. Еще я очень рад, что вам, подпоручик, удалось выжить в этой кровавой бане. Постарайтесь в будущем уцелеть.

Подполковник распрощался со мной и быстро покинул место нашей встречи. Мне показалось, что Терехов просто растворился в воздухе. Вот он только что был рядом, не успел моргнуть глазами – а подполковник исчез. Похоже, Александр Петрович мастер появляться и исчезать внезапно.

Я вернулся к своей батарее, надо было налаживать службу и быт.

Меня разыскал капитан Шестернев и заговорчески поведал о своей находке. В порту его солдаты обнаружили пять осадных пушек японцев в полном снаряжении. Есть прицелы и передки с боеприпасами. Осталось запрячь лошадей и увезти орудия в свое расположение. Сейчас находку охраняют солдаты Шестернева. Честно сказать, я обрадовался. Дальнобойные орудия лишними не будут. Можно тогда и кораблям жизнь испортить, если таковые появятся поблизости.

Не откладывая дело на потом, отправились осматривать орудия. Нас ждало полнейшее разочарование. В месте складирования осадных орудий распоряжался начальник штаба нашей бригады, подполковник Лещинский. Он выразил благодарность капитану Шестерневу за своевременное обнаружение орудий и за организацию надежной охраны. Лещинский отметил, что орудия передаются во вновь сформированную батарею крупнокалиберных орудий, которая должна наносить удары по глубоким тылам противника. Нам ничего не оставалось делать, лишь облизнуться на ускользнувшие из наших рук орудия. С одной стороны жаль, что орудия нам не достались, а с другой – неплохо, не будет неразберихи с доставкой боеприпасов. Мы и так гоняем по местам боев, выискивая снаряды для трофейных Арисак.

По возвращении в батарею меня ждал приятный сюрприз. Доставили наконец-то почту. От Любочки пришло восемь писем и от родителей два. Я разложил их по датам написания, буду знакомиться с новостями постепенно. Письма, написанные в разное время, пришли все одновременно. Последние датированы второй половиной марта.

Любочка описывала все. Погоду, природу, книги, прочитанные за последнее время. Большую часть информации в письмах жены занимало повествование о ее любви ко мне, и о том, как ей тяжко пребывать вдали от меня. Я читал и душа моя разрывалась на части, я люблю свою ненаглядную Любочку, я хочу быть с ней рядом, хочу обнять и расцеловать ее. Пока это невозможно, а жаль.

Родительские письма были менее эмоциональными. Отец писал о подготовке к весенне-полевым работам, об удачных сделках с зерном, о прибылях, полученных на семейных предприятиях по производству сельскохозяйственных машин и инвентаря. В одном письме, рукой мамы была приписка. Мама сообщала, что наши с Любочкой усилия по обзаведению потомством дали положительный результат. Любочка непраздна. Срок пока небольшой, но моя жена очень страдает, ее постоянно тошнит. Ох, уж Любочка, женушка моя любимая, мне ни слова в письме о своем состоянии не написала. Если бы не мама, то и не узнал бы о беременности жены. Откровенно говоря, я обрадовался, у меня поздней осенью намечается прибавление в семье. Я стану не просто женатым молодым человеком, я стану отцом, хорошим или не очень – время покажет.

Прочел все письма по нескольку раз, даже возникло чувство, будто бы я побывал дома, увидел родных мне людей. Ответные послания писал до поздней ночи.

Утром нас вывели за пределы городка Дунгань на отдых. Правда, это так называлось, а на самом деле мы обслуживали орудия, пополняли боезапас, ремонтировали повозки, а также приводили в порядок обмундирование солдат, сильно истрепавшееся за период боев.