Всячина

Третья мировая

— Эта война когда-нибудь закончится?

— Не в этой жизни, майор. Не в этой жизни. И не в нашей с тобой — это уж точно. Вон, в истории, помнишь, наверное, была такая — Столетняя. Так наша-то, теперешняя, может и еще дольше быть. Потому что та — европейская всего лишь была, а у нас, как не крути, а все же общемировая.

На войне главное не внезапный встречный бой, и даже не страшное большое и кровавое генеральное сражение, завершающее все сразу. Потому что, когда бой — тогда каждому все понятно, и решает в конечном итоге там количество народа на твоей стороне, качество его вооружения, выучка и сплоченность, наконец. А вот то, что перед боем, до него — оно как раз самое трудное. Постоянные перемещения. Совершенно никому не понятные перемещения. Марши туда и долгие марши оттуда. До стертых ног, до дыр в сапогах. До кровавого пота. Из села в город, из города — опять в село. Зачем туда? Почему оттуда? Подготовка позиций там, куда привело командование. Это настоящее строительство. Это глубокое окапывание. В полный рост! Потом — ожидание врага… Или все наоборот — это он уже ждет где-то, враг наш. А мы, выходит, идем куда-то туда и его где-то там ищем. А чего его искать? А того, что у него тоже есть свои командиры. И он, враг наш, то есть, тоже совершенно так же марширует туда и сюда и снова обратно. И, наверное, тоже не знает, почему именно туда в каждый конкретный момент, а вовсе даже не в другую сторону. Но ничего, ничего, рано или поздно находится хорошая просторная поляна для встречи дорогих гостей. И вот тогда — количество народа, качество его оружия, выучка и сплоченность солдат.

Когда-то в древности все решала техника. Техника и еще горючее на каком-то этапе истории. Так и говорили, и писали в книгах, что бензин — это кровь армии, кровь войны. И даже были потом такие войны, где лучшие компьютеры, лучшие технологии производства, всякие там лазеры-шмазеры и прочее высокотехнологичное и точное позволяли остановить и даже уничтожить издали целые танковые армии.

Или вот еще было в некие времена такое самое страшное оружие сдерживания. То есть, оно же было оружием самого первого и последнего удара. Во всех крупных странах в наставлениях и в планах, укрытых за толстыми стенками стальных сейфов говорилось о том, что ударивший первым побеждает. Это вам не войны старой истории, когда нападает один, а побеждает ни с того ни с сего совсем другой. Когда, как в шахматы… Тут все было проще: ключ на старт, красная кнопка, залп, красиво поднимающиеся в зенит, а потом склоняющиеся к западу и востоку ракеты, недолгое ожидание — и все. Нет какой-то очень недружественной страны. Совсем нет. А то и целого континента нет. Вот только точно такие же ракеты могли быть у противоположной стороны. И в ответ на твой залп следовал сразу запуск ракет оттуда. Ну, а дальше, собственно, могла начаться рулетка жизни и смерти: сколько боеголовок отстреляют умелые противоракетчики, сколько собьются с пути направленными помехами, сколько просто не взорвутся, потому что срок им уже давно пришел, а сколько все же дойдет до цели и бабахнет, да какой мощности…

В общем, не начинали войну только потому, что рассчитанные математиками потери своей стороны в результате ответного удара противника превышали допустимые значения. Допустимые — это когда после войны есть еще кому восстанавливать экономику, рожать детей и делать свою страну главной в мире. Ведь цель большой войны — именно в этом. Всегда в этом. Чтобы — главный.

Вот и было оружие первого удара — оно же оружие сдерживания. А кто его не имел, тот дико завидовал и всяко-разно кучковался вокруг тех, кто имел. Союзы заключал и грозил врагам пусть не своими ракетами, а хоть бы и ракетами союзника.

И так вот сдерживали друг друга… То есть, враг — врага, конечно. Друзей — что их сдерживать?

Сдерживались…

Пока горючего хватало.

Пока не выплеснулся наружу перекипевший котел Африки.

Пока вместо противостояния Восток-Запад не выстроилась линия обороны Север-Юг.

А чем можно испугать совершенно дикого человека, чья семья и так умирает от голода или жажды, или от болезней? Атомной бомбой? Ха! Атомная бомба — сказки для детей. Атомные бомбы — легенды. Кто помнит, как они взрываются? Это просто пугают нас… А если и не пугают, так получится праведная смерть — в бою с врагом, да в пламени.

— Воротнички подшить, так вашу и перетак, и три раза этак с переворотом! Мы тут с вами не партизаны какие-нибудь вшивые, по лесам от народа шугающиеся, а регулярная, так вашу, армия! — слышен сквозь брезент палатки рык сержанта.

Сержант хороший. Сержанты — они все хорошие. Вот только меняются они слишком часто. Потому что как только бой — вот и опять нет сержанта.

— Идиоты молодые, — это сержант уже тише, добрее. — Вы хоть понимаете, что не для красоты эта самая подшивка? Это же от фурункулезов ваших постоянных. От грязи.

— Ничо-о-о, — смеется кто-то из молодых сибиряков. — У нас, вон, медведь, говорят, раз в год моется, так его все только боятся. И нас будут бояться…

— Не будут, боец! Не будут. Нас уже боятся. Потому что мы — армия!

— Так точно!

Сегодняшний марш вывел на околицу давно сожженного села. Трубы печные еще стоят — это признак, что село, скорее всего, было «наше». Когда находим «не наше» — там обычно торчат тонкие, огнем свитые разно и согнутые в разные стороны стальные газовые трубы, да еще водопроводные. Хотя, что тут теперь наше, что — нет, давно никто не может разобраться.

— Слушай, Иван Петрович, а ты мирное-то время помнишь еще?

— Это, смотря как рассуждать. С одной стороны, вроде и мир был, как помню, а с другой — все равно все время воевали. Если не мы и не с нами, то все равно где-то была война. Или террор — это ведь тоже война, если вдуматься.

— Но вот такого же не было, как сейчас?

— Такого? Такого не было. Да кто же мог подумать о таком? Знаешь, сколько у нас на складах тогда лежало только простого стрелкового оружия? В двадцать раз больше мобилизационной потребности! В двадцать раз! Официальные данные, между прочим. Это все равно, что каждому в армии по двадцать автоматов.

— Н-да… Вот бы нам сейчас тот автомат… Или двадцать.

— А этим? Врагам нашим — тоже автомат? А потом — нам бы снарядов и пушек, нам бы самолетов и бомб, патронов нам, да взрывчатки… Нет, дорогой ты мой боевой товарищ. Всем — поровну. Теперь у нас только так. И у них — тоже.

В старых фантастических романах часто поминали какой-нибудь специальный отдел, занимающийся поиском вмешательства инопланетного разума в наши земные дела. Рано или поздно наши героические ребята таких внеземных «внедренцев» находили и либо уничтожали всех насмерть, либо изгоняли с планеты в далекий космос, а земляне продолжали свои военные игры.

Правда, ученые говорили между собой, что, мол, если до нас все же долетят космические корабли, то каков же, выходит, их уровень развития — тех, кто прилетит? И кто мы для них тогда, получается? Для гипотетических космонавтов, прилетевших с другого края галактики? Чем мы им интересны можем быть? И приходили некоторые к выводу — ничем. То есть, даже если и прилетели они уже, то смотрят, как исследователь на муравьиную мельтешню в большом муравейнике. Смотрят и нам не показываются. Вернее, мы их просто не видим, не можем даже ощутить, а они, может, давно уже тут, рядом.

Да кто же тех ученых слушает?

А потом мир вдруг кончился.

Можно долго спорить и пытаться доказывать, кто тогда первый нажал кнопку. Тут даже сам повод не интересен. Потому что оружие — оно, чтобы стрелять. Не может ружье висеть вечно на заднике сцены и не выстрелить, в конце концов. Для чего делали тысячи стратегических ракет? Для первого удара? Вот и пошли ракеты из шахт. Полетели ракеты с пилонов из-под крыльев стратегических бомбардировщиков, рванулись им навстречу такие же — с другой стороны.

Кто-то из понимающих процесс тут же застрелился, кто-то повесился в туалете, как в старых страшных кинофильмах. Ждать полчаса и больше, пока долетит неминуемая жестокая и страшная смерть — это тяжело. Это не для каждого. Да еще, если знаешь, что это не твоя личная смерть летит, а всеобщая. Страшная смерть для всего мира.

Войска уже поднимаются по тревоге. Бегут солдаты на плац, стучат подковами сапог, возвращаются по команде за оружием и боеприпасами. Боевая — не учебная! Взлетают по красной ракете самолеты. Космические станции начинают вести круглосуточное наблюдение за передвижением противника.

Полчаса… Или все же целый час? Это был самый последний час, самый крайний, можно сказать, когда третья мировая на самом деле уже началась, но еще не был убит ни один вражеский солдат.

А потом ракеты долетели до цели. И не взорвались. Ни одна ракета, ни одна бомба — не взорвались. И тут же остановились двигатели атомных подводных лодок. Танковые дизели замолкли. Самолеты попадали с неба, как запущенные неловкой рукой камни. Ослепли космические станции. Последний раз мигнули компьютеры, а потом погасли все лампы во всем мире.

— А-а-а, суки! — кричал в истерике генерал, щелкая раз за разом курком пистолета, прижатого к виску. — Гады, твари!

Порох не горел. Взрывчатка не взрывалась. Ток не проходил по проводникам. Видно, исследователь, ну, тот самый, что давно уже наблюдал за нами, решил, что объект исследования подлежит охране. И охранил, запретив и изъяв из употребления практически все оружие, убивающее издали и массово.

Но разве войну можно остановить вот так просто? Если уже муравьиные колонны выступили из своих муравейников, то они переплывут реки и ручьи, своими телами погасят огонь, но все равно доберутся до врага. Сцепятся насмерть.

— Слышь, замполит, говорят, европейцы недавно своих стали мечами вооружать. Как в книгах. Куют такие же, как в музеях, по образцу и подобию, формируют подразделения.

— Да, слышал я такое. Но ты подумай сам, сколько времени надо, чтобы научить одного хорошего мечника? Они вон и лучников пытались научить — и что у них вышло?

Вышел пшик. Действительно, лук не стал массовым оружием. Да и мечник, самый сильный и умелый — что он может против сомкнутого строя регулярной армии?

— А на юге, слышно, копья куют — металл экономят.

— Это они правильно делают, между прочим. Экономия — великая вещь. А копье — вещь страшно в бою опасная и к строю очень пригодная. Только вот как они будут этими копьями свою оборону крепить? Окопы, скажем, рыть? Да хотя бы даже своих закапывать, погибших? Нет, все-таки на сегодня наше оружие — лучшее в мире.

— Сержант! — крикнул в сторону раздернутого входа в палатку.

— Я!

— Там у тебя брусок был такой хороший, помнится. Настоящий такой брусок. Дай-ка мне его на пару минут.

— Да вы мне дайте, товарищ майор! Мы тут все сами сделаем!

— Нет уж, голуба. Оружие, блин, любит ласку, чистоту и смазку… И точить свое оружие я буду сам.

Майор, отвлекшись от умной беседы с пожилым замполитом, склонился с бруском в руке к блестящему стальному острию, подравнивая, подчищая, подтачивая до остроты бритвы.

— Да, наше оружие куда как лучше. Крепкое древко, стальная кромка, широкий захват — голову срубить можно легко. И рубят, сам видел. Да и закопаться от врага — тоже поможет. И своих похоронить. И просто — один на один с любым их мечником выйти не страшно. А еще говорят, что этих вот лопат на наших складах заготовлено — на сто лет вперед!

— Вот, выходит, и повоюем, майор. Вот и повоюем еще.