Всячина

Подарки надо дарить

— А что это у тебя в сумке?

Они были знакомы уже целых два месяца. Перед самым Новым годом на мультфильмовом показе в центральном кинотеатре в темноте и духоте зала пересеклись их пути, и вдруг что-то ударило, встряхнуло и перевернуло обоих.

Ну, она-то — дело понятное. Шестнадцать лет — страшный возраст. С одной стороны, вечная неуверенность в себе и постоянное оглядывание по сторонам — как принимают, как смотрят, как и что говорят. С другой — вечный (на ближайшее время) оптимизм и вера в будущее, в котором, наверняка, потому что не может быть иначе, будет всё-всё-всё и обязательно сразу. И еще в шестнадцать, бывает, еще верят в сказки и принцев на белых конях.

А ему в этом году, который начался после новогодья, стукнет сороковник. Осенью — стукнет. С размаху, да по голове. Развод прошел тихо и без скандалов еще три года назад. И теперь он «жил в свое удовольствие», как раз за разом хвастался друзьям при редких встречах. Редких, потому что они-то, друзья его, жили с как раз с семьями, и время свое делили, как положено. То есть, большая часть — семье, а к другу, которому в этом году сороковник — это уж как там получится.

Он, отсидевшись в одиночестве в съемной однушке на тихой окраине, отдышавшись, начал уже потихоньку выползать в люди, шарахаясь превентивно от энергичных и напористых женщин на своей работе. Театры, концерты, ресторан — иногда, просто чтобы с удовольствием и качественно поесть и выпить. Вот, увидел рекламу ретроспективы старых мультфильмов, решил посмотреть.

Они сидели рядом в полупустом зале. Худенькая школьница, прогуливающая уроки — черное пальто, черные высокие ботинки на толстой тяжелой подошве, длинный черный шарф на шее, черная шляпа на голове — ей говорили, что женщины не снимают головного убора в помещении — черные траурные тени на веках. Полноватый и седоватый какой-то потертый мужик, которому в этом году стукнет сороковник, работающий по свободному графику, а часто просто удаленно, прямо из квартиры. Серая куртка, серый свитер под горло, серые потертые зимние джинсы, серые с синевой мешки под глазами — он пил пиво на ужин.

Ну, вот, в принципе, и все.

Они смеялись вместе и грустили на одних и тех же кадрах. А она раз даже прослезилась — девчонка. Он же сдержался — все-таки он был мужчиной. Бросали реплики, сначала просто так, в воздух, потом шепотом переговаривались. Он хвастался, что видел эти мультфильмы в давнем детстве. А у нее это и было еще оно самое — детство. Он не спрашивал, почему она не в школе. Она не спрашивала, сколько дяде лет. Просто даже и не интересно это ей было.

Потом он проводил ее до метро. Потому что темнело.

А она проводила его до дома — они как раз начали говорить о школе, и он вспоминал, как ему там было плохо, и заодно рассказывал, как здорово после школы было в институте.

А потом он проводил ее до метро. Оказалось, что он столько много разного интересного мог рассказать — просто, наверное, намолчался за три года.

В общем, на следующий день они нашли друг друга в Интернете, и оказалось, что общие интересы могут быть даже у настолько разных людей — шестнадцатилетней школьницы и одинокого мужика, которому осенью должен был стукнуть сороковник.

И вот только не надо, что, мол, одиноким мужикам только одно нужно. Особенно от шестнадцатилетних девушек. Он даже и не думал об этом. Это как-то даже неудобно было — думать такое всякое. Она же, если посчитать, могла быть его дочкой. Симпатичной такой и умной дочкой. Оценки в школе — это же не показатель ума, он-то знал это наверняка.

Разницу в годах иногда высчитывал в уме именно он, посмеиваясь сам над собой.

Ей-то с самого начала было наплевать на его возраст. Тут ведь другое — какое-то общее в мыслях, словах. Что-то в словах, в построении фраз. И еще туалетная вода у него прикольная. Вкусно пахнущая.

В общем, два месяца пролетели, как и не было их. И как-то даже скучно было, если пару дней не виделись и не перекидывались хоть просто улыбкой. Это же не свидание какое-нибудь, а просто можно в метро пересечься. Или вот она могла подойти к офису, где он у клиентов был, дождаться, а потом в ногу, держась за руки, с разговорами и смехом, пешком — к дальнему метро.

И вот сегодня:

— Что это у тебя в сумке?

— Увидел! Глазастый какой! — она смеялась, а сама доставала что-то большое, совала ему в руку и отворачивалась в смущении.

На глиняном плоском листе кувшинки в виде сердца сидела большая добрая глазастая и очкастая глиняная черепаха. А вокруг нее вились яркие красные буквы: «Я с тебя тащусь».

— Кхм, — кашлянул он, не зная, что тут сказать. — А у тебя очки что ли есть?

— Есть, только я их не люблю! — сказала она нейтрально.

Тут он должен был спросить, а кого же она тогда любит, и она сказала бы, смеясь, что его, и все бы продолжалось так здорово, весело и даже где-то счастливо. Но он не спросил, а просто аккуратно и бережно умостил черепаху в свой большой карман. Сам же кинулся к ближайшему сувенирному киоску и тут же вернулся, торжественно вручив ей ответный подарок.

На большом красном плюшевом мягком сердце сидела улыбчивая зубастая серая мышь.

— Вот, — сказал он.

— Это я? — удивилась она. — Это я чего такое тут делаю?

— На сердце сидишь. Прижилась вот.

В общем, день был добрым и веселым. А потом еще день и еще день. Черепаха поселилась у него дома на мониторе, и он с ней разговаривал, проговаривая вслух то, что набирали руки в окне мессенджера. А у нее на столе слева лежало сердце. И мышь скалилась белыми зубами.

Мама спрашивала, кто из мальчишек подарил такую жуть. Но кто и когда говорил мамам правду?

А закончилось все в один день как-то совершенно по-дурацки. Хотя, если подумать, так вроде и правильно все закончилось, вовремя.

Просто вечером она написала:

— А чего это ты меня не поздравляешь и не даришь ничего сегодня?

И рассерженную красную рожицу присовокупила.

А он не понял:

— С чем?

— Блин! С Восьмым марта! С международным женским днем!

— Да какая ты женщина! — написал он и сбоку выложил смайл в виде валяющегося со смеху головастика.

Ну, и все.

Тут надо было еще сказать, что они больше никогда в жизни не встретились, что она вышла замуж в двадцать и родила троих сыновей, но никого не назвала его именем, хотя сердце и мышь долго еще пылились на полке между сувенирами. Что он женился ближе к пятидесяти на усталой одинокой женщине, с которой прожил еще целых двадцать лет, но умер раньше. Что она, девчонка, не знала, что он умер, и даже ничто не пикнуло у нее в груди, и на кладбище к нему она никогда не ходила. Что…

Да, в сущности, можно было написать целый роман.

А всего-то и надо — дарить любимым подарки.

Даже если ты боишься или просто стесняешься признаться самому себе, что — любимая.