Всячина

Новогодняя сказка

— Я ненавижу Новый год, — сказала она и, наконец, расплакалась.

Долго крепилась. Но совсем к горлу уже подкатило, видимо. И рюмка водки помогла. Конечно, водка была совсем лишней. Корпоратив «заряжал» сладким и полусладким. Потом были бешеные танцы, когда все с ожесточенными лицами толкались на тесном танцполе. Потом кто-то потребовал караоке, и с тем же ожесточением выпевал что-то непотребное, на чем она всегда выключала телевизор. Маша ушла, сославшись на головную боль. А дома никого не было. Просто — никого. Вот и шла совсем медленно.

На выходе из метро стоял какой-то слегка поддатый мужик средне-офисного вида в красном колпаке Санты Клауса. Было видно, что стоит давно, что уже замерз, что ждет, наверное, а ждать уже поздно. Ей стало жаль его, как саму себя. Некого ждать, некого. Просто уже поздно.

— Маша? — сказал он неуверенно.

— Э-э-э…, — притормозила она. — Мы знакомы?

— Нет. Скорее всего, нет. Но кто нам мешает познакомиться?

Тьфу! И этот туда же…

А он уже идет рядом, помогая перепрыгивать то, что называется в Москве зимой: снежные завалы и черные лужи между ними. Что-то говорит, говорит…

Маша прислушалась.

Действительно, ждал. Правда, не дождался. Дико замерз. Не женат. То есть, в разводе. Дети взрослые. Надо бы ехать домой — он снимает на Юго-Западе. Да куда теперь спешить? Все равно ведь никто не ждет. Вот, хотя бы поможет девушке. Проводит через темный парк до дома. И во дворе поможет — мало ли что. Времена сейчас такие, праздничные, пьяных дураков хватает…

— Что? Николай. Коля. Нет, не святой, совсем нет. А колпак — это так, для ощущения праздника, для настроения. Чтобы можно было спеть: просто я работаю волшебником.

Ждал он Машу. Но другую, конечно. Стоял в колпаке и ждал. Так что просто уже от холода взял и обратился к незнакомой красивой девушке. Он вообще-то никогда не знакомился на улице. Никогда. Так получилось, что не умел, что ли. Или просто — не то воспитание. Нет, с той Машей тоже не на улице. Интернет, знаете ли. Там теперь все.

Маша не заметила, как сначала стала поддакивать, кивать, а потом сама задавать вопросы. А там уже и разговор пошел такой, что не могла не пожаловаться. Что вот устала. Корпоратив этот проклятый. Рожи эти офисные надоели хуже горькой редьки. Вино сладкое — бр-р-р… А дома в туалете лампочка лопнула. Как вот теперь достать? Ножницами, что ли? И кран на кухне течет. И праздники — никто ведь в выходные не придет, не поможет.

Через пять минут они уже смеялись, вспоминая разные случаи с поломками в старых квартирах. Сошлись на том, что самое страшное, когда тебя начинает ночью заливать сверху. Да так заливать, что проливает и ниже на два этажа. А подняться туда некуда — двери же теперь стальные между этажами. И все стучатся к тебе, и спать дико хочется, и головная боль, и утром на работу, и воняет сыростью потом месяц…

— Вот тут я и живу, — сказала Маша, открывая дверь квартиры. — Ну, что стоите, Николай?

— Коля. Просто Коля.

— Кола-кола-колокольчик, колокольчик голубой, — вдруг запела она красивым голосом, и прикрыла рот ладонью, сама удивляясь, что нашло вдруг.

— Да-да, Коля-Николаша…

— Вот вам тапки.

Он тапки не принял. Сказал, что привык так. И потом — тут же совсем чисто! Просто все блестит!

Маше стало приятно, что он заметил чистоту и уют. Да, он сразу сказал, что пахнет домом, что уютно все и очень удобно.

Как кот прошел по кругу, все осмотрел, все потрогал. А потом открыл свой чемоданчик-дипломат и достал бутылку водки.

— Эх, — сказала Маша. — Буду завтра болеть!

— Это хорошая. Финская. С нее никто и никогда не болеет.

Они в четыре руки ладили стол. Потом он быстро мыл посуду, оставшуюся в раковине, и протирал кухонным полотенцем. Она резала колбасу и сыр. Он разливал водку.

— Ну, за знакомство?

— Эх, — опять сказала Маша, мотнула головой, махнула рукой и вылила в рот первую стопку.

А ведь водка под разговор — гора-а-аздо лучше сладкого вина. И вовсе она не противная. Правильная водка — это когда ты ее наливаешь, холодную, а уже запах, и слюни текут, и хочется ее быстро выпить. И конечно, под горячее.

Горячее тоже нашлось. На имеющемся курином бульоне Николай быстро соорудил остро перченый домашний супчик.

— Надеюсь, противопоказаний нет?

А она только сидела и смотрела. И ее слегка покачивало.

И вот после супчика, после водки, она так и сказала, что ненавидит Новый год.

Потом плакала у него на груди. А он гладил по волосам, гладил по плечам, снимал слезы губами с ресниц, целовал… Ах, как целовал!

Маша думала, в дамских романах все придумывают. Но было все — как в тех романах. И ноги слабели, и руки сами, сами, сами… И уже летят в разные стороны блузки-лифчики, и, слабея, показывает рукой — туда, туда, на кровать… И — ночь.

Какой же он был ласковый…

Утром она проснулась от позвякивания на кухне. Коля обещал сделать кран. У него были с собой какие-то инструменты — совершенно случайно. И лампочка в туалете. У Коли был такой нож, с плоскогубцами. Он сказал, что утром вывернет. И перчатки были, чтобы током не стукнуло.

В постели было мягко, тепло, уютно. Чуть слышное движение в квартире усыпляло и успокаивало. Маша снова уснула, как в омут провалилась. Без снов. С улыбкой.

…

Николай шел к метро через тот же парк. Ему было мерзко и скучно. Девушка ведь хорошая. А он — вот так вот. Поматросил, так сказать, и бросил. С другой стороны, ну, какой с него, скажем, муж? Муж — он ведь не для кранов. Муж — для детей, для долгой жизни вместе. Чтобы смотреть в одну сторону. Чтобы говорить об одном. А тут… ну, приятно, конечно, что сказать. И ей вроде бы приятно было.

Он отремонтировал кран. Сделал свет в туалете. Смазал петли в ванной, дверь больше не будет скрипеть. Убрал вчерашний мусор и вынес его с собой. Вроде как заплатил, выходит… Скверно, скверно…

А ведь было-то — просто замерз. И никогда он ни с кем не знакомился на улицах. Может, просто этот колпак красный? Точно — все от него.

Уже на выходе из метро, увидев густо идущий снег, он снова натянул красный колпак с белым мехом по кругу и белым твердым помпоном.

— О! Санта, мать твою, Клаус! — выругалась замерзшими синими губами какая-то девчонка, стоявшая под козырьком автобусной остановки. — Ты, блин, подарки нам принес?

Девчонка кого-то не дождалась. Как Николай вчера. Точно так же. И была она синяя-синяя, замерзшая-замерзшая. В белом коротком пуховичке и розовой шапочке.

— Лучший мой подарочек — это я! — заявил Николай, подхватывая ее под руку. — Ну-ка, милая, греться, греться, греться. Вода горячая есть. Еда есть. Напитки… Водку пьешь? Хотя, чего я спрашиваю — куда ты денешься? Заболеешь ведь, если не я!

И он говорил, говорил, а она, замерзшая в конец, не могла сопротивляться, да уже и не хотела, похоже.

Вода горячая была.

А пока она сидела в ванной и отогревалась, Николай готовил стол. Горячий суп-харчо из консервов, но с рисом и с большим количеством перца. Куриные окорочка трещали под крышкой, набираясь жара. Водка доставалась из места, где было темно и холодно.

— Ну, за знакомство…

И тут они чуть не попадали со стульев. За знакомство! Как хоть кого зовут? Снежана? Красивое имя. Современное. Редкое. Николай. Да-да, как того самого Санту, ага. Ну, между первой и второй…

Девушка разомлела. Девушке было хорошо. Девушка была готова отблагодарить. Но Николай слишком понимал разницу в возрасте. Это опять то, старое, воспитание. Конечно, говорил он себе, я, можно сказать, педофил со стажем, но не до такой же степени! Ну, совершеннолетняя она, и что? Прилег рядом, обнял, погладил по голове, поцеловал в глаза — она и отключилась. Все же с мороза очень хорошо спится.

Утром напоил кофе. Снежана смотрела смущенно и недоверчиво. Проводил до метро. Помахал рукой на прощание. Шел домой с улыбкой. Теперь уже не ругал себя. Выходило, что перед Новым годом он помог двум девушкам. Очень даже помог.

…

Лена никак не могла очухаться. Вот же залет получился, так залет. Хорошо еще, мужик старый, не клюнул. Еще и имя настоящее не назвала — это она правильно сообразила. А ведь после той водки — делай с ней, что хочешь. Но какой мужик… Спас ведь. Теперь ни насморка, ни чиха какого. И идется ведь упруго. И улыбка во весь рот. И Новый год совсем скоро. А того мудака, из-за которого мерзла на остановке, она запомнила, запомнила… Но это — потом. После праздников. А пока…

На площади перед метро стоял с потерянным видом парень лет двадцати с тремя розами, укутанными и завернутыми в прозрачное. Он прятал розы за пазуху. Снова вынимал, чтобы не помялись, шагал вперед и назад. Топал ногами. Дурак — надел туфли на свиданку. Зима же!

— Молодой человек, — сказала Лена. — Вы не меня ждете?

А он, с полминуты подумав — все же замерз, не сразу сообразил — вдруг расцвел:

— Вас! — и цветы сует.

— Да-а-а? Ну, пошли тогда! Пошли, пошли! Ишь, синий какой!

…

Мария позвонила подруге.

Вообще у нее подруг много, но иногда она звонила Катьке. Потому что Катька — она как психолог и даже как психиатр. И еще Катька — она правильная. Она тоже Новый год ненавидит.

— Кать, а приходи давай ко мне в гости?

— Прям вот сейчас, что ли?

— Ага.

— Ой, Мария, я слышу, вы улыбаетесь? Мария, что с вами такое случилось? Черт, Машка, ты влюбилась, что ли? Ну, наконец-то… Все. Молчу-молчу. Уже одеваюсь. Разливай, подруга!

Они пили на кухне. Катька курила в форточку и все время, как в комедиях:

— А ты? А он? А что потом? Ну, так что теперь-то?

— Ой, Кать, это просто так. Понимаешь? Просто так. Но вот не было такого никогда — а стало. Ты представь, как змей такой поцеловал… Ух, как он целуется!

— Так, старый, говоришь? Опытный, выходит? Ничего, кстати, не пропало?

— Чему у меня пропадать, Кать? Ну, глянь вокруг. Тут хоть все пусть уносят. Но как же было хорошо… Эх, хорошо. Тепло. И вообще.

Затренькал нудный домофон.

— Если опять рекламщик — пошлю его матом, — улыбаясь, сказала Маша. — Слушаю вас…

— Маша, извините, это Коля. Я не знаю вашего номера телефона, а хотелось поздравить. Завтра же Новый год.

— Бля, — сказала Катька, прижимавшая ухо с другой стороны трубки.

И стала быстро одеваться.

— Все-все-все, — шептала она, целуя в мокрую щеку. — У меня, блин, семья. Ждут ведь, проглоты. Надо их кормить-поить. Вырвалась — только к тебе. Позвоню, поздравлю, спрошу.

И исчезла.

Маша стояла перед дверью и нервно сжимала руки, вслушиваясь в медленное движение лифта.

…

А у Ленки все было классно. Чувак оказался из соседнего института. Прикольный такой, вообще. Когда отогрелся, конечно. Сначала-то очень такой — синий и холодный. Все рвался идти домой, раз уж у него свидание не вышло. Но Ленка сказала, что свидание очень даже вышло, и они выпили чуть-чуть ликера на брудершафт, чтобы не «выкать».

…А целоваться он совсем не умел, этот Витька.

Зато, какой романтичный будет Новый год! Просто вот — Новый-Новый! Самый настоящий!

…

Дед Мороз, невидимый народом, стоял на площади трех вокзалов, принимая донесения со всех концов огромного города.

— Та-ак, — гудел он негромко. — Вот еще есть интересная пара. Совсем Новый год не любят. Скучают, понимаешь. Ну, кто возьмется?

— Я! — выскакивал из строя совершенно мультяшный снеговик с ведром набекрень на круглой голове.

— Ну, давай. Нагони им там морозу. Сделай их сосульками. А потом пусть греются в общении. Ишь, придумали — Новый год им не нравится. Новый год — главный праздник. С него все начинается и им все заканчивается. Вперед! У тебя есть еще пять часов!