Всячина

Летописец

В темноте низкого зала — только теплое пятно света над столом. Да согнутый годами и болезнями летописец с вечно грязными от чернил пальцами.

— Все пишешь, вижу, все пишешь… И что пишешь-то хоть?

— Да, как велено мне, всю правду пишу. Каждый год. Каждый день записываю. Чтобы потомки почитали и прониклись, и знали они потом чтобы, как и что было у нас на самом деле.

— Правду? На самом деле? Ну-ка, дай сюда… Так. Ага. Нет, это не пойдет. Никак не пойдет.

…

По зиме по льду прискакали владимирцы. Отношения и так были не очень у вечных соседей. То за луга заливные мужики в кровь побьются, то вдруг купеческий караван прямо на границе княжеств пропадет. А тут — вот они, соседи. Сами явились под стены. Гарцуют на льду, вызывают на бой. Грозятся, что пожгут деревни, а народ в полон уведут. И ведь могут сделать, что тут говорить лишнего.

Можно было и выйти к ним, конечно. Этих, понаехавших, не так уж и много было — десятка с три. А в крепости — полные пятьдесят. Но только, кто его знает? Может, в лесочке остальные притаились? А может, пока эти отвлекают, другие уже на стены лезут с обратной стороны?

— Внимание, — трубил своим басом воевода. — Всем — внимание! Не слушать болтунов — глядеть в оба! Чтобы птица над стеной не пролетела без вашего ведома!

Сожгли соседи пару деревень — это как водится. Кого побили, кого с собой увели. Только что уж теперь об этом писать. Или, выходит по написанному, князь не может свои земли оборонить?

…

— Ты хочешь сказать, что наш князь не может свои земли оборонить? — с прищуром спросил, с ленцой в голосе, но вслушиваясь в ответ чутко-чутко.

Летописец замялся. Сказать, как есть, то есть чистую правду? И что потом — опять в зиму на улицу и искать нового пристанища?

— Да как можно! Даже и в мыслях такого не было!

— Ну, так убери это, убери. Затри, срежь — как там у тебя это делается. Чтобы и намека не осталось. Нехорошо ведь. Криво как-то. Дай-кось, дальше еще почитаю. Ишь, какое у тебя все толстое. Год-то событиями, выходит, был полон?

…

По весне, как трава поднялась, пришли татары. Князь встретил у открытых ворот. Стоял без шапки. Потом неделю бесплатно кормили и поили наехавших. Отдали, что положено отдавать. Да еще князь очень советовал нехристям сходить на соседей, на владимирских. Потому что воли те взяли много. Оттяпывают от княжества, воруют. Выходит, воруют-то даже не у князя, а вот — у самих татар. Свою дружину и своего воеводу князь давал проводниками и переводчиками. И пограбить владимирских, конечно. Надо же зимний ущерб возместить.

Из того похода вернулось половина дружины. Воеводу привезли в телеге. Но татары были довольны, больше лишнего не требовали. Только пожили еще неделю, пока все запасы, что в подвалах были, не проели. Ушли медленно. Вели за собой большой полон — пеших владимирских мужиков. Баб не брали — посекли на месте, чтобы врагов не рожали.

…

— Это как же?

Летописец аж присел за своим столом.

— Это ты вот тут пишешь, значит, что наш князь татар на русскую землю навел?

— Так на владимирских же!

— И мы — русские. И то — русская земля. И рано или поздно станет нашей. Или мы не княжество? Или у нас не дружина? А? А ты нашего князя — как поганого какого-то… Тьфу! Убрать. Весь этот лист — убрать. Дальше что там у тебя было?

…

К самому лету пришли послы от владимирских. Предлагали замириться и против татар вместе выступить. Князь предложил пожить у него, пока обдумает, пока посовещается с ближними. Сам тайно послал гонца. Татары пришли к городу уже через три дня. Послов повязали, увезли с собой. Никто из них не вернулся. Главный мурза оставил пайцзу. Говорил, чтобы собирали мужиков. Если послы во всем признаются, пойдем тогда на владимирских вместе. Смеялся громко. Говорил, что русские дружинники сильные и храбрые. Их первыми пошлют на стены. Князь поддакивал. Пайцзу принял и даже целовал прилюдно. Крестился на главы собора и клялся в верности татарве.

…

— Ну, это же совсем малое. Никакого тут события, почитай, и не было. Событие — это когда много. А три посла — ну что такое? Безделица! А князя — опять глупым выказываешь. Или не глупым, а слишком хитрым и себе на уме. А князь — он должен быть рыцарственным. Не сейчас ведь читать будут — через века! И дети князя, и внуки его и правнуки — все читать будут. А ты… Убрать!

…

Под конец весны пришли, как и обещали, татары. Ходили наши люди с ними на владимирских. Пожгли города и села. Привезли большой полон. Тот полон расселили в деревнях, что ранее жгли владимирские. Чтобы не сбежали, отсекли каждому правое ухо. Объяснили, что каждого, что без уха на дороге встретят — рубить будут сразу и без жалости. Татары смотрели, смеялись, хвалили князя за большой ум. Их добыча была впятеро больше. Ну, так их и было впятеро…

…

— Уберу, уберу, — мелко кивал летописец и уже сам тянул к листам руку.

— Вот понимаешь же, знаешь, как надо. Вижу по глазам — знаешь. Но все же пробивается в тебе какой-то посторонний мятежный дух. Или ты против нашего князя замышляешь что? Или решил бросить нас и снова — в зиму пешком уйти? Не дойдешь ведь. Да и владимирские наших беглецов теперь не принимают. Обиделись с того раза.

— Да я… Да ни в жисть!

— Ладно. Это ты исправишь. Что там дальше?

…

Дальше было восстание. Взбунтовался Ростов. Приходили от князя ростовского послы. Князь наш, умом полный, послов тех заковал в цепи и посадил в подвал. Сам собрал ополчение и двинул к Ростову. Там соединился с татарами. Ростов жгли вместе. Добыча была хорошая. И заодно немного границы спрямили. Три деревеньки теперь — наши. А граница теперь считается не посередине реки, как привычно было, а по их берегу, по ростовскому. И вся река, выходит, теперь наша. Так татары и сказали. Сказали, мол, за службу верную и за дружбу к ним, татарам…

…

— Очумел, что ли? Такое не пишут. Земли эти и река — и так наши, испокон веку, считай. Вот так надо говорить и так надо писать. И чтобы никто даже не вспоминал лишний раз о Ростове и ростовских правах.

— Я сейчас перепишу все. Я — быстро.

— Быстро? Ну, пиши тогда. Посижу, подожду. А потом и прочитаю.

Перо клюнуло тяжелую чернильницу. Тряпица вобрала лишние чернила. А потом с чистой строки на чисто выбеленном листе прорисовались узором буквы:

«В лето… от Сотворения Мира не бысть ничего. И был покой и мир в княжестве».