Всячина

Классика

Звонок в дверь ранним воскресным утром, когда все еще спят, накапливая тепло и негу к пятидневной рабочей неделе, вызывает только раздражение. Фома Игнатьевич подождал немного: может, жена поднимется первой и откроет дверь? Может, кто-то уже проснулся и стоит на кухне, и сейчас…

Опять звонок. Да длинный, уверенный.

Жалея себя и одновременно готовясь встретить грудью любую неприятность, Фома Игнатьевич поднялся, сунул ноги в старые разношенные тапки и зашаркал на выход.

Третий звонок.

— Ну? — спросил Фома Игнатьевич в пространство за дверью, открыв ее и распахнув настежь. — Ну? Чего надо с утра?

— Вот сюда глянь, дядя!

В руке звонившего в дверь распахнулась толстая кожаная книжица красного цвета. Вот и чего она красная — еще пытался уцепиться мозг за длинные и медленные размышления ни о чем.

— Все понятно? Собирайтесь!

— А дети?

— И детей поднимайте. Сегодня Шишкин. Там можно с детьми.

— Дети! — закричал тонко и радостно Фома Игнатьевич. — Дети! Вставайте! Мы сегодня идем на выставку!

— Тридцать минут вам на сборы. Автобус внизу. Опоздаете — сами знаете.

Они успели просто вот тютелька в тютельку. Как говорится, «на падающем флажке».

— Ивановы! — кричал от передних дверей молодой полицейский в черной форме с блокнотом в руках. — Ивановы!

— Есть, все! — отвечали сзади.

— Так… Опискины!

— Это мы, — ответил Фома Игнатьевич. — Мы все.

— Староприходские!

— Извините, Староприходский. Я один. Жена умерла.

— Вот ведь, — беззлобно ругнулся полицейский. — Опять со списками напортачили. Вычеркиваю, значит.

После переклички тронулись. В пути кто-то впереди читал в микрофон справку о знаменитом русском художнике Иване Ивановиче Шишкине. Все слушали молча и внимательно. Даже дети. Они уже понимали.

Когда приехали, увидели огромную очередь.

— Ну, вот… Провошкались с вами. Теперь на весь день, считай. Ну, пока займемся чтением. Предъявите читательские билеты, подготовьтесь объяснять, если что у кого не так.

И пошел по проходу от самого начала автобуса и к самому его концу. Брал в руки читательский билет, листал быстро, сравнивал фотографию с лицом владельца, потом смотрел в свои списки, отмечал что-то, командовал «на выход», и человек бежал в конец очереди. И так с каждым.

— А вот вы, Игнат Фомич…

— Фома Игнатьевич мы, — робко возразил Фома Игнатьевич.

— А не одна фигня? Чем органы поправлять, лучше бы за собой следили. Когда взяли «Войну и мир»? А? А когда сдавать будете? Что, совсем ничего больше не читали? Маловато у вас выходит. Не по норме. Я вот ставлю специальную отметку — потом участковый проверит. Но на следующей неделе за вами будет еще Достоевский и Чехов. Оба сразу. Согласно списков. То есть, прощаю… Пока. На выход!

И Фома Игнатьевич, подталкивая детей и прижимая локтем руку жены, быстро пошел в конец длинной очереди на выставку великого русского художника Шишкина, радуясь, что простили. Хоть и пока. Ничего, на следующей неделе вечерком после работы осилит и Достоевского, и Чехова.

Понятное же дело — на классике держится все. От семьи до государства — на классике.

Сзади следующему скомандовали:

— На выход!