Всячина

Русский национализм

Хорошо сидели. Компания подобралась правильная, когда всем есть, о чем сказать и что в ответ послушать. И говорилось, и пилось под это естественно и натурально. И вот тут Джон и сказал, спьяну, что ли — и все этим испортил:

— А я, — сказал он задумчиво. — Русский.

Все так сразу и притопили. Тишина вдруг такая наступила нехорошая. Мертвая какая-то. А потом я ему говорю:

— Не смешно.

А он же пьяный — сразу видно! Вот и не вкурит никак, что тему поднял совершенно не ту. Пьяные — это уж такие люди, что с ними ни делай… Ну, кроме холодного душа, наверное. А где нам тут найти холодный душ?

Вот он сидит, тупит над своим стаканом, смотрит грустно в самый темный угол и повторяет:

— Нет, пацаны. Я — самый настоящий русский. И ничего вы со мной не поделаете.

Ну, во-первых, он так оскорбил всех девушек. Всех обеих, которые были с нами. Мол, будто и нет их при разговоре. Или тоже их — пацанами. В общем, так можно и по морде схлопотать. А во-вторых, как я уже сказал — не смешно. Совсем не смешно. Это ведь реагировать, выходит, надо. А как? Бить его бутылкой по голове и выволакивать наружу под снег с дождем? Так ведь еще не ясно, хватит ли удара по голове. А вдруг он и правда — русский? У них ведь головы крепкие. Ну, так все говорят. То есть, не говорят, а просто знают: у русских головы крепкие…

Но говорить о таком, да еще в людном месте… Ну, не культурно это. Не правильно. Тем более сегодня.

И вот пауза длится, длится… Народ переглядывается, но осторожно так. Так-то глаза у всех, вроде, вниз, в бокалы, в стаканы, в блюда. Неудобный момент получился. Позорный даже в чем-то.

Тут Фредди, не глядя на Джона, а как будто продолжая разговор, но громко и отчетливо — для всех и каждого говорит:

— А моего прапрадеда, между прочим, русские убили.

Тут Джон как-то ожил сразу, порозовел даже, а то совсем был, как замороженный. И закричал на весь зал:

— Эй, Фриц, а что твой прапра- или сколько там «пра» делал тогда у нас под Москвой? Я бы сам такого — нафиг. Ишь, приперлись к нам в гости со всей своей техникой…

Фредди придержали за рукав, когда он вставать начал. Мол, рано еще, не надо, все, может, обойдется.

Могло бы и обойтись, но тут уже народ стал заводиться.

— А про моего предка что скажешь? — это Пол, он тоже крепко выпил, вот слова и не держатся.

— А твоего лягушатника разве не у нас под Москвой уконтрапупило? — удивляется Джон. — Чего он туда поперся?

И вот это «уконтрапупило» как раз показывает, как уровень его агрессии и уровень алкоголя в крови, так и всю его самую настоящую «русскость» и вообще «ненашесть». Тут уже общий ор начался.

А он, главное, каждому находит, что ответить. Каждому! Да по больному, по памяти его, по крови… Обидно, и пальцы сами собой в крепкие кулаки сжимаются.

Вот я кулаки эти выложил на стол, смотрю на них внимательно — ну, не могу я на этого дурака смотреть, в глаза его пьяные — и спрашиваю тихо. Тихо, потому что я с ним за одним столом сидел. Мы же с ним, типа, дружили. Во всяком случае, до этого вечера. Вот я и говорю:

— Джонни, малыш, а ведь ты не толерантен. Нет, нисколько не толерантен.

И так как-то получилось, что сказал я это в паузе, когда все замолчали. Поэтому, хоть и не кричал я, но все сразу услышали. Джон так даже побледнел и тоже кулаки на стол выложил. А кулаки у него — ого-го. С детскую головку. Даже на вид тяжелые и твердые. И быть бы тут битве и крови, но подошел бармен. Он сам-то швед по крови, по родне своей, Иохансон. Как по имени — никто и не знает, наверное. А по фамилии — легко. Она у него на бедже написана. Здоровый и угрюмый мужик. Выше любого на пол головы. А руки такие, что три кружки по литру — спокойно. Даже не шелохнется ничего.

Вот он подошел, посмотрел внимательно на мои кулаки, на его кулаки. А потом выставил табличку на стол. Наверное, только что написал жирным ярким маркером:

«Кроме русских».

И пальцем Джону показывает: мол, встал и вышел.

Джон сразу про толерантность стал ему напоминать. А бармен-то подкованный оказался:

— Ты — гей? — спрашивает. — Может, трансвестит? Тоже нет? Негр? Мексикано? Китаец? Араб? Нет? Так чего зря губами плямкаешь? Русских толерантность не касается.

Джон посмотрел вокруг — столики еще были. Но Иохансон покачал головой и стал на каждый столик свои свежие таблички ставить: «Кроме русских». Да и не к кому было бы Джону садиться — все смотрели так… Ну, будто тоже пальцем показывают на выход.

Вот так и закончился тот наш вечер. Потому что все настроение было напрочь испорчено. И всех теперь тянуло то ли на политику, то ли подраться, прямо, как русским, когда напьются.

А ведь так хорошо сидели!

И во всем, обратите внимание, виноват этот проклятый русский национализм. А если бы не он, так и ничего бы не было.