Всячина

Последняя твердыня

— Хорошо идут, черти!

Черти опять, как и всегда, шли хорошо. Плотными черными шеренгами, покрывающими без просвета все поле боя от горизонта до горизонта, под строгую барабанную дробь, плечом к плечу. Молча. В ногу.

Напряжение нарастало.

— В психическую пошли… Ишь, напугать думают. Нас — напугать!

— Да что там они могут думать? Послали их — вот и идут. Им ведь назад вернуться, повернуть куда-то, никак нельзя. Да и бунтовать все равно невозможно. Ниже них все равно нет никого.

— Внимание всем! Э-э-э…В каком смысле — ниже?

— Ну, ад — так ведь ниже и никого.

— Всем — огонь! То есть, тьфу… Вода!

Огонь не брал жителей ада. Огнем стреляло их собственное оружие. Люди в своей последней твердыне отбивались водой, которую непрерывно отмаливали и освящали последние оставшиеся в живых священники из бывшего сводного отборного «святого» полка.

Легендарный полк побывал в каждой крупной битве. Но если врагов нисколько не уменьшалось, а как бы даже и не росло их количество, то нового священника, да такого упертого, такого правильного и праведного — его ведь и за год не воспитаешь. Вот и рассеялся постепенно полк. А ведь как били противника! Одной молитвой — залпом! А одновременное залповое благословление — оно ведь просто развоплощало порождения тьмы. Не оставалось от них ничего, никакой потусторонней дряни. Теперь последние оставшиеся в живых священники стояли вкруг озера и святили воду, которую тут же пожарными рукавами подавали на передовую.

…

— Они снова отбились? Опять?

— Так точно!

— Да что у вас тут творится, в конце концов? Сколько можно уже? Послать им переговорщиков. Разве не понятно еще, что все равно проиграют — чего же сопротивляться? Чего тянуть? Ну, твердыня у них, твердыня — это точно… Но — последняя все же! Крайняя, как они говорят. Пусть уж сдаются, наконец, да закончим с этим делом. И будет, как сказано нам свыше.

— Переговорщиков они просто расстреливают издали. Не подпускают к воротам. Подлые люди…

— Кого слали?

— Белиала слали, Бегемота… Лучших из лучших!

— Ну, так ангела им тогда пошлите, что ли. Вон, даже из архангелов можно взять… Тогда выслушают — никуда не денутся!

— Будет исполнено!

…

Гавриил ругался, как пьяный сапожник, стряхивая грязные капли воды с белых ангельских крыльев. Даже хуже ругался, как строитель — те в области ругани покрепче сапожников будут.

Стрелки на стене замерли, прильнув к прицелам.

— Не горит?

— Не горит.

— Залп!

И снова потоки грязной воды окатили архангела с головы до ног, скатываясь в неопрятные жирные лужи у сияющих золотом ангельских сандалий.

— Да вы, блин, с ума там посходили, что ли? Кончайте эти ваши безобразия! — кричал Гавриил, обращаясь к хмурым лицам, смотрящим на него из амбразур. — Что, ангелов, так вашу, никогда вживе не видели? Я же вам сейчас Михаила приведу — будете знать тогда, как обливаться! А то, ишь ведь, не нравится им главный помощник людей… Не хотят они, понимаешь, по-доброму… Открывай ворота! Открывай! Говорить будем!

В темном подвале от крыльев Гавриила и от нимба его разлилось доброе теплое сияние, стало светло, как под лампочкой.

— Сидеть! — рявкнул здоровый краснорожий охранник с плечами шириной в метр. — Сидеть, так твою и перетак и два раза так!

— Спокойно, сержант, — дознаватель прошагал к своему столу, уместился на тесном стуле, протянув со стоном в сторону раненую ногу. — Ну? Говорить будете или как и зачем?

— Прошу встречу с командованием и всем гарнизоном последней твердыни! То есть, не прошу, конечно — требую!

— Требуют они. Чуть что — сразу требуют. А сами, значит, с той стороны пришли…

— Да нет же никакой «той стороны»! И просто не было никогда!

— Ага. И войны, значит, никакой нет. И черти эти в атаку не ходят по двадцать раз на дню. И сатана здесь совершенно с краю и никак не влияет… Вы говорите, говорите. Запись идет.

— Нет, война, конечно, есть. Но — последняя. Итоговая, так сказать. А вы никак не хотите ее закончить. То есть, даже мешаете.

— Потому что жить-то всем хочется. А нам, последним оставшимся, с темными силами никогда не смириться.

— Да нет же никакой темной силы!

Из тени за спиной дознавателя выдвинулся священник, всматриваясь пристально.

— Так говоришь, темной силы нет?

— Нет! — уверенно кивнул архангел.

— А светлой — тогда?

— И светлой — нет!

— То есть, ты — вовсе не со светлой стороны, я тебя правильно понял?

Гавриил задумался. Если темной стороны нет, то и светлой тоже — это правильно. Но сам-то он тогда — какой? То есть, что значит — какой? Такой, каким нужен своему повелителю. И не имеет значения цвет маховых перьев в крыльях. Никакого значения это просто не имеет.

— Я, — сказал он мудро, — ни с какой такой стороны. Потому что самих этих сторон просто-напросто никаких нет.

— Отрицаешь, выходит, ад и сатану, повелителя его?

— А-а-а… Я все понял! То есть, понял, что это вы просто ничего не поняли! Вы считаете, что война идет между адом и раем? Так это совсем не так! Не может быть такой войны! Это как, представьте, война между переплетным и печатным цехом в типографии. Как война между историческим и геологическим факультетом в университете.

— Говори, говори, мы слушаем тебя.

— Нет иного повелителя ада, кроме единого Вседержителя. Он же владеет и раем. И всей Вселенной. И всем, что измыслит и создаст своею волею. И сатана, которого поминаете через раз, есть один из его ангелов, наказанный и изгнанный с небес под землю, в темноту преисподней. Но это — его ангел! И подземные чертоги — тоже его! И ад, и огненные озера, и сковородки под грешниками, и Сизиф, отрабатывающий свой грех — это все божье, все по его повелению и по его указу.

Священник слушал, смурнея лицом и темнея глазами.

— Так ты говоришь, что черти эти — по божьему повелению в бой идут?

— Да!

— И что война эта — его личная воля?

— Да! — радостно кивнул Гавриил.

— И мы, как ты говоришь, должны по его воле открыть ворота и сдаться? И закончится война. И больше не будет войн?

— Да! Вот же, понимаете всё!

— Посиди тут пока… Посовещаться нам надо.

…

— Что скажете, батюшка? Вы у нас главный эксперт на сегодня. Остальные совсем еще молоды, неопытны.

— Что тут можно сказать… Бог наш всемилостив, всеблаг… Но и всемогущ притом. Это мы признаем, в это верим. И если надо ему уничтожить род людской, так его воли простой хватит для того. Если же мы тут, кучка ведь нас, мало, но отбиваемся от адских орд, то — была ли на их победу воля божья? Не может же так быть, что наша оборона — сильнее божьей воли?

— Ну, ты сказанул, отче… Прости меня, грешного…

— Вот я и думаю. Думаю, выходит, засланный у нас переговорщик. Умы он нам пытается повернуть не в ту сторону. Или хочет убедить, что бог не всемогущ. Так, а кто у нас не всемогущ? С кем борется всю жизнь человек, чтобы достичь в конце идеала и попасть в райские кущи? С диаволом. С сатаной. С искусителем-змеем. Вот и выходит, что это змей прокрался к нам. Искушает. Ну, ладно…

— Так, что, опять святой водой его полить?

— Этого — бесполезно. Не вредит ему вода. То есть, вредит, конечно, но не так сильно. Этого — сжечь, полагаю. А не сгорит, так утопить. Уж оттуда-то, со дна, не выберется. Особенно, если груз хороший к ногам прикрепить.

— Но ведь — переговорщик все-таки… Нельзя ведь, вроде?

— И что теперь? Мы — последняя твердыня. Нет для нас иного конца, кроме смерти. Все одно — помирать. Так надо перед своей смертью нанести побольше вреда этим тварям. Вишь, какого к нам прислали… Белого, да блескучего. Не из последних он у них, видать. Вот его и казнить смертию самой жестокой. И пусть эти смотрят. Пусть кидаются ему на выручку. И тех всех побьем. Нам все одно отступать некуда. Пусть весь мир против нас, мы же — с богом. И никто же на ны!