"Испытание", книга первая

Глава 4

После полной остановки автобуса, внутри его уже никто не мешкал и все ринулись на свободу, дабы рассказать людям снаружи пережитое и о том, какие события постигли город с той стороны реки. Мы с Женькой, так же, побежали наружу и смешались с толпой на остановке «Амстор», на которой, видимо по въевшейся привычке, остановился водитель. Здесь я увидел и знакомые лица, и хотя это были и не первейшие мои друзья и товарищи, всё равно, они меня очень порадовали. Я шёл в их сторону, говоря Жене: «Вон Димка Т. с Игорем и Андрюхой, пошли к ним, расскажем что стряслось». Повернулся, а его и след простыл. Это было так привычно: его очередное исчезновение…тогда я даже как-то не подумал что, возможно, больше его не увижу. Впоследствии именно так и произошло и мы с ним больше не встречались. Надеюсь, ты жив, Евгений Б. и у тебя всё хорошо. Надеюсь, ты выбрался из этого рукотворного ада и нашёл свой тёплый уголок под Солнцем, недалеко от реки или озера с чистой водой, с громкими но приятными птичьими голосами, с вкуснейшей рыбой в, — и дичью, — возле водоёма. Не хочу верить в то, что ты съеден как и многие, этими.

Подойдя к пацанам, я начал в красках описывать произошедшее, добавляя от себя немного (иногда побольше) дабы более радужно дать прочувствовать недавнее событие, приключившееся со мной. Мне, как и множеству людей, свойственно было добавить немного специй к реальным блюдам-картинам, взятым из жизненных обстоятельств. Но мой девиз был в этом таков: «Перчи, но не соли». То есть того, чего не было я не сочинял, просто приукрашая действительно случившееся.

(Здесь внимательный читатель может задаться очевидным вопросом. Отвечу на него сразу же: в данном письменном изложении событий я не перчу от слова «совсем», не говоря уже о соли или сахаре.)

Вначале, когда я рассказывал о маневрах «автобусника», глаза ребят округлились и они были немного неприятно удивлены от того что эти приключения достались мне, а не им. После, когда я рассказал о цыганке и Акимо-Алимских«достижениях», они перебив меня, хотели ринуться найти их и дать взбучку. Хочу заметить что эти три парня были достаточно спортивного телосложения. Один из них (Андрей) был мастером спорта по кик-боксингу, двое других-просто каждодневно, по несколько раз в день ходили заниматься на турники и брусья. Данные снаряды частенько посещал и я, поэтому у нас были некоторые общие интересы. Конечно, я не обладал их завидной мускулатурой и не делал лесенку до 50 подтягиваний, но снисходительного отношения из-за этого у них ко мне не было. Скорее наоборот — они меня уважали.

После воплей на Гурова и после того, как что-то пыталось ворваться в автобус через заднее стекло, почти пробив его собой, я и забыл о лицах кавказской национальности и их проделках в автобусе. Забыл, пока не рассказал о них своим товарищам. Мы вместе побежали в автобус, но увидели в нём лишь Левую бабулю, лежащую на сиденье и двоих людей, истекающих кровью на полу. Больше никого в нём не было. Трупы на полу как бы подтвердили мой рассказ и парни начали говорить наперебой о том что нужно вызывать «скорую» и полицию, на что мы услышали через динамик ответ водителя что он уже позвонил «кому надо» и все вызваны а мы должны выметаться из автобуса прочь, если не хотим загреметь «в места, не столь отдалённые». (интересно, водитель взял эту фразу из известного советского фильма или он знал, что такая формулировка была в действующем в 19 м веке законодательстве Российской Империи и обозначала ближнюю к Европейской части России Сибирь, в которую ссылали каторжных заключённых для принудительных работ?)

Как правило, мёртвый человек, — кроме чувства сострадания и скорби, у увидевших его живых, если, конечно, зрелище подобного рода не является рутиной для этих живых, то есть их каждодневной работой, — вызывает глубоко закопанное внутри чувство страха. Видя труп, каждый понимает, что когда-то и он превратится в такой бездыханный кусок плоти, не наделённый разумом, не движимый его силой, который никогда уже не сможет испытать каких-либо чувств, эмоций. Не сможет заплакать или засмеяться; не сможет злиться или радоваться, злить или радовать других; не сможет слушать или играть хорошую музыку, засыпая с её мотивом в голове, придумывая из него свой мотив; не сможет читать или писать книг, стихов, писем, сообщений в мессенджерах; не сможет оставлять после себя массу запечатлённых моментов своей жизни, — так важных только для него и его ближайшего окружения и не нужных никому больше, — фотографий; не сможет ощутить ледяной снег своими руками и испытать жар огня своим лицом; не сможет полюбить и возненавидеть; остановится, наконец, бесконечный, непрерываемый каждодневный конвейер с поглощением-переработкой-оправлением пищи; будут уволены все работники из цеха генерации нервных импульсов; сокращены, так же, сотрудники насосной сердечной станции — в общем настанет массовое перманентное увольнение…что повлечёт конец всему для индивида…

Именно это пугает каждого. Та сторона, с которой никто не приходил, не делился опытом, не проводил мастер-классов, не снимал видео…не писал писем…не присылал подкастов…не рассказывал как сделать лучше, чтобы…

Страх неизвестности — самый сильный человеческий страх из всех известных. Смерть-самая большая неизвестность из любых неизвестностей. Миллионы иных неизвестностей можно сделать известными для каждого в отдельности при их желании и для многих — при большом желании многих… (или одного — руководящего теми, кто якобы руководит этими многими)… Многие гипотезы и теории, многие религии и верования, многие крайности человеческой природы и разума пытались и пытаются прочитать что же на той стороне и существует ли вообще какая-то та сторона…или же человек — это просто множество химических соединений и цепочек, которые прекращают свою деятельность после физического умерщвления тела…и никакой души/разума/кармы не существует…кто знает?.. это незнание и пугает.

Увиденное в относительно нестрессовой ситуации поразило и меня, так же, как и парней. Ведь когда мы улепётывали на автобусе от непонятно кого, каждый переживал за себя и не мог адекватно, глядя по сторонам, воспринимать и анализировать действительность…

И тут реальность снова набросилась на меня со всей возможной жестокостью. Воспоминания недавних событий вновь ожили, перекрывая радость от мнимого избавления от погони. Я начал говорить и говорить. Рассказал о том, что произошло на конечной; о вопле цыганки и шахтёра, о вое со стороны площади, о том, каким образом было повреждено заднее стекло автобуса.

Мы подошли к задку автобуса и посмотрели на стекло. Присмотревшись получше к нему, я указал ребятам на то, что в трещинах остались клочки шерсти серого цвета и капли алой крови. Андрей, будучи лидером этой тройки, первый отошёл от шока и сказал: «Ну что ж, с этим нужно что-то делать. Нельзя просто так это оставлять на полицейских. Вы же знаете их…ничего нормально они не делают, если их не стимулировать»

* * *

И это была чистая правда. Полицейские — люди, призванные на свою службу защищать мирных законопослушных граждан от бандитов, быть примером для подражания для детей и взрослых, люди, которым синоним слово «закон», по факту являлись такими же бандитами, за которыми они должны бы были охотиться (как нам говорят многочисленные фильмы и книги: полицейский — гроза бандитов), только узаконенными.

Впервые я столкнулся с полицейскими когда мы построили домик на балке, который называли «халабуда». Мне кажется ребята в каждом дворе или, хотя бы, через один двор, строили такие домики. Из подручных материалов, найденных на свалках и незаконченных стройках, возводились эти домишки одних юных строителей и рушились другими, такими же. Но, иной раз, эти домики были достаточно крепкими и в них компании ребят проводили целое лето, бывало и целый год. В них играли в карты, шашки, шахматы, курили сигареты, писали речитативы, (которые обязательно в скором времени сделают их авторов знаменитыми, по мнению самих авторов) делились переживаниями и рассказывали всяческие истории и небылицы. Такой домик был и у нашей компании. Подробнее о нём я расскажу в другом месте и в другое время, если оно найдётся. Сейчас же остановлюсь на незваных его гостях.

Седой и его сослуживцы стал захаживать к нам в халабуду как только мы окончили строительство. Мне видится что это бабушки, из девятиэтажки неподалёку, первоочерёдно вызвали «правоохранителей», дабы те проверили несносных детей. А потом они уже начали захаживать по собственной инициативе. Это стало хорошей прикормкой для них.

Впервые они зашли втроём, были настроены (скорее делали вид) даже дружелюбно:

— Привет, ребята. Чем вы тут занимаетесь, можно зайти, посмотреть? — всё было сказано очень вежливо, казалось бы. Они втиснулись к нам в убежище и начали всё осматривать, насколько им позволял их рост и объём. Халабуда ведь была для детей, не забывайте, и размер у неё был соответствующий. Взрослым было, мягко говоря, не комфортно в домике, размером 2×2.5 метра, высотой где-то метр семьдесят сантиметров, в котором посередине стоял стол, возле одной стены-диван. В общем места было не совсем много, скорее наоборот.

Первым делом, Седой забрал полупустую пачку сигарет, которая лежала на столе и была на кону в «трыне». Затем нам вежливо сказали что нужно выйти, что неудобно так знакомиться и проч. и проч. Естественно, мы вышли. Был я, Дима С., Саша К., Виталя И., Женя Б. Нас обыскали, у Санька забрали зажигалку «Zippo», которой он очень гордился и показывал всем повсеместно. Все сигареты, купленные с таким трудом, у нас отобрали, пригрозив пойти к родителям, что для некоторых было сродни смерти. У Жеки и у Димы забрали какие-то мелкие деньги, у остальных их просто не было. И напоследок сказав:

— Приятно было познакомиться. Вы не балуйтесь тут, мы еще зайдем к вам, друзья, — плутовато ухмыльнувшись и подмигнув, Седой и его шайка удалились.

Мы тут же горячо начали обсуждать это посещение. Начали радоваться тому, что нас всех не упрятали в тюрьму (не понятно за что) и грустить тому, что остались без сигарет. Они у нас были разменной монетой, вместо денег, в карточных играх. Так повелось. Отчего и как именно это получилось — не помню, но факт остаётся фактом: нас оставили без денег во всех отношениях.

Лично у меня, после первых ощущений эйфории, что нас не забрали в отделение и не позвонили родителям, осталось чувство какой то внутренней разбитости. Какие-то неведомые, непроизносимые доселе законы и правила были нарушены. Идеальные люди, борцы со злом, охранители нас от сил тьмы, на поверку оказались такими же гопниками, которые встречались мне в соседнем районе (где меня тогда никто не знал).

Они отберут у тебя сигареты и деньги (если таковые имеются), спросят «Чё ты тут забыл, мелкий?» просто для того чтобы не отпускать тебя безмолвно. Содержание твоего ответа их мало заботит. И с ухмылочкой на лице, а иной раз и с одноразовым пакетиком в руке (с клеем «Момент» внутри), пойдут дальше своей дорогой. А ты радуешься, что тебя не поколотили и думаешь: «Зачем я вообще пошёл в этот район с Серёгой к его маме на работу, поесть пиццу и не лучше ли было дома пообедать…».

Потом мы встречались с Седым(именно он был неизменным олицетворением страха полиции для всех нас. Я сверялся со своими друзьями в ощущениях на этот счёт) не единожды. Он л овил нас, когда мы лазили в балке, выуживая из ручейка пиявок (противнейшие существа), в надежде сдать их в аптеку за деньги. Ловил, когда зимой мы катались с горки «американки» и с «убийцы» (это названия горок) в той же балке. Ловил, когда мы просто шли по улице, никого не трогая. Ловил и на турниках. Можно долго перечислять наши с ним встречи, но смысл от этого не изменится. Каждый раз происходило одно и то же: обыск, воровство вещей, дорогих каждому тринадцатилетнему пацану, и ничтожных наличных денег и попугивание звонком родителям, видимо, для профилактики. Звонок домой, конечно, был страшен. Ведь каждый уважающий себя родитель знает что полицейский врать не будет. И что, если ты попал туда, значит есть за что.

Один раз меня, с Александром Х. (моим другом одного периода времени и одноклассником — по совместительству) забрали в отделение. За то, что мы, найдя запечатанную бутылку водки, валяющуюся в парке, скрылись в балке и хотели её попробовать.

Каждый ребёнок ведь видит как его родители на праздники употребляют пойло подобного характера. И на подсознательном уровне у него откладывается что нужно тоже его употреблять. Особенно из-за того что праздник для ребёнка является чем-то таким, что происходит не так уж часто и чем-то таким волшебным… И в этот то волшебный день, взрослый, — который безусловно является обожаемым его ребёнком, человеком, — употребляет всевозможные алкогольные напитки, приговаривая «За твоё здоровье» и прочие абсурдные тосты. Когда же приходит период некоторой самостоятельности ребёнка, он ведь тоже ведёт себя как взрослый (как ему кажется) и, в тайне от взрослого, примеряет на себя его лик; тут же включается сознание, выуживает из подсознания «за твоё здоровье» и, при удобном случае, стремится всеми силами создать условия для повторения тысячу раз виденной сцены. Так и получилось с нами.

Мы распечатали бутылку (видимо, какой-то алкоголик уронил. Не знаю откуда она взялась в парке неподалёку от балки) и начали, прислонив её горлышком к ладошке, переворачивать её, дабы водка попала на руку, чтобы слизнуть её языком. По-настоящему пить было очень страшно, но попробовать было очень нужно. Санёк уже успел попробовать, скривившись передал мне бутылку, я же только перевернул её и попробовать еще не успел, как сверху раздался крик «А ну стоять, негодяи!».

Это был Седой.