Оборотни Духова леса

Глава 7. Они обернутся волками?

28 августа (9 сентября) 1872 года. Понедельник

Сельская церковка отбрасывала длинную тень, терявшуюся среди заскорузлых старых елей и буйно разросшихся бузинных кустов. Впрочем, Иван к самой церкви не пошёл: приостановился шагах в десяти от невысокой паперти — возле почерневшего от времени деревянного ведра, на две трети заполненного водой. Как видно, вылакать её всю дворецкому-волкулаку оказалось не под силу.

Иванушка с усилием опустился на одно колено и так низко склонился над ведром, будто и сам хотел напиться из него. Вода теперь не играла бликами, как тогда, когда на неё смотрел из оконца Парамоша. Её осталось меньше, да и солнце стояло ниже — его лучи больше не касались водной поверхности. Так что поначалу купеческому сыну показалось: жидкость в ведре имеет чёрный, как у нефти, цвет. Но, взглянув попристальнее, он понял, что ошибся — да ещё как!

Если на что и походила чёрная гладь внутри ведра, так это на беззвёздное ночное небо. На беззвёздное — но не безлунное. Приглядевшись, купеческий сын обнаружил: в центре тёмного круга воды имеется ещё один кружок: светлый, желтоватого оттенка. Поначалу маленький — не больше пуговицы, — он, пока Иван на него смотрел, начал увеличиваться в размерах. Вот — он стал уже с серебряный рубль. А вот — разросся до диаметра кофейного блюдца.

И только тут до Иванушки дошло, что именно он видит! А ведь мог бы сразу догадаться: нечто подобное он наблюдал, когда заглядывал совсем недавно в пресловутый Колодец Ангела. Да, это была она: идеально очерченная, как знаменитая окружность художника Джотто, полная луна. Ну, то есть: её отражение, конечно.

— Да откуда же оно здесь взялось? — прошептал купеческий сын; а затем, запрокинув голову, посмотрел на небо — словно и вправду рассчитывал, что оно окажется не голубым с предзакатным пурпурным оттенком, а чёрным, как смертный грех.

Но, конечно, небо над ним не изменило своего цвета. И полная луна не возникла на нем, переменив свою природную фазу. Только вот — когда Иван снова заглянул в деревянное ведро, картина стала иной уже там.

Он ахнул и отшатнулся: на него взирала колыхавшаяся на поверхности воды серая волчья морда. Не оскаленная, не злобная — скорее, задумчивая и печальная.

Первой мыслью Иванушки было: волк отражается в воде, заглядывая в ведро ему из-за плеча. Только тут купеческий сын вспомнил, что оставил пистолет господина Полугарского в седельной сумке — помутнение рассудка, не иначе! Он моментально сунул руку в карман сюртука, где лежал «змеиный замок», обвязанный носовым платком, выхватил его, обернулся, одновременно привставая.

Позади него никого не было. Только лёгкий ветерок колыхал кусты бузины неподалеку. И гроздья карминно-красных ягод казались скоплениями насосавшихся крови клопов.

Иванушка снова заглянул в деревянное ведро. И на него глянуло оттуда уже его собственное лицо: страшно напряжённое, но тоже — преисполненное печали.

Купеческий сын вскочил на ноги, почти не заметив боли, что пробила всё его тело. В ушах у него загрохотала кровь, а перед глазами поплыли пятна цвета ягод бузины. Со всего маху он ударил ногой по чёртову ведру — выплескивая из него всю воду, отшвыривая далеко в кусты. Пролетев по высокой дуге, оно ухнуло в густую зелень. А Иванушка едва не упал — как ни крути, а ноги плохо держали его.

Кое-как приняв устойчивое положение, он сунул замок обратно в карман — едва попал: руки ходили ходуном. «Надо было сжечь это ведро, а не пинать», — посетила купеческого сына запоздалая мысль. Он шагнул к бузинным кустам, заглянул под низко свисавшие ветви, но — ведра не увидел. Или оно откатилось слишком далеко, или рассыпались на части от удара о землю.

Иван хотел было раздвинуть кусты, протиснуться между ними — поискать дьявольский предмет. Но тут со стороны ворот погоста донесся голос Алексея:

— Иван Митрофанович! Вы где? Мы всё сделали, и солнце скоро зайдет!

— Да, — крикнул в ответ Иванушка, — я иду!

Хотел он того или нет, а им пора было возвращаться в город.

Зинина баушка шагнула в гостиную. И первым долгом подняла Валерьяна на ноги: не церемонясь, дернула его вверх, потянув за ворот больничного халата. Визитер что-то протестующе проскулил, но Агриппина Ивановна и ухом не повела. Так же, за шкирку — как нашкодившего щенка — она доволокла его до прежнего кресла и без всяких усилий в него забросила. Валерьян плюхнулся на сиденье так, что взлетели вверх его окровавленные ноги. И Зина отметила про себя: погрызенной оказалась только одна из них — левая. А правая и в самом деле была просто сбита при ходьбе босиком.

— Это что же, милостивый государь, вы тут вытворяете? — грозно вопросила пожилая женщина, а потом повернулась Зине: — И скажи мне, дорогая внучка, как этот умалишённый сюда попал?

Девушка уже открыла было рот, чтобы всё объяснить — оправдаться. Однако Валерьян Эзопов её опередил. Поспешно поддернув штанины, он произнёс — явно стараясь соблюсти достоинство:

— Зинаида Александровна впустила меня из благородных побуждений — чтобы спасти мне жизнь. И не вам, сударыня, попрекать меня тем, что я сделался умалишённым! Не вы ли о том в своё время и порадели?

Но Агриппина Ивановна, казалось, уже и не слушала его. Похоже, она сумела кое-что разглядеть, прежде чем визитер оправил на себе одежду. Зинина бабушка присела перед креслом, в котором он сидел — словно бы в глубоком книксене. И медленно подвернула левую штанину беглеца. Тот явно смутился: поджал босые пальцы, попытался спрятать ногу под кресло. Но не тут-то было: его левую щиколотку крепко держали.

— И давно этой с тобой приключилось? — Агриппина Ивановна подняла глаза на Валерьяна, а Зина подумала: не к добру, что её баушка перешла с ним на «ты».

— Позапрошлой ночью. Точнее: вчера на рассвете. — Визитер посмотрел на Агриппину Ивановну то ли с ужасом, то ли с надеждой. — А вам, вероятно, такие повреждения уже доводилось видеть?

Похоже было: он моментально позабыл, какие претензии имелись у него к пожилой женщине. Но та на его вопрос не ответила — только головой покачала, будто обдумывая что-то.

— Ну, так, — проговорила она, наконец. — Времени ещё не очень много минуло… И грызли они только одну ногу… А ну, покажи руки-то свои! — вскинулась она вдруг.

Валерьян беспрекословно закатал рукава халата и пижамной куртки. Зина заранее содрогнулась, представив, что может под ними оказаться. Но нет: бледная кожа на предплечьях визитера выглядела чистой и гладкой.

— Вот что, мил человек, — обратилась к нему Агриппина, по своему обыкновению меняя манеру речи на простонародную. — Я дам тебе отвар, который замедлит воздействие их яда. И, покуда нога твоя не заживет, ты останешься таким, как прежде. Это верный признак: у кого волкулаковы укусы зажили, тот уже сам — волкулак. Может, ещё неделю ты продержишься. Много — если десять дней. А там уж — не обессудь…

— Да неужто ничего нельзя с этим сделать?!

Зине показалось: Валерьян сейчас расплачется.

Но Агриппина Ивановна снова ему не ответила. Вместо этого велела:

— Расскажи-ка ты мне без утайки: как ты из сумасшедших палат дёру дал? И где потом тебя покусали? Да, и поведай: как ты сюда ухитрился попасть, раз уж внучка моя о том помалкивает.

Она бросила короткий взгляд на Зину, и та смущенно опустила глаза. А ведь ничего предосудительного она не сделала! Или — сделала?..

Агриппина же Ивановна отпустила ногу Валерьяна, поправив сперва на ней штанину. После чего подошла к диванчику, на котором Зина давеча дремала, медленно опустилась на него и взмахом руки показала внучке, чтобы и та садилась рядом.

И, когда они обе уселись, Валерьян принялся по второму разу излагать историю, которую Зина уже слышала.

Иван заметил исправника Огурцова и двоих городовых, когда ещё только подъезжал на Басурмане к алтыновскому доходному дому на Миллионной улице. Парамошу он ссадил ещё на Губернской; мальчик тут же помчался к матери. И там же остался Никита. А вот Алексей поехал вместе с хозяином: решил, что без посторонней помощи тот сейчас и с лошади не слезет, и в седло не заберётся.

— Мне нужно повидаться с Зинаидой Александровной, — сказал ему купеческий сын по дороге. — А ты сможешь вернуться на Губернскую, к Стеше и детям. И Басурмана с собой забери. А за мной часа через два пришли коляску.

Вот тут-то Иванушка и углядел исправника. Денис Иванович шёл вместе со своими спутниками прямиком к парадному крыльцу доходного дома. Причём, завидев купеческого сына, Огурцов как будто обрадовался.

— А, вот и вы! — Ивану показалось, что исправник с облегчением перевёл дух. — Очень, очень кстати, господин Алтынов, что и вы здесь! Тут, видите ли, происшествие случилось пренеприятное…

И купеческий сын подумал: этот понедельник с его пренеприятными происшествиями, похоже, не закончится никогда. А Денис Иванович Огурцов тем временем продолжал:

— Вам, вероятно, уже сообщили о побеге родственника вашего из дома скорби? Так вот: Эзопов Валерьян Петрович после этого расхаживал по Живогорску — попадался обывателям на глаза. И, вообразите себе, даже одежду казенную не сменил ни на что приличное! Хотя — чего ждать от умалишённого?.. А полчаса назад мне донесли: его видели как раз тут — возле вашего доходного дома. На улице он, правда, недолго ошивался — свернул за угол: к калитке, что ведёт в сад…

Но купеческий сын уже не слушал Дениса Ивановича. Не дожидаясь, пока Алексей поможет ему, он спрыгнул с жеребца — и едва не застонал от вспыхнувшей в спине боли. Однако не задержался ни на мгновение. Вперёд исправника Иван стал подниматься по ступеням крыльца: прихрамывая, и всё равно — чуть ли не рысью. А, едва войдя внутрь, сразу же поспешил к лестнице, которая вела наверх.

Зина почти не слушала Валерьяна, пока тот говорил. Всё это она уже слышала. Другие мысли занимали и тревожили её. Причём даже не все они были о Ванечке.

Она размышляла: откуда её бабушка узнала о невиданном бедствии, готовом обрушиться на Живогорск? Где она могла раньше видеть такие вот жуткие, будто примороженные укусы? И существует ли возможность исцеления для тех, кто пострадал от яда, переносимого, надо думать, слюной волкулаков?

А, главное, что будет, если исцелить этих несчастных не удастся? И сколько ещё народу в Живогорске оказалось погрызено? Сколько потенциальных оборотней уже расхаживает по городу: не ощущая боли от укусов, не догадываясь о своей грядущей участи? Или, может, когда они обратятся, их достаточно будет накормить церковными просфорами — ведь баушка говорила о таком способе. Не случайно же Зине привиделась во сне та сельчанка: Луша-просвирня!

«Если только, — мелькнуло в голове у девушки, — все эти волкулаки окажутся именно недобровольными оборотнями!..»

Однако потом мысли Зины всё-таки вернулись к жениху. Тот явно неспроста попросил прислать ему пистолет господина Полугарского и серебряные пули. И как же теперь Зина сожалела, что не отправилась сама на Губернскую улицу вместе с тем мальчишкой-посыльным: не добилась от Ванечки правды, для чего ему понадобился старинный пистолет?

Но тут Валерьян завершил свой рассказ и, поднявшись с кресла, шагнул к диванчику, на котором восседали Зина и её бабушка. И протянул к Агриппине Ивановне руку в таком жесте, будто молил о подаянии.

— Простите меня, госпожа Федотова, что я говорил вам дерзости! И прошу вас о снисхождении и помощи!

Зина чуть было не прыснула от смеха: ещё никто не называл её бабушку госпожой Федотовой. Однако уже в следующий миг желание смеяться у неё пропало.

Входные двери апартаментов вдруг распахнулись. И грохот раздался такой, словно в них врезался разъярённый бык — вроде тех, которых дразнят испанские тореадоры на своих безумных корридах. А следующий миг в гостиную ворвался Иван Алтынов, размахиваясь для удара правой рукой, в которой он сжимал что-то тяжёлое, с железным боком. И целил он этой железкой точнехонько в висок Валерьяну.

— Нет, Ванечка, нет! — Зина вскочила с диванчика, отпихнула в сторону Валерьяна, который застыл истуканом в своей дурацкой просительной позе, и схватила жениха за руки. — Он ничего плохого не сделал! Он тоже от волкулаков пострадал!..

Да и сам Валерьян, наконец, опамятовался: подался назад, спрятался за спинку кресла, в котором только что сидел. И у него были для этого основания. В глазах своего Ванечки поповская дочка прочла то, чего никогда прежде в них не видела: непреклонное намерение убить.

Впрочем, ей вполне могло это и померещиться. Ведь почудилось же ей, что она обожглась о тыльную сторону ладони своего жениха!

— Ай! — Зина отдернула пальцы от Ванечкиной руки. — Что это было?

Она поднесла свою руку к самым глазам: уже смеркалось, а лампы в комнате так никто и не зажег. Но никаких признаков ожога не увидела. Зато на подушечке большого пальца левой руки девушка обнаружила округлое, слегка размазанное красное пятно. Она решила бы: чернильное. Только где её жених мог бы перепачкаться красными чернилами?

Она перевела на него взгляд: никакой жажды убийства в светло-голубых глазах Ивана Алтынова больше не читалось. Он смотрел на Зину испытующе и встревожено.

— Что случилось, Зинуша? — спросил он.

А потом как бы с удивлением посмотрел на предмет в своей правой руке — завернутый в носовой платок дверной замок. И опустил его в карман сюртука.

«У тебя кровь на руке?» — хотела спросить Зина.

Однако не успела ничего произнести.

Валерьян, явно понявший, что его противник отвлекся, выскочил из своего укрытия и устремился к двери гостиной. Однако пересечь её порог не успел. На пути у него возникла вдруг фигура осанистого черноусого мужчины в полицейской форме: исправника Огурцова.

— Куда это вы, сударь, собрались? — грозно вопросил он.

Валерьян не ответил ему — попытался отпихнуть его с дороги. Но это оказалось примерно то же самое, что пытаться оттолкнуть кирпичную стену. И тогда беглец из сумасшедших палат совершил нечто такое, что Зина подумала: не зря его туда определили!

Отступив на пару шагов назад, он сделал коротенький разбег и ринулся на Огурцова головой вперёд — врезался макушкой в его массивный живот. Денис Иванович, не сдержавшись, издал матерное междометие, а затем выхватил из чёрной кобуры, что висела у него на поясе, никелированный револьвер с длинным стволом. И рукоятью его огрел Валерьяна по голове, когда тот вознамерился повторить свою атаку.

Иван издал протестующий возглас — как будто он сам и не пытался минуту назад раскроить череп своему родственнику! А Валерьян Эзопов рухнул на пол, глаза его закатились, и с уст сорвался хриплый стон.

Но даже не из-за этого Зина с ужасом уставилась на Дениса Ивановича Огурцова. Остатки дневного света, серым пологом падавшие из окна, позволили ей разглядеть не только полицейский револьвер, но и руку, его сжимавшую. Лишь на пару секунд запястье исправника показалось из-под рукава кителя — Денис Иванович тут же его одернул. Ещё раньше, чем сунул револьвер обратно в поясную кобуру. Но дочке протоиерея Тихомирова этих секунд хватило.

Всё, что находилось выше белой форменной перчатки исправника, выглядело словно кость, которую обглодали собаки. Но никакого дискомфорта Денис Иванович при этом явно не ощущал. А иначе как бы он сумел нанести этой рукой сокрушительный удар своему товарищу по несчастью: такому же «погрызенному», как он сам, Валерьяну Эзопову?

Эрик Рыжий обнаружил, что возле дома шастает чужак, вскоре после того, как солнце закатилось за горизонт. Котофей к тому времени уже с полчаса возлежал на крылечке кухни алтыновского дома: кухарка Стеша оставила открытой кухонную дверь, выходившую во двор, чтобы проветрить помещение на ночь. А сама вместе с Парамошей и Никитой ушла в людскую, где мальчишки, надо думать, рассказывали сейчас о своих приключениях.

Рыжий кот дремал вполглаза: ждал, когда вернётся хозяин. Эрик слышал, как на небольшом отдалении, в конюшне, ржал гнедой жеребец, на котором уезжал Иван. И, по всему выходило: тот и сам находился сейчас где-то в городе. Но домой всё не шёл.

Вечерний ветерок приятно обдувал Эрика: ерошил ему густую шерсть на загривке и на боках, доносил яблочную свежесть из обширного сада, что начинался в конце двора. И котофей совсем недавно перекусил примерно четвертью жареной курочки — Стеша расщедрилась. Однако ни то, ни другое не приводило рыжего зверя в привычное состояние довольства жизнью. И причина состояла не только в том, что его терзало подспудное беспокойство из-за длительного отсутствия Ивана. Было и что-то ещё…

Но что именно тревожило его, Эрик уразумел только тогда, когда разглядел в саду, за стволами старых яблонь, тёмную долговязую фигуру, будто переломленную в спине. Сумерки ничуть не мешали Рыжему: он видел сейчас не хуже, чем в ясный полдень. Так что сразу опознал того — кот в своих мыслях ни за что не стал бы именовать его человеком.

При виде чужака Рыжий вскочил на лапы: с поднявшейся дыбом шерстью, ощерившись, прижав уши. Но не издал при этом ни звука: совсем ему не хотелось, чтобы тот его заметил.

Между тем обладатель переломленной фигуры чуть пошевелился: повернулся к дому левой стороной, явно — чтобы лучше его видеть. Совсем не лишнее действие — ведь у того открыт был только один глаз: левый. А на месте его правого глаза виднелся только какой-то безобразный бугор, окантованный чёрным.

Так они и стояли: кот со вздыбленной шерстью глядел на одноглазого; сам одноглазый глядел на алтыновский дом. Но потом тот развернулся и пошагал через сад прочь — туда, где находилась калитка, выходившая на задворки близлежащих домов. Рыжий хорошо её знал.

Пару мгновений он просто глядел на удаляющуюся спину того. Шерсть котофея прилегла, а уши теперь просто стояли топориком. И вовсе не собирался Эрик ничего предпринимать в этой ситуации! Только вот — лапы вдруг сами собой вынесли его во двор, а после — в сад. И, припадая к земле, как во время охоты, кот Ивана Алтынова устремился следом за тем, кого его хозяин именовал дедулей.