Оборотни Духова леса

Часть первая. КОЛДОВСТВО В УЕЗДНОМ ГОРОДЕ. Глава 1. Те, кто сбежал

28 августа (9 сентября) 1872 года. Понедельник

В Живогорск алтыновская тройка въехала не со стороны Губернской улицы, а с противоположного конца города. Но Иван Алтынов, сын купца первой гильдии, и не собирался сразу же ехать к себе домой, на Губернскую. Как и не собирался отвозить свою невесту в дом её отца-священника, располагавшийся на той же улице.

Впервые в жизни Иванушка радовался тому, что у его невесты Зины Тихомировой имеется в наличии бабка, пусть даже и ведьма: Агриппина Ивановна Федотова. Ведь, если бы не она, где и с кем барышня Тихомирова могла бы проживать по возвращении в Живогорск — вплоть до венчания со своим женихом? Селиться в его доме до свадьбы ей было бы невместно. А возвращаться под родительский кров она пока что не желала. Явно хотела сперва переговорить со своим папенькой — и всерьёз опасалась его гнева.

Ну, а так — вопрос решался просто. И кучер Алексей направлял сейчас их тройку к роскошному доходному дому купцов Алтыновых, что располагался в центре Живогорска, на Миллионной улице. Там Иван собирался снять апартаменты для бабушки и внучки. И неважно, кем Агриппину Ивановну считают горожане. Главное: Зинина репутация нисколько не пострадает, если они будет жить в съёмном номере не одна, а вместе с пожилой родственницей.

Когда они катили по Живогорску, уже миновал полдень. Однако — странное дело! — улицы выглядели пустынными, как это бывает обычно лишь ранним утром. И лишь редкие прохожие попадались им на Миллионной — самой богатой улице города, где чуть ли не в каждом доме располагались лавки, мастерские дорогих портных или ресторации. День стоял пасмурный и какой-то пепельно-серый. Но не дождило, и холодно не было. Никаких поводов не существовало, чтобы отсиживаться по домам.

— Отродясь не видел, чтобы тут народу не было! — удивлённо произнёс Алексей, крутя головой.

И, будто его передразнивая, таким же маневром озирался по сторонам и Эрик Рыжий — высунувший остроухую башку из своей выстланной пледом корзинки.

А у Иванушки вдруг пересохло во рту, и он с трудом проглотил комок, возникший в горле. Что-то надвигалось — какая-то скверность; и, несомненно, рыжий кот ощущал это не хуже, чем его хозяин.

Быстро, чтобы этого не заметили Зина и Агриппина Ивановна, купеческий сын бросил взгляд на рогожный свёрток, что лежал у него под сиденьем: Ивану Алтынову показалось вдруг, что содержимое этого свёртка зашевелилось. Но, по счастью, это по-прежнему оставалось неподвижным. Хотя Агриппина взгляд Ивана всё-таки перехватила: искривила губы, нахмурилась и покачала головой словно бы с укором. Только Иванушка не понял, за что Зинина бабка его ускоряет. За то, что он даёт волю своим нервам? Или за то, что он, невзирая на её предостережения, решил-таки вернуться в Живогорск? Решил вернуться — после всего, что случилось по дороге, посреди Духова леса!

И тут заговорила Зина:

— Вы заметили, что они все стараются на нас не смотреть? Я хочу сказать: люди, мимо которых мы проезжаем. Может, на нашей тройке — волчья шерсть или кровь, а мы этого не разглядели? И мы ведь так и не обговорили, что станем делать с этим. — Она указала взглядом на свёрток под сиденьем: неподвижный, но от этого не менее гнусный.

А Иван подумал: они не обговорили и многого другого. У него тысяча вопросов вертелась на языке. Но задавать их Агриппине Федотовой при Алексее ему не хотелось. Тот натерпелся страху, пока гнал лошадей через Духов лес. А потом ещё Иван сказал ему: обо всём случившемся надо помалкивать. Не рассказывать про человеческую руку ни исправника Огурцову, ни кому-либо ещё. Так что — обсудить произошедшее Иванушка собирался только с Зиной и её бабкой, когда они уже заселятся в свой номер. И потому теперь он сказал:

— Я спрячу это у себя, на Губернской улице. — Купеческий сын знал, какое место в его доме лучше всего для такой цели подойдёт. — Ты, Зинуша, о том не беспокойся.

Но, едва он это произнес, как раздался отлично знакомый Ивану звук: сухой, шелестящий. Он великое множество раз слышал его у себя на голубятне. Но сейчас он возник так внезапно, что они все разом вздрогнули: белый турман Горыныч начал заполошно хлопать крыльями в своей клетке, прикрытой мешковиной.

И надо же было такому случиться: именно в этот момент они проезжали мимо самой большой группы людей из всех, что встретились им по дороге. Сразу четверо мужчин стояли у края тротуара: обсуждая что-то и жестикулируя с непонятной ажитацией. Самого рослого из этих четверых Иван Алтынов узнал: то оказался один из санитаров, что приезжали забирать его родственника Валерьяна Эзопова в сумасшедшие палаты. Дюжий детина был сейчас не в белом балахоне, а в приличном партикулярном платье, но купеческий сын не сомневался, что не ошибся, опознав его.

Троих других спорщиков купеческий сын прежде не встречал, но все они — и санитар, и эти трое — внезапно замолчали. Будто почуяли на себе взгляд Ивана. И потом провожали алтыновскую тройку глазами, пока она не остановилась возле крыльца четырёхэтажного каменного здания с гипсовой лепниной по фасаду: доходного дома Алтыновых. В отличие от прочих горожан, эта компания не поспешила отвернуться от Ивана и его спутников. Но, когда те стали выбираться из тройки, наблюдатели как по команде разошлись в разные стороны.

Иван Алтынов снял для своей невесты и её баушки четырёхкомнатный номер: две спальни, гостиная и столовая. И вот в этой-то столовой они трое и сидели теперь: сам Иван, Зина и Агриппина Федотова. Впрочем, им и ещё кое-кто составлял компанию. Ни Эрика, и Горыныча оставить в тройке они не могли, так что кота принесли в номер вместе с корзинкой, а белого турмана — вместе с клеткой. Голубь слегка успокоился — крыльями больше не бил. Но, когда с клетки сняли мешковину, выглядел каким-то взъерошенным, будто его гладили против перьев.

Горынычу Иван налил свежей воды, а зерно у него в кормушке ещё оставалось. Ну, а Эрик смачно угощался одной из котлет, что им доставили из ресторана доходного дома — вместе с другой снедью. Впрочем, хоть обед они себе и заказали, но к еде почти не притрагивались. И только поминутно взглядывали на свёрток из рогожи, который Иван притащил с собой. Не оставлять же его было в тройке! Алексей тоже отправился перекусить с дороги — в общий зал ресторана, за счёт хозяина. А такая улика, брошенная без присмотра, стала бы прямо подарком для Дениса Ивановича Огурцова, городского исправника. Тот спал и видел, как бы ему упечь за решетку Ивана, которого он считал причастным к пропаже отца — Митрофана Кузьмича Алтынова, купца первой гильдии. Только вот — доказать ничего не мог.

— Хорошо, хоть рука эта не кровоточит… — пробормотала Зина вполголоса. — Иначе бы она весь ковёр здесь изгваздала.

Свёрток из рогожи и вправду лежал на персидском ковре, устилавшем пол. Но Ивана это Зинино «хорошо» порадовало по иной причине: его невеста нисколько не расклеилась после сегодняшнего происшествия в Духовом лесу. Да что уж там: она, пожалуй, держалась даже спокойнее, чем сам Иванушка. А ведь это она отстрелила серебряной пулей лапу волку-оборотню, которая стала затем бескровной мужской рукой!

— Надо будет телеграфировать господину Полугарскому в Медвежий Ручей: попросить ещё серебряных пуль, — проговорила Агриппина; она будто прочла мысли Ивана.

И тот не вытерпел — дал-таки волю своему раздражению:

— Что же вы сразу-то не взяли у него побольше серебряных боеприпасов, дражайшая Агриппина Ивановна? Вы ведь с самого начала знали, что нас тут ожидает! И не рассказывайте сказок, что у вас были просто дурные предчувствия — у вас ничего не бывает просто! А ваши фигуры умолчания вот до чего довели! — Он ткнул пальцем в рогожный свёрток; на Зинину родственницу Иван ухитрялся орать свистящим шепотом: опасался, что его услышит кто-то из обслуги. — Так что выкладывайте нечистоту: откуда эти волкулаки взялись? А, главное: как их распознать и одолеть? Уж вам-то наверняка это известно. Так что не трудитесь изображать неведение! Хватит уже держать вашу внучку и меня за идиотов!

Купеческий сын ощущал, что ему краска прилила к лицу от злости. И заметил, что Зина поглядывает на него с тревогой. А вот Агриппина Федотова — та и в ус не дула. И, когда его запал иссяк, проговорила, не меняя прежнего тона:

— Как распознать — признаков немало. От волка-оборотня всегда пахнет человеком. Настоящие звери чуют это. И если на одного из волков в стае все остальные кидаются как бешеные — это верный знак, что тут дело нечисто. А если оборотень подойдёт к воде напиться, то отразится в ней не волк, а человек.

— Ну, а берутся-то они откуда, баушка? — спросила Зина.

И Эрик Рыжий, заслышав знакомое слово, перестал умываться после приконченной котлеты: издал протяжное и басовитое «ба-а-а-у», не сводя с Зиной бабушки своих желтых глазищ. А Иван, поглядев на кота, ощутил некоторое успокоение. Раз уж Рыжий не метался по комнате, не вздыбливал шерсть и не орал как безумный, то, стало быть, опасность не грозила им всем прямо сейчас. А содержимое свёртка… Что же, и оно могло ещё принести им всем пользу.

Агриппина же Ивановна отвечала тем временем на внучкин вопрос:

— Волкулаки появляются двумя способами. Бывают двух разных пород. Случается, что волкулак — не добровольный оборотень, а жертва чужого злодейства. И тот, кого сделали оборотнем против его воли, не станет вредить людям, разве что — тем, которые его испортили, в смысле — обратили. А бывает и по-другому, как с нашим знакомцем Новиковым: кто-то занимается оборотничеством добровольно. И такой волкулак нападает на всех подряд, без разбору.

«А без разбору ли напали на нас? — задался вопросом Иван. — И почему именно на нас? Те три чёрных волка словно бы нас поджидали…»

Но Зину, похоже, сейчас больше интересовало другое.

— А можно ли как-то спасти невольного оборотня? — спросила она. — Я хочу сказать: излечить его от оборотничества?

— Ликантропия — так это называется, — не удержавшись, вставил слово купеческий сын; когда-то ему довелось прочесть одну старинную немецкую книгу, в которой излагались легенды о вервольфах — с научным обоснованием.

А Зинина бабушка пожала плечами: кажется, новый вопрос внучки её удивил.

— Не думаю, что нам это пригодится! Те звери, что за нами нынче гнались, вряд ли — чьи-то невинные жертвы. Но если тебе, Зинуша, интересно, то считается: невольного оборотня нужно накормить церковной просфорой или напоить святой водой, когда он будет в зверином обличье. Тогда к нему вернется человечий облик.

Горыныч снова захлопал крыльями в своей клетке, будто желал напомнить: есть более насущные вопросы. Так что Иван спросил:

— А если это окажутся добровольные оборотни — вроде Новикова? Можно ли как-то с ними справиться без серебряных пуль?

Агриппина, вздохнув, покачала головой:

— Можно-то можно, только очень уж затруднительно. Но, коли тебе, Иван Митрофанович, интересно, то слушай. Нужно отыскать то место, где волкулак оборачивается. Скажем, если он для превращения в зверя кувыркается через нож, воткнутый в центр перекрестка дорог или в пень, нужно этот нож оттуда выдернуть. Так ты запрешь колдуна в его волчьем облике, он не сможет ворожить, и его можно будет изловить, как обычного зверя. А еще, кроме серебряной пули, верный способ разделаться с волкулаком — огонь.

— Слишком опасно, — сказал Иван. — Поджигать Духов лес нельзя. Там торфяные болота имеются.

— Нельзя, — согласилась Зинина бабка. — Ну, тогда вот тебе другой способ: оборотня можно зарубить змеиным топором — тем, которым до этого убили змею. Про то мало кто ведает, но способ — надежный. И — есть ещё возможность: один волкулак способен лишить жизни другого. Такое случается. Например, если до изначального оборотня доберётся тот, кого он через укус превратил в волка.

Иван против воли хмыкнул, сказал:

— Только вот вопрос, кто в такой схватке победит: матёрый волкулак или оборотень-неофит?

Тут же у него мелькнула мысдь: а знает ли Зинина бабка, что значит — неофит? Но зря он беспокоился. Агриппина Федотова его вопрос поняла — ответила ему:

— Тут уж кому как повезёт! — И она усмехнулась недобро.

— Ну, да ладно! — Иван, хлопнув ладонью по скатерти, поднялся из-за стола. — У нас ведь есть ещё ключевая улика, которая поможет нам вычислить оборотня очень быстро. — И он, хоть и без всякого удовольствия, поднял с полу рогожный свёрток. — Не думаю, что одноруких мужчин в Живогорске очень уж много. Найдем однорукого — очень быстро размотаем весь клубок. А там уж видно будет, просфоры нам пускать в ход или змеиный топор.

— Ну, а если такой инвалид скажет нам, что потерял руку, к примеру, на Крымской войне? — спросила Зина.

— Да хоть на войне с Наполеоном! Это не так уж трудно проверить. А у нас в любом случае будет зацепка. Я сегодня же попрошу Лукьяна Андреевича навести справки на сей счёт. Это пока и будет наш главный план.

И с тем Иван оставил Зину и её бабку в апартаментах — отдыхать с дороги. Горыныча он решил пока отсюда не забирать, хотя сам не смог бы сказать, почему. А вот Эрика в его корзинке взял с собой. И, пообещав прийти вечером, поспешил к своей тройке — ехать на Губернскую улицу.

Тройка ещё только подъезжала к алтыновскому особняку, а Лукьян Андреевич Сивцов, старший приказчик Алтыновых, уже выскочил на высокое парадное крыльцо. Может, завидел тройку в окно. Или кто-то из доходного дома известил его, что хозяйский сынок воротился в Живогорск. И он ждал его прибытия.

— Вот радость-то, Иван Митрофанович, вы вернулись! — воскликнул Сивцов, как только лошади остановились; и тут же, без всякой паузы, прибавил: — Беда у нас приключилась, Иван Митрофанович! Да не одна!..

И словам своего старшего приказчика Иван Алтынов совершенно не удивился. Это ещё Лукьян Андреевич не знал, что находилось в рогожном свертке, который купеческий сын забрал из тройки и держал сейчас под мышкой — не мог никому доверить подобную ношу! Что он тогда сказал бы про беды?..

Эрик Рыжий тем временем выпрыгнул из открытой корзинки, соскочил наземь и, не теряя времени, помчал за угол дома. Путь его явно лежал через чёрный ход на кухню: в царство обожавшей его кухарки Степаниды.

— Идемте в батюшкин кабинет, — вздохнул Иван. — И вы мне всё в деталях расскажете.

И Сивцов рассказал — даже не стал усаживаться напротив купеческого сына в кресло, хоть тот и предложил ему это, едва сам расположился за отцовским столом. Лукьян Андреевич говорил, кругами расхаживая по просторному кабинету Митрофана Кузьмича. И поначалу Иван Алтынов просто слушал его. А потом взял со стола грифельный карандаш и листок бумаги: принялся составлять нумерованный перечень того, о чем Сивцов ему говорил. Пунктов в этом перечне оказалось куда больше двух.

— Родственник ваш, Валерьян Петрович Эзопов, сбежал вчера утром из сумасшедших палат, — объявил старший приказчик первую «беду», и тут же, предваряя вопросы, уточнил: — То есть, сбежал-то он, по всем вероятиям, среди ночи. Но отсутствие его обнаружили только тогда, когда доктор делал утренний обход.

— Санитаров допросили? — быстро спросил Иван.

— А то как же! Исправник наш, Огурцов Денис Иванович, самолично ездил в дом скорби. И всех допрашивал три часа, как мне потом рассказали. Ведь ясно же, что кто-то родственнику вашему помог с побегом. Только ничего исправник не добился: повиниться никто не пожелал. Уж бушевал Денис Иванович, бушевал, а толку-то?

Ивану Алтынову моментально вспомнилась сегодняшняя мимолетная встреча в городе: как ему на глаза попался один из санитаров пресловутого дома скорби. «Надо будет разузнать, как его фамилия, и не дежурил ли он тогда, когда Валерьян сбежал», — подумал купеческий сын. А Лукьян Андреевич уже рассказывал дальше:

— Но это, как говорится, цветочки! Маменька ваша, Татьяна Дмитриевна, изволили уехать, как только заслышали о том, что Валерьян исчез из сумасшедших палат.

— Что значит: изволили уехать? — напрягся Иван. — Она в Москву вернулась, что ли? Так ведь она же обещала пробыть в Живогорске два месяца.

— То-то — что обещали!.. А вчера днем пошли вашу маменьку к обеду звать, а в комнате — никого! Только записку на бюро нашли: «Пусть мой сын Иван управляет всем». И подпись: Татьяна Алтынова. Я нотариуса нашего вызвал, Николая Степановича Мальцева. Он ту записку изучил, сказал: условно это можно считать доверенностью. Так что теперь, Иван Митрофанович, алтыновское дело — на полном вашем попечении.

Иван ощутил, как мысли его словно бы поскакали вприпрыжку.

— Погодите, погодите! — Он принялся тереть ладонью лоб. — Где та записка сейчас?

— Господин Мальцев её забрал.

— А почерк? Это точно маменька писала?

Сивцов только руками развёл:

— Не могу вам ответить. Никто в доме руку вашей маменьки не знает. Мавруша сказала бы наверняка, только она… — Старший приказчик кривовато усмехнулся, потом закончил: —…неведомо, где. А писем Татьяна Дмитриева сюда не писали. Да, и ещё: вместе с маменькой вашей уехал дворецкий, которого они наняли. Надо думать, стал при ней кучером. И вместе с ними пропала пароконная коляска вашего батюшки. А с нею — пара отличных рысаков. И, между прочим, за саму коляску было в свое время полторы тысячи уплачено…

Последнее обстоятельство Ивана Алтынова не слишком расстроило. Знал бы Лукьян Андреевич, сколько он сам заплатил за монгольфьер, который утонул в пруду усадьбы Медвежий Ручей! Но коляска могла оказаться важной по иной причине.

— А вы не посылали людей на железную дорогу? — спросил Иван. — Если маменька и её дворецкий отправились куда-то на поезде, то экипаж должен был остаться на станции.

— Нету его там. — Лукьян Андреевич вздохнул, а затем опустился, наконец, на предложенный ему стул. — Я расспрашивал людей в городе: не видел ли кто, куда коляска наша уехала? Только у всех другое сейчас на уме. Волки у нас в Живогорске объявились, Иван Митрофанович. — Сивцов поднял глаза на Ивана, и тот обнаружил: во взгляде старшего приказчика читается самый натуральный страх. — Прямо на улице двоих мужиков загрызли! Одного — близ Духова леса, а другого — так и вовсе: в самом центре Живогорска, на Миллионной. И даже не ночью это произошло, а в то самое утро, когда родственник ваш сбежал из сумасшедших палат!