Оборотни Духова леса

Глава 23. Помещик-волкулак

30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда

Иван Алтынов ощутил, как у него сама собой отвисла челюсть, а глаза раскрылись так, будто веки ему кто-то растянул пальцами. Господин Полугарский, который всего пару недель оказывал гостеприимство им с Зиной — а при отъезде ещё и снабдил их пистолетом с набором серебряных пуль — стоял теперь перед ними. С только что вернувшейся на место левой рукой!

Находился он вполоборота к купеческому сыну, и тот, пожалуй, мог бы даже решить, что обознался. Более того: Иван до такой степени был готов столкнуться с нотариусом Мальцевым, что в первый момент и вправду увидел его. Разглядел в вошедшем черты отцовского поверенного: жесткий и слегка насмешливый рот, вечно сдвинутые брови. Однако выражение лица Зины не оставляло сомнений: волкулаком с отстрелянной лапой и вправду оказался милейший Николай Павлович, хозяин подмосковной усадьбы «Медвежий Ручей».

Девушка отпустила ручку двери, за которой укрывалась, и та захлопнулась сама собой, словно была на пружинах. И раздавшийся при этом звук явно вывел не-Мальцева из ступора. Пожилой господин, снова сделавшийся двуруким, кинулся к двери и принялся дергать за ручку. Безо всякого результата, конечно: Иван должен был толкнуть дверь от себя, чтобы открыть её.

Но всё же это шло вразрез с их замыслом.

Не теряя больше ни мгновения, купеческий сын подскочил к своей невесте, выхватил у неё перстень с княжеским гербом, а затем буквально врезался в Николая Павловича — припечатал его к дверной панели. Господин Полугарский жалобно застонал, и на долю секунды Иван ощутил раскаяние: он ведь запросто мог и покалечить этого пожилого человека. Но тут же Иванушка мысленно себя поправил: «Не человека — волкулака». И то обстоятельство, что Николай Павлович наверняка сделался оборотнем не по своей воле, а в силу проклятия, тяготевшего над потомками князя Гагарина, сейчас никакой роли не играло. Как и то, что на руке господина Полугарского, которую отстрелила в Духовом лесу Зина, красовался тот самый перстень, которым теперь завладел Иван. То есть, пожилой помещик всего лишь сделался исполнителем чьей-то злой воли, когда преследовал их тройку вместе с двумя своими собратьями.

«Вопрос только: как им удалось так быстро нагнать нас?» — мелькнуло у Ивана в голове. Однако всё это можно было обдумать и оценить потом. Купеческий сын всем корпусом придавил Николая Павловича к двери, ощутив, насколько его немолодое тело хрупко в этом — человеческом — обличье. А потом схватил его за левую руку, только что вернувшуюся на место, завёл её господину Полугарскому за спину и надел на его безымянный палец кольцо с золотой филигранью княжеского герба.

— Извините, сударь, — проговорил Иванушка, — но придётся вам ещё побегать в волчьей шкуре. — А потом, не утерпев, прибавил: — Отчего же вы сразу нам обо всём не рассказали? Ведь Зина могла вам и в голову пальнуть!

Однако ответа он не получил. По телу пожилого помещика пробежала вдруг сильнейшая судорога, и он крутанулся на месте так резко, что легко мог бы сшибить Ивана с ног, если бы тот не поспешил отступить на два шага.

Зина взирала с отстраненностью, удивлявшей её саму, на то, как хозяин усадьбы «Медвежий Ручей» крутится на месте, словно в каком-то разудалом танце.

«А ведь он столько всего знал об оборотнях! Он бы даже моей бабушке Агриппине дал фору! — думала она. — Но мы с Ванечкой тогда решили: это из-за Новикова и старинной вражды с ним. А на деле-то бедный Николай Павлович беспокоился из-за самого себя! Знал, как видно, что проклятие ведьмы тяготеет и над незаконными отпрысками князей Гагариных, каковыми являются Полугарские… Потому-то он и дал нам пистолет с серебряными пулями — опасался, что сам захочет нам навредить…»

И, словно встрепенувшись, девушка вместо Николая Павловича ответила на вопрос, который задал Ванечки:

— Тогда, когда мы уезжали, он не ведал, что вот-вот обратится. Его ведь не кусали: он стал послушным чужой воле волкулаком из-за кольца. А ещё, конечно, из-за того проклятия.

Её слова, несомненно, услышал и Николай Павлович. На минуточку он застыл на месте: перестал кружиться, будто танцующий дервиш. И посмотрел прямо на Зину:

— Он пришёл тогда, едва только вы уехали… — произнёс он странно сиплым, будто лающим голосом. — И я сообразить ничего не успел, когда он…

Но больше господин Полугарский не сумел ничего сказать. Он внезапно упал на четвереньки, ещё с десяток раз крутанулся уже в таком положении, а потом вся его одежда скомканной грудой осела на пол. Из-под неё послышалась не то болезненное рычание, не то жалобный скулеж. А затем наружу выбрался, покачиваясь на лапах, крупный чёрный волк, в шерсти которого там и сям проглядывали седые волоски.

Тот господин в сером сюртуке, что пришел вместе с Ванечкой, потрясенно охнул. А Зина почти с изумлением подумала: «Получилось!» Ей до последнего не верилось, что подобное и вправду возможно. Она схватила с полу пистолет, который давеча оставил ей Ванечка: слишком хорошо помнила, как вёл себя этот чёрный волк всего несколько дней назад — когда она отстрелила ему левую переднюю лапу. Однако Зинины опасения оказались напрасными: перстень Гагариных явно сработал в полной мере. Чёрный с проседью волк опустился на брюхо и пополз к Ванечке, заводя глаза и взглядывая на него так искательно, словно был дворовым псом, который всем сердцем жаждет угодить хозяину.

— Вы так же в точности ползли и к тому, кто надел на вас этот перстень в первый раз, — проговорил Иван: в голосе его, пожалуй, слышались нотки сочувствия. — И он заставил вас участвовать в той охоте… Хотел бы я знать, кто это был!

— А вот я, — проговорила Зина твёрдо, — хотела бы знать, где сейчас мой папенька. И, раз уж волкулак обязан тебе служить, Ванечка, то будь добр, прикажи ему: пусть он отведёт нас к нему! И поскорее! Мы не знаем, сколько времени он пробудет в покорном состоянии.

Доктор Парнасов был готов поклясться, что каменные стены алтыновского склепа надвигаются на него с четырёх сторон. А сверху ещё и крыша начинает усиленно давить. Ноги у него подкашивались, а перед глазами плыли чёрные пятна. Поначалу — когда седовласый господин, прирастивший себе утраченную руку, только-только превратился в волка — Павел Антонович ещё сохранял присутствие духа. И даже выхватил из своего саквояжа пузырек с нитратом серебра, собираясь пустить его в ход. Однако Иван Алтынов явно заметил его движение краем глаза, поскольку повернулся к нему и коротко качнул головой: дескать, не нужно ничего предпринимать. А потом опустился на одно колено, сжал волчью морду обеими руками и начал что-то говорить волкулаку: спокойно и увещевательно.

Вот это-то спокойствие, которое демонстрировал купеческий сын, и доконало эскулапа. А ещё — странное сострадание, с которым на жуткого чёрного зверя смотрела юная невеста Ивана. Господин Алтынов не успел представить её Парнасову, но сказал по дороге сюда: она — Зинаида Тихомирова, дочка протоиерея, пропавшего на днях. И всё, что они собирались сегодня сделать, нацелено было на то, чтобы Зининого отца отыскать.

Только вот — доктор тогда и понятия не имел, что будет в себя включать это всё. И сейчас в ушах у него стоял такой звон, что ему не удавалось разобрать ни одного слова из тех, какие Иван говорил волку. Но Павлу Антоновичу и без того стало абсолютно ясно: Иван Алтынов — такой же, как его дед. Не в смысле — богач и причудник; хотя и это, конечно, тоже. А в смысле: колдун, возможности которого могут устрашить не меньше, чем нашествие оборотней на город Живогорск.

И с этим колдуном — молодым да ранним, — он, доктор Парнасов оказался заперт теперь в каменном мешке посреди старого кладбища. Тогда как снаружи караулили другие волкулаки — помимо этого: чёрного с проседью. И свистел в кронах деревьев невесть откуда взявшийся ураган. Так что в выбитое окно, сквозь которое внутрь пробивался тусклый свет, то и дело заносило сухие листья, мелкие ветки и даже пучки травы, каким-то образом вырванные с корнем из земли.

Но затем произошла вещь настолько удивительная, что даже панический страх, который обуял доктора, немного отступил. Барышня Тихомирова поначалу просто наблюдала, как её жених разговаривает с припавшим к полу волком. А потом вдруг присела рядом, протянула левую руку (в правой она сжимала пистолет!), и несколько раз провела пальцами по широкому черному лбу зубастой твари. И в жесте этом было столько искреннего участия, что эскулап заподозрил: а уж не повернулась ли умом невеста Ивана Алтынова?

Однако обдумать вероятность этого Павел Антонович не успел. Купеческий сын поднял с полу какой-то длинный черный прут, явно — чугунный, лежавший до этого у стены и доктором не замеченный. А затем встал в полный рост и повернулся к Парнасову, проговорив:

— Давайте сюда, сударь, тот нитрат серебра, который вы принесли!

Иван Алтынов хорошо помнил: во время своего прежнего посещения фамильного склепа он оставил здесь чугунный прут из кладбищенской ограды. Но не ожидал, что тот чуть ли не сам прыгнет ему в руки, едва только он о нём подумает.

Впрочем, подумал-то он о нём ещё раньше — когда вознамерился обработать острие этой импровизированной пики нитратом серебра. Соорудить какое-никакое оружие против оборотней. И, похоже, оно обещало оказаться действенным: чёрный волкулак, в которого обратился Николай Павлович Полугарский, попятился к самой двери, когда Парнасов передал Ивану пузырёк с белесым содержимым.

Зина подалась за седоватым волком следом и зашептала ему что-то успокоительное. Девушка словно бы позабыла о том, как это существо всего несколько дней назад преследовало их в Духовом лесу — в компании двух других волкулаков. Иван был далёк от мысли, что его невеста просто хочет задобрить оборотня — дабы тот гарантировано помог отыскать её папеньку. Да и пистолета, заряженного серебряной пулей, девушка не выпускала. Но, похоже, она что-то такое поняла насчёт оборотничества Николая Павловича. И прониклась к нему если не доверием, то чувством жалости.

А доктор Парнасов, глядя на то, как Иван посыпает кристаллами ляписа наконечник чугунной пики, только головой покачал:

— Неужто ты рассчитываете, Иван Митрофанович, справиться при помощи этого гладиаторского оружия со всеми здешними оборотнями? А ежели они кинуться на вас все разом? Или вы рассчитываете: ваш прирученный волкулак станет вам помогать? — И он указал на чёрного волка, который продолжал опасливо коситься на аптечный флакон в руках купеческого сына.

Однако ответить доктору Иванушка не успел. С адским воем по Духовскому погосту пронесся новый порыв ураганного ветра. И был он такой силы, и таким гулом отдался в ушах, что купеческому сыну на мгновение показалось: он нырнул глубоко под воду, и на барабанные перепонки ему надавила толща воды. А в следующий миг послышался резкий оглушительный треск.

Пожалуй, такой звук возник бы, если бы некий врач-неумеха взялся вырывать гнилой зуб великану — вроде Гаргантюа. И зуб этот взял бы, да и сломался бы у него под щипцами. Иванушка даже ощутил, как у него самого разом заныли все зубы. Но, бросаясь к двери, он уже знал, что произошло в действительности. Чему суждено было сломаться под воздействием невообразимого шторма.

И купеческий сын в своей догадке не ошибся. Когда он толкнул от себя дверь склепа, она открылась не более чем на один вершок[4]. А дальше — застопорилась. Ибо возле передней стены склепа лежала теперь, упираясь в дверь толстенным стволом, засохшая вековая липа. Митрофан Кузьмич Алтынов не раз говаривал, что надо бы её спилить. Что рано или поздно она рухнет под напором ветра. И ещё, чего доброго, зашибет кого-нибудь. Да всякий раз забывал распорядиться на сей счёт, когда возвращался домой.

Кузьма Алтынов, восставший из мёртвых купец-колдун, удостоверился, что его внук увидел упавшее дерево: Ванятка прямо сейчас пытался выглянуть в щель между дверью и притолокой. И это означало: Кузьма Петрович должен приступать к исполнению второй части своего замысла.

Конечно, всё стало бы намного проще, если бы он имел возможность со своим внуком переговорить — обычным образом, не прибегая к посредничеству живых людей, чьи голосовые связки способы издавать звуки членораздельной речи. Тогда Кузьме Петровичу не пришлось бы тратить столько усилий на подготовку: нагонять ветер, раскачивать с его помощью сухую липу, которая должна была завалиться в подходящий момент. Но никак иначе Кузьма Алтынов не сумел бы дать понять своему внуку, какие силы дремлют в нём — Ванятке на белой лошадке, как в детстве он его называл. Да и теперь купец-колдун мог лишь надеяться, что его внук всё поймёт; никаких ручательств тут не существовало.

Впрочем, само это место должно было содействовать замыслам Кузьмы Петровича. Ведь неспроста фамильный склеп Алтыновых выстроили когда-то именно здесь. Места силы — так знающие люди именовали подобные пространства. И колодец, спрятанный ныне в погребальнице, существовал задолго до её строительства. Собственно, это был один из трёх колодцев силы, каждый из которых обладал могуществом особого рода.

Один — тот, который простецы нарекли Колодцем Ангела, — правильнее было бы называть Волчьим. Вода из него преображала волчью могучесть в молодильную силу для людей. А в дополнение — способна была обратить в волкулаков тех, кому доведётся испить её. Не всех, однако. Её воздействию можно было противостоять. И тут уж всё зависело от определённого человека.

Ещё один колодец находился за несколько десятков вёрст отсюда: в подмосковной усадьбе «Медвежий Ручей». И Кузьма Петрович знал: сооружения с такими свойствами когда-то прозвали дольменами. В Европе это словцо до сих пор употребляли. Но большинство по неосведомлённости полагало: возводили их для погребальных обрядов. И только люди, которые не были профанами, ведали, какова истина: при помощи таких сооружений можно было перемещаться не только сквозь пространство, но и сквозь время. Как такое происходит — Кузьма Петрович выяснить не успел. Враги оборвали его жизнь. Однако он не сомневался, что сие — не сказки. Подобное и в самом деле возможно.

Ну, а колодец, спрятанный в алтыновской погребальнице, взаправду мог напомнить о сказочной мёртвой воде: веществе, способном восстанавливать повреждённые тела. Не все, конечно. Даже и в сказках такой водой сбрызгивали не живых, а убитых героев — скажем, порубленных на куски. И разрозненные части их тел снова срастались. А потом уже только доброжелатели пускали в ход живую воду — чтобы вернуть богатыря к жизни целым и невредимым.

Вот и алтыновский колодец обычным живым людям не принёс бы никакой пользы. Иное дело — те, кто уже умер. Или, скажем, прошёл перерождение: сделался волкулаком, к примеру. Таким даже и купаться в пресловутой мёртвой воде не пришлось бы — достаточно было её испарений, насыщавших погребальницу. Именно они и помогли купцу-колдуну возвратиться в мир живых не в виде безмозглого кадавра, а — почти полноценным человеком. Почти…

И, по всем вероятиям, тот, кто заправлял оборотнями, что наводнили теперь Живогорск, тоже прознал о свойствах алтыновского склепа. Потому-то и жаждал получить туда доступ. Как будто он, Кузьма Алтынов, позволил бы какому-то проходимцу и чужаку завладеть его семейным наследием. Ну, уж нет, дудки! Если кто-то и должен был получить такое наследство, то лишь один человек: его внук Иван.

И сейчас оставалось доделать самую малость: подтолкнуть внука к тому, чтобы он всё о себе понял.

Иван Алтынов налёг всем своим весом на дверь, пытаясь её открыть. Однако всё, что ему удалось — расширить просвет между нею и косяком до двух вершков вместо одного. И то зрелище, которое открылось купеческому сыну в образовавшуюся щель, чуть было не заставило его дверь захлопнуть.

Зина что-то спрашивала у него, доктор Парнасов беспокойно покашливал, а чёрный волк, в которого перекинулся помещик Полугарский, подобострастно, по-собачьи, вилял хвостом возле ног Ивана. Однако купеческий сын всего этого почти не замечал.

Те полтора десятка волкулаков, которые до этого находились на некотором отдалении, явно решили устремиться следом за человеком с одной рукой, который их сюда привёл. Хоть он и не являлся больше одноруким. Да и человеком в данный момент тоже не был. Образовав правильный полукруг, зубастые твари крадущимися шагами двигались к входу в погребальницу. И находились уже так близко, что Иван отчётливо видел крупные капли слюны, которые вылетали из их пастей — и, подобно брызгам воды из фонтана, разлетались, уносимые порывами ветра.

Шквал не затихал — продолжал завывать, и потому казалось: твари передвигаются безмолвно. Если какие-то звуки они и производили, то шум урагана их перекрывал. И беззвучный марш волкулаков представлялся особенно жутким.

— Можно попробовать подстрелить кого-то из них серебряной пулей, — прошептал Иван.

Он хотел уже забрать у Зины старинный дуэльный пистолет — попробовать исполнить задуманное. Хоть и понимал, как мало шансов сделать точный выстрел через такой узкий просвет. Однако в этот момент из-за кустов бузины, что окружали погребальницу, выступил он: дед Иванушки, собственной персоной.

Все волкулаки разом повернули морды в сторону купца-колдуна. А один малоумный зверь даже сделал рывок в его сторону.

И тут началось светопреставление.

Иван, пожалуй что, не удивился бы, если бы купец-колдун пустил в ход свою многосуставчатую руку: разметал с её помощью дьявольских тварей. Однако Кузьма Петрович явно решил не мелочиться. И купеческому сыну сделалось совершенно ясно, откуда взялся тот вихрь, который трепал сейчас деревья на Духовском погосте.

Купец-колдун вскинул свою обычную руку — левую. А потом всего лишь повёл ею в сторону волков, произведя движение по тому полукругу, который должен был охватить их всех. И тотчас все полтора десятка зубастых бестий поднялись в воздух и закружились в нём — как если бы являли собой снеговые хлопья, взметенные февральским бураном. А вместе с ними над землёй стали подниматься вырываемые с корнем кусты и мелкие деревца, деревянные могильные ограды, ломавшиеся на лету скамейки, старинные кресты, засохшие букеты вместе с вазонами и новомодные венки. Всё это поднималось к кронам деревьев в виде набухавшей воронки смерча, верхнюю часть которой составляли кувыркавшиеся над погостом волкулаки. И теперь даже звуки бури не могли заглушить их разноголосый вой.

— Что там? Что? — в два голоса спрашивали Парнасов и Зина, пытаясь заглянуть Ивану через плечо.

Однако купеческий сын не мог ни ответить им, ни податься в сторону, дабы они сами могли оценить открывавшийся вид.

Да вскоре и не на что стало смотреть.

Ветер стих так внезапно, что поднятые в воздух предметы рухнули вниз, как если бы их исторг некий ужасающий рог изобилия. Не попадали на землю только лишь волки-оборотни. Иван всего несколько мгновений назад считал: его дед собирается размозжить им головы о мраморные надгробья, которые оказались достаточно тяжелыми и со своих мест не сдвинулись. Однако купец-колдун измыслил нечто поинтереснее. Затейник он оказался — дед Ивана!

Запрокинув голову, купеческий сын поглядел наверх — сквозь узкий просвет, который давала приоткрытая дверь. У самой вершины старого дуба, на высоте не менее десяти саженей над землёй, висел вниз башкой волкулак — хвост которого намертво зажала расщепленная дубовая ветка. Оборотень извивался, будто червяк на рыболовном крючке, сучил когтистыми лапами, клацал зубами — но освободиться не мог. А рядом, на соседней ветке, совершал такие же бессмысленные действия его собрат — тоже подвешенный за хвост.

И — можно было не сомневаться: со всеми волкулаками, явившимися сюда, Кузьма Петрович сотворил то же самое. Иван понял это, едва увидел, с каким удовлетворением его дед оглядывает верхушки деревьев своим единственным глазом.

«Он решил не наносить им серьёзных увечий — тогда к ним вернулся бы человеческий облик! А дедуле это не нужно было…» Иванушка невольно передернул плечами, представив, как волкулаки будут извиваться на ветках и через день, и через два, и через неделю…

Кузьма же Петрович, закончив обозревать разорённый погост, поворотился к алтыновской погребальнице — к своему внуку. Поглядел на него длинным, двусмысленным и словно бы выжидательным взглядом. А потом развернулся и двинулся от склепа прочь.

— Дедуля, погоди! — крикнул ему в спину Иван. — Мы же застряли тут! Убери, пожалуйста, дерево от двери! — А потом, стыдясь, прибавил почти по-детски: — Ну, что тебе стоит: просто сдвинь его немножко!..

Однако его дед и шага не замедлил: скрылся из глаз. И только его согбенная спина, обтянутая заскорузлым чёрным пиджаком, мелькнула там, где ограда погоста смыкалась с Духовым лесом.