Оборотни Духова леса

Глава 25. Тетрадь Марии Добротиной

30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда

1720-е годы

«Всё-таки хорошо, что Парнасов за мной увязался! — мысленно усмехнулся Иван. — Будто предощутил эскулап, что его услуги сегодня потребуются».

Павел же Антонович накладывал тем временем бинтовую повязку на ободранную правую руку Иванушки. Действовал он быстро и ловко, но купеческий сын всё равно был как на иголках: чёрный с проседью волк метался, всё время норовил выскочить за порог склепа, и от нетерпения даже тихонько поскуливал. То есть, пока что выказывал полный энтузиазм и готовность услужить. Вот только — неясно было, сколько времени его услужливость продлится.

Ни доктор, ни Зина явно не уразумели, каким образом Иван освободил выход из погребальницы. Оба они наверняка считали, что ему удалось отодвинуть дерево при помощи чугунного прута. Да и что ещё они могли бы подумать?

Теперь этот прут лежал у ног Ивана, и волкулак больше от чугунного орудия не шарахался: все кристаллы ляписа осыпались с наконечника чёрной пики. А у доктора осталось так мало этого вещества в запасе, что купеческий сын решил: нужно приберечь толику его на самый крайний случай.

— Я мог бы втереть рукой весь нитрат серебра, какой есть, в самое остриё этой пики, — предложил доктор, вытаскивая из саквояжа защитные каучуковые перчатки. — Мне хватило бы того, что осталось.

Но Иван сказал, что делать этого не нужно. У Зины имелся пистолет с серебряной пулей. Да и у него самого, как оказалось, тоже кое-что имелось. Только вот Иванушка и самому себе не мог бы сказать: радовал его этот нежданный дедулин подарок или до чертиков пугал? Он избегал смотреть на свою невесту и на доктора, опасаясь, что взгляд выдаст его: они догадаются, какое смятение он ощущает. И делал вид, что глядит на чёрного волкулака, который крутился возле прикрытой Иваном двери, явно спеша попасть наружу. «Я скажу обо всём Зине, — решил Иванушка. — Уж она-то должна меня понять!.. Но сперва нам нужно отыскать её папеньку».

И, как только Павел Антонович закончил делать ему перевязку, купеческий сын торопливо опустил рукав рубашки, натянул сюртук и обратился к своим спутникам:

— Выходим! — А затем преспокойно потрепал волкулака по холке: — Веди нас, дружище!

Он подхватил с полу чугунный прут и сумку, где лежал револьвер; Парнасов быстро застегнул свой саквояж и взял его под мышку; Зина снова взяла в руки пистолет господина Полугарского, заряженный серебряный пулей. И, едва Иван распахнул дверь погребальницы, сам господин Полугарский — перемещавшийся теперь на четырёх лапах — выскочил наружу. А за ним поспешили и те, кто ходил на двух ногах.

Татьяна Дмитриевна Алтынова знала, что нужно поторопиться с изучением обнаруженной в епитрахили тетради. Так что теперь сосредоточенно прочитывала — листок за листком — записки Марии Добротиной. И время от времени издавала такие громкие изумленные возгласы, что Эрик, дремавший с нею рядом на кухне охотничьего дома, вскидывал остроухую башку и бросал на женщину изумленные взгляды. Но, впрочем, тут же снова погружался в дремоту. Рыжий зверь явно слишком сильно вымотался за последние дни, чтобы обращать внимание на нервическую экзальтацию матушки своего хозяина.

«Долгое время я не могла взять в толк, каким образом Ангел сумел выжить после того как прыгнул в колодец, — читала Татьяна Алтынова витиевато выписанные сроки. — Однако ясно было: он смог не только обвести вокруг пальца княжью челядь и сбежать из села, но и воротиться обратно. Ему потребно было беспременно оказаться в наших краях! Ибо Ангел этот каким-то образом проведал: используя воду из колодца близ Казанского, можно и не убивать волков, чтобы поддерживать в себе неувядающую молодость. Да, волки ему, как и прежде, требовались. Но только ненастоящие, а оборотни-волкулаки.

Вода в колодце, который кощунственно назвали Колодцем Ангела, действовала так, что для омоложения достаточно притапливать в ней волкулаков и лить эту воду на себя. Ооборотни не захлебывались до конца, а только возвращались в человеческий облик, и их можно было откачать. Но волкулаков Ангелу требовалось много. Он делал пробы и пришёл к выводу: каждого из этих несчастных можно было использовать лишь по одному разу на протяжении одного лунного цикла. Если чаще — они просто погибали, и никакого омоложения не получалось.

Поэтому-то Ангел и поселился в Живогорске. Обретался там, почти не таясь. Ведь в городе никто его не знал в лицо. А князь Гагарин и почти все жители Казанского к тому времени уже отбыли из здешних мест. Так что опознать его никто не сумел бы. А те, кто о его деяниях знал — помалкивали.

Обо всём этом поведал мне Димитрий Добротин, мой злополучный брат. Который, между прочим, объяснил, почему волкулаки не бежали от этого Ангела, как чёрт от ладана, после первого же случая утопления и последующего возвращения к жизни. Оказалось, что своим волкулакам он обещал если уж не бессмертие, то очень долгую жизнь в человечьем обличье — поскольку все их раны и недуги будут чудесным образом исцеляться. А способствовать этому будет благодаря воде из колодца, который этот самый Ангел вырыл не где-нибудь, а на Духовском погосте. А потом спрятал так, что никто, кроме него самого, отыскать тот колодец не сумел бы. По крайней мере, сам Ангел считал так.

Действовала эта особая вода, только на нелюдей-волкулаков. Для обычного человека она была бесполезна. Вот потому-то, когда все жители, оставшиеся людьми, уже покинули Казанское, оборотни ещё обретались некоторое время в Духовом лесу.

Может, они никогда и не покинули бы здешние места, хоть батюшка мой и старался всеми силами им помочь: избавить их от бесовской порчи — навсегда вернуть им человеческий облик. Да и князь Михайло Дмитриевич Гагарин явно не желал, чтобы по вотчине его шастали колдуны и порожденные ими оборотни. Неспроста же он приказал похоронить казненную им ведьму особым образом: заложить её тело ракушками, являвшими собой маленькие вогнутые зеркальца, отражения в коих оказывались перевёрнутыми с ног на голову. Ведь существует поверье: любой чернокнижник, увидев себя в таком виде, утратит способность колдовать. Равно как и волкулак, чье отражением окажется перевёрнуто, тут же перекинется обратно: навсегда вернётся в человеческий облик. Как жаль, что батюшка мой в своё время этого не ведал!»

Дочитав до этого места, Татьяна Дмитриевна отложила тетрадь без обложки. И потянулась к серебряным столовым приборам, которые она давеча чистила, да так и оставила лежать на кухонном столе. Взяв большую ложку для супа, женщина повернула её к себе вогнутой стороной и, глянув на своё отражение, только хмыкнула. А потом, вернув серебряный предмет на прежнее место, стала читать дальше:

«Однако не это открытие, сделанное, увы, чересчур поздно, способствовало изгнанию волкулаков из окрестностей Живогорска.

Осенью 1725 года от Рождества Христова в здешние места вернулся человек, благодаря которому жители Казанского получили в свое время дозволение перебраться в иные места: молодой управляющий князя Гагарина. Бывший управляющий, говоря точнее. И теперь он выглядел и вёл так, что и его самого легко было принять за боярского сына.

Прямо в день приезда он пошел на Духовской погост и будто по волшебству сыскал там колодец, вырытый Ангелом. После чего нанял в Живогорске каменщиков и привел их на погост, где тотчас закипела работа. Так что месяца не прошло, как вокруг того самого колодца было выстроено небольшое, но весьма основательное здание с двускатной крышей. Оно походило на погребальницу, и многие удивились тогда: бывший управляющий был зело молод, чтобы так заботиться о месте будущего упокоения. А престарелых родственников у него, насколько все знали, не имелось. Однако разрешение на строительство он у епархии испросил, и сделал немалое пожертвование по случаю его получения. Так что придраться к нему никто не сумел бы.

А потом сей молодой господин, который стал называть себя Алексеем Алтыновым, купил себе в Живогорске хороший дом: бревенчатый, но зато в два этажа и весьма просторный. В первом этаже бывший княжий управляющий обустроил большую лавку, для которой нанял сразу двух приказчиков. И начал с большим успехом торговать разными сластями. Однако сам он туда заходил редко. И в Живогорске поговаривали: все дни напролет новоявленный купец проводит либо в Духовом лесу, либо на погосте, вблизи выстроенного им склепа.

А вскоре по городу поползли слухи, что замок на каменном склепе — заговоренный. И открыть его не мог никто, кроме самого господина Алтынова, даже имея при себе ключ. Равно как и взломать дверь погребальницы ни у кого не выходило. Об одном таком случае я знаю достоверно: на моих глазах тот самый Ангел пытался разрубить сию дверь топором. Я в те поры пряталась дни напролет за деревьями возле храма — караулила. Опасалась: как бы там, на погосте, не объявился мой брат Димитрий, которого батюшка мой с таким трудом исцелил от бесовской порчи. И трепетал при мысли, что Митенька снова пожелает стать подручным Ангела.

Так вот, я своими глазами видела, как за спиной у Ангела, орудовавшего топором, возник вдруг — словно ниоткуда — Алексей Алтынов. Он был при шпаге, и я думала: он сразу набросится на того, кто посягнул на его имущество. Про бывшего управляющего все говорили, что он человек не робкого десятка. Однако Алексей завёл сперва с Ангелом беседу, которую я, признаться, подслушала. А потому и смогла наконец-то узнать, что случилось в тот день, когда люди князя схватили ведьму и упустили её сообщника. Оказалось…»

Однако узнать, что там оказалось, Татьяна Дмитриевна не успела. Она увидела, как Эрик Рыжий, до этого безмятежно дремавший, вдруг вскочил на лапы. И, подбежав к окну, запрыгнул на подоконник, после чего издал протяжный басовитый вопль: ба-а-а-у!

А в следующий миг за окном возникла статная женская фигура, обладательницу которой маменька Ивана сразу же узнала. И радостно всплеснула руками:

— Ну, наконец-то Агриппина про меня вспомнила!

И только после этого Татьяна Дмитриевна заметила, что за спиной у её конфидентки маячит ещё одна фигура: мужская. А когда госпожа Алтынова припала к мутному стеклу и разглядела второго посетителя, то в очередной раз изумленно ахнула. Вместе с Агриппиной Ивановной к ней заявился в гости племянник её беглого любовника Петра Эзопова — Илюша Свистунов.

Отброшенное Иваном дерево находилось теперь саженях в четырёх от двери. И купеческий сын забеспокоился было, как бы его спутники не принялись расспрашивать: каким образом он сумел отодвинуть его так далеко, не выходя из погребальницы? Однако чёрный волк с такой скоростью припустил к кладбищенской ограде, что у спутников Ивана — даже если они что-то и заметили — времени на расспросы не осталось. Дай Бог было не отстать от чёрного зверя!

И угнаться за ним оказалось весьма непросто. Да, купеческий сын помнил, как волкулаки бешено мчались, нагоняя алтыновскую тройку в Духовом лесу. Но всё же Иванушка оказался не готов к тому, что пожилой господин Полугарский, обращённый волка, окажется столь быстроногим. Даже они с Зиной едва поспевали за ним. А доктор Парнасов — тот и вовсе очень быстро отстал. И только натужно отдувался где-то позади них. Да слышался ещё жалобный скулеж волкулаков, которых Кузьма Алтынов развесил по верхушкам деревьев. Зина, не останавливаясь, запрокинула голову — посмотрела на них.

— Если бы у нас было время, — слегка задыхаясь от быстрого бега, проговорила она, — мы могли бы их всех перестрелять серебряными пулями!

И она, чуть замедлив движение, вскинула пистолет — попытались прицелиться в одного из древесных волков.

— Нет, Зинуша! — Иван опустил её руку; он помнил, что рассказал ему доктор. — Нельзя их без разбору убивать! Среди них могут быть невинные жертвы — даже дети… Мы не можем угадать, кто из них есть кто.

А затем возникла и ещё одна вещь предугадать которую они не сумели.

Волкулак-Полугарский явно не знал о существовании той калитки, через которую проникли на погост Иванушка и Зина. Но — ему эта калитка и не нужна была, как выяснилось. Оборотень добежал до чугунной ограды и мигом ввинтился между её прутьями, оказавшись за пределами старого кладбища. А сопровождавшие его люди лишь застыли перед оградой в нелепых позах — словно играли в игру «замри-отомри».

— Сейчас сбежит! — ахнула Зина и всё-таки сдвинулась с места: подалась к черному зверю, подняла обе руки.

Ивану показалось: сейчас его невеста направит пистолет на помещика-волкулака. И он уже хотел крикнуть ей: «Не надо! Кто нас отведёт к твоему отцу, если ты выстрелишь?»

Однако купеческий сын ошибся: девушка, не выпуская заряженного пистолета, сложила руки перед грудью — в жесте мольбы. И произнесла фразу, которая явно поразила подоспевшего доктора: тот издал неуверенный смешок, как если бы решил, что слух обманывает его.

— Николай Павлович, пожалуйста, — выговорила девушка, обращаясь к существу, которому она сама же отстрелила лапу всего несколько дней назад, — подождите нас, не уходите! Мы сейчас выйдем через калитку и мигом к вам присоединимся!

Волкулак посмотрел на неё так, словно не расслышал или не до конца понял её слова. А потом перевёл вопросительный взгляд на Ивана. И тот произнес твёрдо:

— Я приказываю тебе: оставайся на месте, покуда мы к тебе не придем!

И с этими словами он крепко схватил Зину за левую руку, в которой не было пистолета: повлек свою невесту к секретной калитке. А помещик-волкулак крутанулся на месте — явно в страшном нетерпении. Но потом всё-таки присел, обернув лапы хвостом: стал ждать.

От того места, где остался помещик-волкулак, до калитки бежать было саженей двадцать пять, не больше. Иван выскочил первым, не выпуская Зининой руки. А вот Парнасов порядочно от них отстал: пыхтел где-то под деревьями погоста. «Только бы ему волкулак на голову не упал!..» — подумал Иванушка. И выговорил на бегу, поворачиваясь к Зине:

— Через минуту мы будем рядом с волком! Только глянем сперва одним глазком, как там Басурман. — А затем бросил через плечо: — Догоняйте, доктор!

И они устремились вбок от ограды. Им требовалось сделать совсем небольшой крюк: ахалтекинца они оставили возле кустов, которые было видно прямо от погоста. Лишние полминуты не решили бы дело, а Иван прикинул: доктор мог бы последовать за ними верхом, чтобы не надорвать себе сердце пробежкой по лесу. Если, конечно, гнедой жеребец не заартачится и позволит эскулапу сесть в седло.

Вот тут-то по лесу и разнеслось громкое, яростное ржание ахалтекинца. Так что Иванушка и Зина одновременно вздрогнули, переглядываясь. И чуть замедлили бег.

— Дай мне пистолет, Зинуша! — шепотом попросил Иван; он вытянул шею, пытаясь разглядеть: что там, за кустами? Или: кто там?

— Ну, нет! — девушка завела за спину руку. — Я стреляю получше, чем ты!

И купеческий сын не успел ничего ей возразить: Басурман снова заржал. Ещё громче и раздраженнее, чем прежде. А потом из-за кустов малины, на которые Иванушка набросил поводья ахалтекинца, донесся ехидный голос:

— Я надеялся, голубки, что вы сюда вернетесь — раз уж бросили тут животину без привязи. И рад, что не ошибся. Да не бегите вы уже, хватит! Спешить вам более некуда.

И, говоря это, из-за кустов выступил рослый мужик. В правой руке он держал полицейский револьвер «Смит и Вессон», а левой рукой сжимал поводья гнедого жеребца, который бешено косил на него глазом и то и дело порывался встать на дыбы. Иванушка сразу узнал Тихона Журова, хоть прежде всегда видел его в форменной одежде городового, а теперь тот облачился в какой-то серый армяк, и на голову вместо фуражки с полицейской кокардой нахлобучил какой-то потёртый картуз.

Зина тотчас вскинула пистолет, однако на курок не нажимала.

Купеческий сын первый крикнул бы ей: «Стреляй!» — ведь субъект этот входил в список, составленный её папенькой. И, стало быть, серебряная пуля плакала по нему, даже если забыть о том, как он развозил по городу «волчью воду» — свидетелем чего стал Парнасов. Да вот беда: на линии огня находился и Басурман, которого серебряная пуля могла убить или поранить не хуже, чем свинцовая. И невеста Иванушки это хорошо понимала. А уж сам Журов понимал тем паче.

— Прямо сейчас, — он осклабился, двигая пистолетом вправо-влево — переводя дуло с Иванушки на его невесту и обратно, — вы оба пойдете со мной. Не бойтесь, ничего дурного вам не сделают! Просто с вами кое-кто желает переговорить. Но сперва вы, барышня, — он глянула на Зину в упор, и ухмылка с его губ слетела, — бросите на землю эту свою пукалку! Ясно же, что стрелять из неё вы не станете.

Ивану почудилось, кто в этот момент чуть качнулись ветки малинника у Журова за спиной. Однако сам переодетый городовой явно ничего не заметил.

— Делай, как он говорит, Зинуша! — Иванушка на миг смежил веки, чтобы сосредоточиться, но всё же сумел перехватить недоуменный Зинин взгляд; девушка, похоже, раздумывала: а уж не рехнулся ли её жених?

Однако спорить она, слава Богу, не стала: бросила старинный дуэльный пистолет наземь. И он беззвучно упал на мягкий моховой ковёр. Журов проводил его взглядом, на секунду перестав смотреть на тех, кто перед ним стоял. И купеческий сын решил: пора!

На долю секунды сомнение охватило его: сработает ли снова странный дар, что он получил от деда? Но тут кусты за спиной городового снова закачались. И на сей раз Тихон Журов их движение уловил: начал поворачиваться в ту сторону — наставляя полицейский «Смит и Вессон» на доктора Парнасова, который появился перед ним, держа на отлёт правую руку, затянутую в каучуковую перчатку.

— А не желаете ли нитрата серебра на закуску? — громко выговорил Павел Антонович, делая замах.

«Да у него же оставалось нитрата серебра всего несколько крошек!» — мелькнуло у Иванушки в голове.

И он, уже не колеблясь, резко крутанул левой рукой, копируя давешний жест своего деда.

А затем три вещи произошли одновременно.

Переодетый городовой спустил-таки курок.

Револьвер, ломая ему пальцы, вывернулся из его руки и по высокой дуге отлетел вбок.

Доктор швырнул городовому в лицо какие-то мелкие белые катышки, тут же облепившие ему кожу.

Тихон Журов зашелся диким криком — прижимая к лицу обе руки. И правую — пальцы которой наверняка оказались сломаны. И левую, из которой ему пришлось выпустить поводья Басурмана.

И в ту же секунду ахалтекинец, которого больше ничто не сдерживало, взвился на дыбы. И опустил копыта обеих передних ног на голову человека (не человека), прикрытую одним лишь картузом.