Оборотни Духова леса

Глава 3. Княжье урочище

28 августа (9 сентября) 1872 года. Понедельник

Дорога поначалу шла через густой сосновый лес, источавший умопомрачительно сильные ароматы хвои, ежевики и слегка присушенных солнцем грибов. Чирикали в кронах деревьев какие-то птахи, тоненько пищали комары, которых Иванушка и его спутники поминутно сгоняли с лица и с рук. Всё было мирно и обыденно — почти благостно. И саму возможность ужасающих происшествий, которые приключились в Духовом лесу, хотелось поставить под сомнение. Но позволить себе сделать это Иван Алтынов никак не мог.

В путь они отправились верхом: проехать по лесным буеракам ни одна коляска не смогла бы. Сам Иван ехал на гнедом трехлетнем жеребце ахалтекинской породы, которого отец подарил ему ещё в прошлом году. Изначальное имя гнедка сейчас никто и не вспоминал: алтыновские конюхи дали ему прозвание Басурман. Жеребчик мало того, что позволял ездить на себя только Иванушке — остальных просто сбрасывал, поднимаясь на дыбы. Так он ещё и норовил куснуть любого незнакомого ему субъекта, если таковой решался подойти к нему на конюшне. И, если у Алтыновых появлялись новые конюхи, гнедка они боялись пуще огня.

«Развел ты вокруг себя бандитов! — ворчал когда-то Митрофан Кузьмич. — Кот — разбойник настоящий. Горыныч твой — не лучше. А теперь ещё и Басурман!.. Не иначе: ты сам воздействуешь так на своих любимчиков».

А сейчас, проезжая по лесу, Иван думал: всё бы он отдал, чтобы снова услышать батюшкино ворчание!

В Духов лес они отправились втроём: сам купеческий сын, Алексей и Никита. Мальчика они брать с собой не хотели, да тот привёл резонный довод: он один видел, откуда взмыл в небо серый московский турман. И, стало быть, только он мог привести к тому месту, откуда им следовало начинать поиски. А Лукьян Андреевич, хоть и порывался с ними поехать, вынужден был признать: кому-то следует остаться в городе — для подстраховки. Иван сказал ему: если к десяти часам вечера они не вернутся, нужно идти к исправнику Огурцову. Хоть и слабо верил, что полиция сможет им в этом деле помочь. Ведь неспроста же тот чернец даже не стал требовать, чтобы уездных стражей порядка не ставили в известность о похищении Парамоши. Как видно, знал: толку от этого всё равно не будет.

Но зато перед самым отъездом Иванушка отправил в алтыновский доходный дом нарочного: мальчишку-разносчика из лавки на Губернской улице. Написал записку Зине, прося передать с посыльным пистолет господина Полугарского и особые боеприпасы к нему. Соврал, что оружие ему требуется просто на всякий случай. Опасался, что Зине, чего доброго, взбредет в голову самой принять участие в их вылазке, если она о ней узнает.

А теперь Иван возлагал основные свои надежды именно на подарок Николая Павловича Полугарского. Тем более что его серебряные пули уже доказали свою действенность. И жалел только, что не догадался запастись в дорогу топором. Змей-то в Духовом лесу было — пруд пруди! Ничего не стоило бы зарубить парочку — сделать топор змеиным: создать дополнительное оружие для себя.

Впрочем, если бы план, придуманный Иваном, сработал, им вполне должно было хватить пистолета. Да и не собирался купеческий сын приближаться на расстояние удара топором к обитателям Княжьего урочища. Ими еще прежде, до появления волкулаков, в Живогорске детей пугали.

(До появления ли?.. Не они ли изначально и вершили бесчинства?..)

Хотя, кем бы ни являлись прежние обитатели Старого села, сейчас оно, по официальным сведениям, пустовало. С первых лет нынешнего, девятнадцатого века в селе этом никто не жил. По крайней мере, так принято было считать.

— Вот, вот оно — то место! — громким шёпотом произнёс Никитка, отрывая Ивана от его мыслей. — Уверен: голубь отсюда взлетел.

Всю дорогу они ехали молча, только по сторонам озирались — неизвестно было, кто и откуда может за ними наблюдать.

Они остановили лошадей. Наполовину заросшая тропа, которую и дорогой-то язык не поворачивался назвать, вывела их к некому лесному пограничью. Сосновая, светлая часть леса смыкалась тут с другой, сумрачной: состоявшей из высоченных елей, кое-где разбавленных белыми колоннами старых берёз, листва на которых уже начинала желтеть. И на темно-зеленом моховом ковре, что простирался под елями, отчётливо были заметны глубокие вмятины мужских следов. Сынок Алексея явно не ошибся: похититель со своей ношей потоптался здесь. И, свернув с тропы, углубился в ельник.

Трое путников спешились, и на всякий случай Иван повторил ещё раз все детали своего плана. Главное было: действовать слаженно. Купеческий сын вытащил из седельной сумы заряженный пистолет, намереваясь дальше нести его в руке. И сунул в карман сюртука замшевый мешочек с серебряными зарядами; он металлически звякнул о дверной замок, так и оставшийся там лежать. От оружия господина Полугарского зависел теперь успех всего их предприятия, равно как и жизни его участников. А ещё — успех зависел от того, скольких волкулаков они могут повстречать здесь. Если троих, и один окажется без лапы — это давало Ивану и его спутникам шансы вызволить Парамошу и уйти отсюда живыми. Но вот если — больше…

Но купеческий сын быстро встряхнул головой: не следовало сейчас углубляться в обдумывание альтернативных возможностей. Бессмысленно, да и опасно: даже мысли в Духовом лесу могли обретать силу. Так что, ведя лошадей в поводу, они трое тоже сошли с тропы и двинулись по следу чернеца. Тот, хоть дорогу и покинул, не слишком сильно отклонялся от первоначального направления. Похоже было: он собирается выйти именно к Старому селу, но не напрямую, а окольным путём. Бог весть, почему.

Сам Иван никогда в том месте не бывал. В детстве нянюшка Мавруша ему строго-настрого это запрещала. А потом интерес как-то пропал: перестал Иванушка верить в сказки. Но сейчас, хочешь — не хочешь, а вспоминались ему все те истории о Княжьем урочище, которыми в детстве потчевала его Мавра Игнатьевна.

Началось всё, если верить нянюшкиным рассказам, ещё в ту пору, когда в Духовом лесу процветало немаленькое поселение, известное ещё со времён царя Иоанна Васильевича, что прозывался Грозным. Потому-то, вероятно, и возникло такое название: Старое село. Оно, конечно, было просторечным; по документам село именовалось Казанским — в честь храма Казанской иконы Божией матери, который здесь выстроили.

Впрочем, устрашающие события стали происходить в Старом селе не при Иване Грозном — существенно позже: в последние годы царствования императора Петра Великого. Целая череда странных смертей и недугов поразила тех, кто в селе проживал или хотя бы его посещал.

А началось тогда всё с того, что умерли две паломницы — нестарые еще женщины: обеим и пятидесяти не сравнялось. Они приходили из Живогорска в сельский храм: поклониться Казанской иконе — чудотворной, как считалось. С паломничества они вернулись уже нездоровыми: обе — исхудавшие, сгорбленные, будто постаревшие разом на двадцать лет каждая. И уже в городе они слегли в один день, а потом — в один день и преставились. Недели не прошло после их возвращения. А те бабы, что готовили их тела к погребению, рассказывали потом всяческие ужасы. Будто бы руки и ноги у покойниц оказались обгрызены каким-то зверьем до самых костей — мяса на них почти не осталось. Но при этом столь чудовищные раны не кровоточили и не гноились. Да и, вернувшись на собственных ногах в Живогорск, обе несчастные на боли не жаловались, к лекарям не обращались и никому о нападении зверей ничего не сообщали.

Но это оказалось еще что!

В Старом селе то у одного жителя, то у другого стала внезапно возникать и стремительно развиваться мышечная дистрофия — как назвали бы это эскулапы девятнадцатого века. Вот — вчера еще сельчанин был здоровенным детиной, кровь с молоком, а через пару дней от него оставались буквально кожа да кости. Причем сам несчастный даже не мог назвать момент, когда у него начиналось это стремительное похудание. Равно как и его родные. Женщины таким недугом почти не страдали, но одна сельчанка в самом начале странной эпидемии всё-таки слегка. И, как и давешние паломницы, очень скоро отправилась в лучший мир. Хотя её пользовала перед тем сельская знахарка — которая обнаружила, что у пациентки её тоже обглоданы кем-то руки и ноги. Эта целительница, судя по всему, и произнесла тогда первой слово «колдовство». Но спасти бедную бабу не сумела.

А вот занедужившие мужики — те не умирали. И осматривать себя никому не дозволяли. Что, впрочем, им не вредило: через пару недель они снова начинали набирать вес и восстанавливать мышечную массу. Происходило это, правда, очень медленно. И, поскольку заболевали они в разное время, никто сперва не придал значения тому, что стало твориться дальше.

Иван Алтынов хорошо помнил, как Мавра Игнатьевна рассказывала об этом:

— Исцеляться-то они исцелялись! Вот только начинали, сердечные, безвозвратно пропадать из дому — один за другим. Поначалу-то родные думали: те попросту в бега пускались. Отправлялись в Живогорск, а то и в саму Москву — искать лучшей доли. Село-то принадлежало князьям Гагариным, крестьяне крепостными были. Добром их никто не отпустил бы. Вот они и уходили тайно — так все думали. Управляющий княжий рвал и метал, в розыск объявлял пропавших, да всё — без толку. А потом как-то утром управляющего нашли в его собственной постели — без головы. И не отрубили её, а будто зубами отгрызли. И всё тело его было подчистую объедено зверем каким-то. Едва смогли бедолагу опознать — по кольцу на руке. Тут-то местный батюшка, видно, скумекал что-то. И отписал князю в Москву: так, мол, и так, страшные и небывалые вещи на земле вашей случаются. Пришлите, дескать, государевых людей для проведения дознания

В этом месте своего рассказа баба Мавра неизменно делала паузу. И понижала голос, прежде чем начинала говорить дальше:

— Только князь-то дознание учинять не пожелал. Лишь направил в село нового управляющего. Молодого да ушлого. И — не ведаю, правда то или нет, однако наш Кузьма Петрович сказывал, будто бы тот приходился ему прадедом. Так вот, княжий молодец взялся за дело рьяно. Приказал выстроить вокруг села частокол в полторы сажени высотой. И после захода запретил всем сельчанам за это ограждение выходить. А ещё — возле княжьих палат, в которых сам поселился, велел построить вышку десятисаженную. И каждое утро, перед тем, как ворота частокола отпереть, на неё поднимался кто-нибудь и обозревал окрестности. Лишь тогда запоры снимали, когда удостоверялись, что вокруг безопасно. И всё вроде бы наладилось: люди болеть перестали. Да и пропадать перестали тоже. Только вот — как-то раз зимой, после вечерней службы, священник тамошний исчез. А когда пошли его искать, оказалось: он ворота отпер, да и вышел на опушку леса… И — сгинул без следа. После того случая молодой управляющий написал князю: нужно людей из этих мест отселять. Вот только — не сразу жители Старо село покинули. Да и не все, как потом сказывали…

Иван так погрузился в воспоминания о нянюшкиных рассказах, что даже не сразу услышал, как его окликает отец Никитки и Парамоши:

— Иван Митрофанович, дальше с лошадьми нельзя! След из лесу выводит. — Именно Алексей вёл их; как-никак, основная его должность при Алтыновых была — садовник, так что отпечатки на земле он уж точно не упустил бы.

В голосе его уже не ощущалось такого отчаяния, как пару часов назад, когда Никита сообщил о похищении брата. Но, когда Иван поглядел на своего работника, то поразился тому, как сильно у того покраснело лицо, и как потемнела от пота его рубаха.

«Только бы он не сорвался — не вступил в игру раньше времени!» — подумал купеческий сын.

Они и в самом деле пришли, куда и предполагали. Следы «чернеца» вывели их на обширную поляну, посередине которой темнели руины рухнувших бревенчатых избушек, в отдалении виднелся тёмный силуэт обширного строения — бывших княжьих палат, надо думать. Рядом вздымалась — выше еловых вершин — деревянная вышка, от которой уцелел один остов. А по краю всё это окружали прерывистой волной бревна частокола, рухнувшие то внутрь, то наружу.

Однако даже и не на это смотрел сейчас, не отрываясь, Иван Алтынов. И Алексей, явно перехвативший его взгляд, нарочито бодрым тоном произнес:

— А вот и Колодец Ангела!

Алтыновскому садовнику было явно не впервой здесь бывать.

Колодезный сруб имел форму круга, но совершенно не походил на большой пень, как это было в усадьбе «Медвежий Ручей». Таких колодцев Иван Алтынов прежде не видел: сплошь обложенный камнями, был он таким низким, что через его край мог бы перешагнуть даже десятилетний ребёнок. «И ухнуть вниз», — мелькнуло у Иванушки голове. Тем более что располагался колодец этот не на открытой местности, а в тени старых берез. Так что, оступившись, в него мог бы сверзиться кто угодно.

Однако даже не эти соображения заставили Ивана вздрогнуть при виде пресловутого Колодца Ангела. Нет, всё дело было в той фигуре, что обнаружилась прямо возле каменного круга. На миг Иванушке почудилось, что он видит застывшего на посту часового: гигантского роста, держащего наизготовку какое-то непонятное оружие. Но нет: то был ангел, изображенный в человеческий рост — вырезанный из дерева.

— Ходили слухи, — понизив голос, проговорил Алексей, тоже глядевший на деревянную скульптуру, — батюшка здешний, отец Викентий Добротин, сильно осерчал на сынка своего, Митеньку, когда тот фигуру эту изваял. И будто бы говорил священник: изображение сие — не Ангел Христов, а падший ангел, восставший с мечом против Бога. Но — батюшка уже тогда как бы почуднел. Всё ведь происходило незадолго до того, как он ночью из села вышел, да и пропал безвестно. Так что слова его пропустили мимо ушей. И убирать Ангела отсюда не стали, ведь на него посмотреть со всей губернии приезжали! Уж больно искусно он вырезан. А ведь отец Викентий будто предощущал тогда, что возле этой фигуры беда с ним и приключится! Упокой его душу, Господи! — И Алексей торопливо перекрестился.

А деревянная скульптура уже целиком поглотила внимание Ивана Алтынова. Ангел — прекрасный лицом, с воздетыми крыльями, — держал в правой руке меч. И это было первое, что купеческого сына поразило. Да, он знал: ангелов часто изображают с мечом в руке — даже и на иконах. Однако там Вестники Божии держат меч в левой руке — и острием вниз. А во вскинутой правой руке у них неизменно — крест. У деревянного же ангела, установленного здесь, креста в руках не имелось вовсе. А меч свой он поднял высоко, будто фонарь. И словно бы направлял его в небо.

Но ещё более удивила Иванушку необычность и определённость черт деревянного юноши. Лицо его, хоть и необычайно красивое, было не иконописным — абсолютно земным. Округлое, с ямочками на щеках, с чуть заметным прищуром больших глаз — оно явно воспроизводило черты реального, живого человека. «Уж не самого ли себя этот Митенька изобразил?» — задался вопросом купеческий сын.

Впрочем, деревянная скульптура не только этим поражала воображение. Если верны были рассказы бабы Мавры, исчезновение здешнего священника случилось примерно полтора века назад. И за такой срок в лесу, под открытым небом, даже мраморное изваяние изрядно разрушилось бы. Деревянный же ангел выглядел так, будто он лишь вчера вышел из-под резца скульптора-самоучки Митеньки Добротина. Правда, Иван не сумел бы определить точно, из какой именно древесины фигуру изваяли. Но, пожалуй что, даже дуб не выдержал бы столько: пошёл бы трещинами, начал подгнивать. Разве что — его обработали каким-то особым составом. Или вода здешнего колодца обладала чудодейственными свойствами — препятствовала гниению.

Иванушка передал Алексею пистолет господина Полугарского. А сам подошёл к колодезному срубу, склонился над ним, опершись о его край руками, свесил голову и стал вглядываться в промозглую черноту.

Сперва ему показалось: в колодезной воде, покачивая круглым верхом, плавает деревянное ведро. И лишь пару мгновений спустя до купеческого сына дошло: вовсе не ведро круглится сейчас в колодце. Иван Алтынов даже забыл дышать на целых четверть минуты. Ведь не могло же это зрелище быть подлинным! Да, он слышал: если днём забраться в тёмный колодец, то оттуда, посмотрев на небо, можно увидеть луну и звёзды. Но, чтобы вот так, заглянув в колодец, увидеть в воде отражение лунного диска — средь бела дня…

— Да ведь сейчас и не полнолуние… — едва слышно прошептал Иванушка.

Однако садовник Алексей его слова явно услышал.

— Не полнолуние, — долетел до купеческого сына его ответ — словно бы из дальнего далека. — Луна убывает.

Иван ещё ниже склонился над колодцем — так перевесился через его сруб, что Алексей издал предостерегающий возглас. Явно испугался, как бы его хозяин не полетел вниз. Вот уж это совсем было бы не вовремя! Но купеческий сын падать не собирался. Прежде ему уже доводилось сваливаться в колодец, и повторять подобный опыт он категорически не желал. Так что — крепко держался обеими руками за каменный край. И, напрягая глаза, пытался понять: отчего это колодезная вода колышется внутри? Ведь никакого ветерка туда долететь никак не могло.

Впрочем, с полнолунным колодцем можно было разобраться и позже. Посоветоваться, к примеру, с Агриппиной Федотовой. Но возможно это было лишь при условии, что нынче из Духова леса они вернутся живыми. А, стало быть, им следовало поспешить.

Иванушка разогнулся и пошёл от колодца прочь: к стоявшему вполне себе смирно Басурману. Казалось, даже норовистый гнедой жеребец уразумел, что в этих местах следует вести себя тихо. К седлу ахалтекинца был приторочен длинный рогожный свёрток. Однако не тот самый — всего лишь кочерга, обмотанная тряпками. Примитивная маскировка, конечно, однако Иван рассчитывал, что для дальнего расстояния и её будет достаточно.

— Делаем, как условились, — сказал купеческий сын, передавая свёрток Алексею. — Ты перейдешь через рухнувший частокол и сразу же крикнешь, что желаешь произвести обмен сам. Без моего участия. Потому как…

Однако договорить Иван Алтынов не успел. Перекрывая его слова, сзади раздался низкий, словно звук басовой струны, и хриплый, будто карканье ворона, звериный рык.