Оборотни Духова леса

Глава 17. Дурной глаз

30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда

Татьяна Дмитриевна Алтынова давно вышла из той поры своей жизни, когда её мучило раскаяние за то, что она сделала, замыслила или намечтала себе. Когда-то, в пору юности, она порой не спала ночи напролёт, поворачивая так и этак собственные поступки и желания. Оценивала их, а порой и сама себя жестоко осуждала. Но то осталось в прошлом. К своим пятидесяти годам беглая жена Митрофана Алтынова бросила заниматься самоедством. Бессмысленно это было и только прибавляло морщин. А Татьяна Дмитриевна с ужасом рассматривала в зеркале каждую новую складочку на своем лице. И до недавнего времени выдергивала у себя все седые волоски. Однако пришлось это занятие забросить: многовато их сделалось. Этак она со своими светло-русыми, почти рыжими волосами станет похожа на плешивую белку!

А тут ещё и Петя Эзопов нанес ей удар — после того, как они пятнадцать лет были вместе! И он, между прочим, постоянно восторгался её моложавостью. Но вот, поди ж ты: её mignon ami[3]взял, да и вернулся к законной супруге своей Софье, золовке Татьяны Дмитриевны. И ладно бы, она была моложе Татьяны, так нет: они обе находились в одних летах! И выходило, что Софья Эзопова, в девичестве — Алтынова, в свои пятьдесят оказалась более привлекательной в глазах Петра Филипповича, ценителя женской красоты.

Этой мысли Татьяна Дмитриевна вынести не могла. Потому-то, когда здесь, в Живогорске, к ней заявился тот человек со своим немыслимым предложением, она не выставила его прочь. А, главное, поверила ему, хотя уж точно не считала себя наивной дурочкой! Ха-ха, ну, подумаешь: искуситель пообещал ей вечную молодость. Почему, спрашивается, она не должна была ему верить, если именно этого желала сильнее всего на свете? Тем более что взамен её визитер только и хотел, что получить постоянный и беспрепятственный доступ в алтыновский склеп, что располагался на Духовском погосте. Правда, когда она спросила: «А что там, в этом склепе?», её посетитель принялся мяться, прятать глаза и внятного ответа ей так и не дал. Сказал: он хочет произвести какие-то исторические изыскания. А Татьяну Дмитриевну так ослепили описанные ей перспективы омоложения, что она не стала дознаваться. Сразу же на предложенные условия согласилась

Однако с посещением склепа всё оказалось не так просто. Ключ-то от него Татьяна легко раздобыла: Лукьян Андреевич Сивцов сделал по её просьбе дубликат. И не поинтересовался даже, для чего ей это понадобилось. Но, когда она попробовала отпереть этим ключом дверь погребальницы, ничего не вышло. Ключ легко проворачивался в замке, раздавался щелчок, но — дверь не открывалась! Уж Татьяна Дмитриевна и плечом её толкала, и даже ударяла в неё ногой — всё без толку.

Вот тут-то и стало до Татьяны Дмитриевны доходить: исполнить свою часть договора ей будет нелегко. Пожалуй, она и сама могла бы догадаться, что попасть в склеп Алтыновых кто угодно не сумеет. А иначе с какой радости её визитеру было так стараться: заключать с ней мефистофельскую сделку? Он мог бы просто взломать замок, и вся недолга.

И Татьяна Дмитриевна решила обратиться за советом к женщине, которая много лет являлась её конфиденткой и помощницей: к Агриппине Ивановне Федотовой. Увы, та укатила к тому времени в подмосковную усадьба «Медвежий Ручей»: вызволять оттуда свою внучку Зинаиду. Но Татьяна отправила ей с нарочным подробнейшее письмо обо всём произошедшем. И попросила её дать подсказку: что предпринять, дабы открыть заклинившую дверь?

И Агриппина сразу прислала ей с тем же посыльным ответ. Прочитав который, Татьяна Дмитриевна ощутила такой страх, какого не чувствовала с момента смерти своего свёкра, Кузьмы Петровича Алтынова. Только он способен был так воздействовать на Татьяну, что у неё цепенело тело и пресекалось дыхание.

Суть всего длинного письма, присланного Агриппиной, сводилась к трём вещам.

Во-первых, Агриппина Ивановна сразу сказала, что алтыновский склеп ни один посторонний человек не сможет ни отпереть, ни взломать. На дверь погребальницы наложил заклятье ещё купец-колдун Кузьма Алтынов. Из живых людей открыть её сумеет лишь тот, кого связывают с ним, Кузьмой Алтыновым, кровные узы. Что означала ремарка «из живых людей» — об этом Татьяна Дмитриевна даже думать не захотела

Во-вторых, Агриппина, прочитавшая описание внешности Татьяниного визитёра, написала категорично и твёрдо: тем пришлецом был какой-то там Ангел-псаломщик. И будто бы про этого Ангела она, Агриппина, много чего слышала. И что прибыл он теперь в Живогорск неспроста: он готовит нашествие на город страшных оборотней-волкулаков.

А, в-третьих, она заверила Татьяну, что визитёр непременно расправится с ней теперь. Ведь она оказалась ему бесполезной: не исполнила возложенную на неё задачу. Да ещё и узнала о его намерениях. Так что единственная для неё, Татьяны, возможность уцелеть — бежать из города. А лучше всего — укрыться в бывшем охотничьем доме князей Гагариных, который ещё лет сорок назад выкупил для себя Кузьма Алтынов. Волкулаки боятся этого дома пуще огня и ни за что к нему приближаться не станут.

Агриппина не сочла нужным объяснить, почему уединенный домик в Духовом лесу так страшит оборотней. Но Татьяна сделала для себя мысленную зарубку: дом принадлежал когда-то её кошмарному свёкру. И, раз волкулаки так страшатся этого дома, то как же тогда их устрашит сам Кузьма Алтынов? А о том, что Иван, странно поумневший, спрятал его тело в подвале, шушукалась вся прислуга в доме на Губернской улице.

Так что, прежде чем отправиться в хорошо знакомый ей охотничий домик, Татьяна Дмитриевна кое-что предприняла. Она уже взяла тогда в услужение того странного дворецкого, которого ей рекомендовал давешний визитёр: Владимира Алексеевича Полугарского. И, прежде чем вместе с ним покинуть алтыновский дом, Татьяна отправила его в этот самый подвал: велела отпереть стоявший там большой сундук и подождать, что случится дальше. Дворецкий её приказание исполнил. Но, когда полчаса спустя он возвратился, чтобы сообщить об этом хозяйке, на бедолаге лица не было. И Татьяна Дмитриевна не стала у него выпытывать, что в подвале произошло. Поняла: её замысел удался.

А потом она потребовала только, чтобы дворецкий довез её на алтыновском экипаже до поворота лесной дороги, что вела к охотничьему дому. И отпустила слугу на все четыре стороны. Даже экипаж разрешила забрать. Только взяла оттуда захваченную из города корзину с провизией. Татьяна знала, что не заблудится: отыщет лесной домик. Очень уж хорошо она его помнила. Ведь именно в нём двадцать лет назад был зачат их с Митрофаном единственный ребёнок: сын Иван. Ванятка — как дед Кузьма Петрович всегда его называл.

Обо всем этом Татьяна Алтынова и вспоминала теперь, сидя в уютном охотничьем доме, где она за минувшие двадцать лет не бывала ни разу. Но Митрофан позаботился: на всей мебели имелись чехлы, так что ей оставалось только их снять, да ещё подмести немного пол. И дом сделался вполне пригодным для проживания. Оконные стёкла, правда, сделались за минувшие годы серыми и мутными. Но окна госпожа Алтынова трогать не стала, хоть у неё имелось в достатке воды, чтобы их помыть: прямо на кухне дома был обустроен колодец с водяным насосом. Сквозь мутное стекло никто не смог бы разглядеть, чем она занята сейчас.

Татьяна же Дмитриевна разложила перед собой на кухонном столе дюжину серебряных столовых приборов, оставшихся ещё с того времени, когда они приезжали сюда вдвоём с Митрофаном. Как видно, не одних лишь волкулаков пугали эти места. Люди захаживать в пустующий охотничий дом тоже не решались. Иначе серебро вряд ли оставалось бы в целости. Оно, правда, изрядно потемнело, однако в домике нашёлся и порошок для его чистки. Ею госпожа Алтынова и занималась — весьма усердно.

Иван Алтынов подумал: если бы Аглая Тихомирова увидела, как её дочка, облачившись в юбку-брюки, спускается сейчас из окна по пожарной лестнице, то упала бы в обморок. И эта мысль повеселила купеческого сына: не особенно он верил в искренность обмороков красавицы-попадьи.

Но сейчас это был у него единственный повод для веселья.

Они с Зиной слезали и вправду быстро: девушка, спускавшаяся следом за женихом, удивительно ловко переступала по перекладинам. И всё же Иван опасался: со своим бегством они могут опоздать. Да, пожарная лестница выводила в гостиничный сад, откуда через калитку можно было попасть на хозяйственный двор. Там, возле коновязи, купеческий сын и оставил Басурмана. И дорога туда выглядела свободной — в том смысле, что ни в саду, ни на хоздворе Иванушка волкулаков не видел. Но вот что творилось за забором…

Угол доходного дома скрывал от Ивана то, что происходило сейчас на Миллионной улице. Однако звуки-то отлично были ему слышны: там угрожающе взрыкивали, издавали короткие тявканья, подвывали и поскуливали звери, которых явно становилось всё больше и больше. Купеческий сын решил: уже сейчас у гостиничного фасада их собралось не менее дюжины. И, если они сумеют провести согласованную атаку на ворота, то и самые крепкие засовы могут не выдержать.

Да, он выпустил Горыныча, к лапке которого привязал записку одной из Зининых ленточек. И существовала надежда: если сюда прибудут пожарные, они смогут водой из брандспойтов хотя бы на время отогнать от здания инфернальных тварей. Но для этого голубиная почта должна была дойти до адресата. И сколько ещё времени ушло бы у Лукьяна Андреевича, чтобы организовать спасательную операцию!

А у них с Зиной не оставалось в запасе лишних часов, чтобы сидеть и ждать вызволения. Уже перевалило за десять утра, а на Духовской погост им требовалось попасть не позднее половины третьего — всё там подготовить. Иначе и доктор Парнасов мог бы очутиться в ловушке, выполняя Иванушкино поручение. А ведь до этого Ивану и Зине требовалось ещё узнать, где находится охотничий дом, в котором прятался когда-то Викентий Добротин со своим приемным сыном. Добраться туда. И осмотреть этот дом самым тщательным образом. Иванушка не сомневался: Зинин сон являл собой подсказку, пренебречь которой было недопустимо.

Иван Алтынов соскочил с пожарной лестницы на садовый газон и вытянул руки — как раз вовремя, чтобы поймать в объятия Зину, спрыгнувшую с последней ступеньки. «Вот теперь Аглая Сергеевна точно потеряла бы сознание!» — успел подумать купеческий сын, опуская девушку на землю. И тут со стороны коновязи до них донеслось протяжное и словно бы предостерегающее ржание.

— Басурман! — вскинулся Иванушка.

Он крепко сжал одной рукой ладонь своей невесты, а другой — выхватил из сумки, переброшенной у него через плечо, пистолет Николая Павловича Полугарского с новым серебряным зарядом. И они, топча ухоженные клумбы, побежали к калитке, что выводила на хозяйственный двор.

Иван всё время крутил головой: проверял, не прорвались ли в гостиничный сад жуткие твари. А потому не заметил того, что углядела глазастая Зина.

— Ванечка, смотри! — Она приостановилась, указала свободной рукой куда-то вверх; в голосе её перемешались изумление и ужас.

Купеческий сын проследил взглядом, куда она указывает. И ощутил, как в груди у него начинает колоть, будто он сунул себе за пазуху ежа. Иванушка резко взмахнул у себя перед лицом рукой с пистолетом, словно рассчитывал: возникшую картину можно прогнать, как назойливую муху.

Но картина эта пропадать не пожелала.

Иван понял: он ошибся, предполагая, что волкулаки попробуют общими усилиями выбить гостиничные ворота. Впрочем, они, быть может, и пытались, да ничего у них не вышло. И они постановили действовать иначе. Или, скорее, кто-то другой за них постановил.

Хозяйственные постройки доходного дома отделял от соседней городской усадьбы ещё один забор. Пожалуй, аршина в три высотой. И к заботу этому с противоположной стороны примыкала высокая житня с четырехскатной крышей. Один её скат располагался так, что по нему, как по ледяному склону, можно было съехать на крышу гостиничной конюшни. А сейчас на этой псевдо-горке, крытой дранкой, восседал в полном обмундировании исправник Огурцов. И белый форменный китель был на нём, и фуражка с кокардой, и револьверная кобура темнела на боку. Разве что — парадной шашки не хватало.

Сидя на мясистой заднице, глава уездной полиции сползал сейчас по крыше — явно намеревался перебраться на гостиничный двор. Смотрел он прямо перед собой — опасался сорваться, должно быть. А возглас Зины заглушило, по счастью, ржание Басурмана, который беспрерывно бил копытами возле коновязи и мотал головой, пытаясь избавиться от привязи. Так что купеческого сына и его невесту исправник пока не замечал.

Для чего Огурцов предпринял свою вылазку — в этом у Ивана не возникло сомнений. Отодвинуть засовы на воротах, впустить волкулаков во внутренний двор и в сад — вот что исправник собирался сделать. Цель? Да понятно, какая: проникнуть через чёрный ход в гостиницу. Парадные-то двери наверняка были надёжно заперты. А в здании эти твари постарались бы погрызть как можно больше народу, создавая потенциальных оборотней-неофитов. Тот, кто волкулаками руководил, стремился пополнить свои ряды теми, кто в человечьем обличье мог принести ему пользу: людьми влиятельными и состоятельными. Такими, какие обычно и снимали апартаменты в алтыновском доходном доме. Ну, а после своего перекуса вербовщики могли перекинуться обратно: вновь принять человеческий облик.

«И тогда, — мелькнуло у Иванушки в голове, — та эвакуация, насчёт которой я распорядился, пойдёт этим тварям только во благо. Пожарные вовек не разберутся, кого они выводят из здания: настоящих постояльцев или пришлых бандитов…»

Но сейчас не оставалось времени сокрушаться об этом. Иван вскинул пистолет господина Полугарского: исправник находился так близко, что достать его можно было даже из старинного дуэльного оружия. Но затем — купеческий сын опустил руку. Он и сам себе не сумел бы ответить, почему. Пожалел серебряный заряд? Может, и так. Но, скорее, просто осознал, что не сможет спустить курок: стрелять в оголтелых волков и стрелять в человека — это было не одно и то же. Даже если человек этот и сделался пособником оборотней и сам в любой момент мог перекинуться в зверя.

Так что Иван Алтынов сунул пистолет обратно в сумку, выпустил Зинину руку и, наклонившись, вывернул из земли терракотового цвета кирпич — раскурочил бордюр на ближайшей садовой клумбе.

— Ванечка, что?.. — одними губами спросила Зина.

Но купеческий сын быстро приложил палец к губам, а затем сделал замах, прицеливаясь.

В этот момент Басурман снова заржал и принялся взбрыкивать задними ногами: явно увидел, что названый гость перебрался уже на крышу конюшни. И Огурцов — не в пример Ивану — раздумывать и колебаться не стал. Он должен был соскочить с конюшенной крыши наземь, и угодить под копыта взбешенного гнедого жеребца наверняка не желал. Так что — отработанным движением он выхватил из кобуры свой «Смит и Вессон».

Эрик Рыжий не добежал до места, которое указал ему купец-колдун, всего ничего. Может, какую-нибудь сотню саженей. Он мчал по ельнику, слегка разбавленному желтеющими берёзами. И почти всю дорогу ощущал ароматы самые приятные и успокоительные: пахло еловой хвоей, опадающей листвой, грибами-моховиками. А потом в ноздри Рыжему ударила вдруг вонь, которую он за минувшие дни научился распознавать безошибочно: волчий дух, ненатурально смешанный с запахами человека.

И котофей сделал то, что повелел ему инстинкт: моментально, влёт, взобрался по стволу громадной ели, что росла возле тропы. А затем выбрал самую крепкую ветку из тех, что располагались ближе к верхушке, пристроился на ней и свесил башку вниз.

На полузаросшей тропе, по которой он только что бежал сам, Эрик увидел двух тварей: коричневатого окраса — такие ему ещё не встречались. Волкулаки, напряженно переступая чересчур длинными лапами, шли по направлению к дереву, на котором затаился Рыжий. И, если бы он вовремя не взобрался на верхотуру, то столкнулся бы с ними нос к носу. Точнее говоря — к двум носам. И оба волчьих носа были сейчас чуть задраны. Коричневые зверюги явно принюхивались.

Кот распластался на еловой лапе, затаил дыхание — хоть и осознавал, что проку от этого окажется мало. И всё же волкулаки почти миновали укрытие Рыжего, когда первый из них внезапно приостановился, запрокинул морду и посмотрел чуть не в глаза котофею.

У Эрика застучало в ушах от ударов собственного сердца, и встала дыбом шерсть. Он предполагал: там, где он сейчас находится, эти твари достать его не смогут. Не смогли бы, даже окажись они людьми. Ветки возле еловой верхущки, куда забрался Рыжий, просто подломились бы под ними. Но всё же кот ощерился, зашипел — просто не сумел совладать с собой. А волкулаки, теперь уже оба унюхавшие Эрика, издали что-то вроде короткого лая. И в звуках этих коту почудилось ехидство. А ещё — обе твари как будто бы проглотили слюну. После чего одновременно уселись под елью, обратив морды кверху. И Рыжий понял: он угодил в ещё одну ловушку.

Но — удивительное дело: здесь же, на этом разлапистом дереве, Эрик и сам кое-что унюхал. И тот запах, который он уловил, котофей не спутал бы ни с одним другим. От еловой коры смутно пахло его человеком: купеческим сыном Иваном Алтыновым. Как такое возможно — Рыжий понять не мог.

Он покрутился на высокой ветке так и этак. И даже разглядел в отдалении хорошую, железную крышу одноэтажного дома: двускатную, с белёной печной трубой. Несомненно, именно туда, в этот дом, Эрику и надлежало попасть: отыскать там что-то. Но теперь сотня саженей, остававшаяся дотуда — это было то же самое, что расстояние до загадочной страны под названием Египет. Где, если верить Ивану Алтынову, жили в древности самые большие почитатели котов и кошек.

Рыжий снова поглядел вниз. Коричневатые твари сидели на прежних местах: застыли в неподвижности, похожие на два еловых пня с бугристой, шишковатой корой.

Иванушка собирался метнуть кирпич Огурцову в лоб — не в полную силу: чтобы оглушить, а не убить. Однако это было до того, как в руке исправника возник револьвер. Нельзя было позволить Денису Ивановичу выстрелить. А при ударе в голову или просто при падении с крыши он мог нажать на курок непроизвольно. Так что купеческий сын пустил свой метательный снаряд по более низко траектории. Но зато уж вложил в бросок всю свою немаленькую силушку.

Кирпич шарахнул господина Огурцова по запястью правой руки, в которой исправник сжимал «Смит и Вессон». Денис Иванович взвыл от боли, выпустил оружие, и схватился за правую кисть — она вывернулась ниже рукава его кителя почти под прямым углом. А револьвер заскользил по конюшенной крыше, ухнул на землю, ткнулся в неё рукоятью, и — грянул выстрел.

Басурман снова заржал. Другие лошади, запертые в конюшне, присоединились к нему. Зина ахнула. А купеческий сын ощутил каменную тяжесть в желудке: решил, что пуля всё-таки угодила в ахалтекинца. Но — нет: гнедой жеребец очень бодро взмахнул головой, снова попытавшись сорвать уздечку с коновязи. Непохоже было, что он ранен.

— Бежим, скорее! — Иван снова сжал Зинину руку и повлёк девушку к калитке, что выводила к хозяйственным постройкам.

Но и на бегу он глаз не отводил от Огурцова, который сидел теперь на крыше, свесив ноги. И баюкал правую руку, словно младенца, прижимая к груди.

— Вы за это, господин Алтынов, ответите! — со слезой в голосе выговорил исправник, едва Иван и его невеста подбежали к передней стене конюшни. — Нападение на стража порядка вам с рук не сойдёт!..

— Вы лучше, сударь, своей рукой займитесь! — вместо Иванушки ответила ему Зина. — Волчьи укусы, как я посмотрю, на ней ещё не зажили?

Исправник, скрипнув зубами, одёрнул рукав на сломанном запястье. А купеческий сын подумал: «Повезло нам, что Огурцов не прошёл ещё весь цикл обращения! Иначе он взял бы, да и перекинулся в волка прямо здесь и сейчас!»

Но, раз уж этого не случилось, нужно было позаботиться о другом. Иванушка наклонился, подобрал с земли «Смит и Вессон». Конечно, заряды в полицейском револьвере были самые обычные, не серебряные. Но и такое оружие могло им пригодиться. И, к тому же, разоружив потенциального волкулака, Иван сразу почувствовал себя спокойнее.

Но, когда он подбирал упавший револьвер, со стороны гостиничных ворот послышалась вдруг какая-то возня. Кто-то шебаршился за их створками. Купеческий сын повернул голову и от неожиданности едва не выронил полицейский «Смит и Вессон».

— Так вот куда угодила та пуля… — прошептал Иван Алтынов.

В самом низу правой воротной створки, в паре вершков от земли, зияло круглое отверстие диаметром с бильярдный шар. И в этой дыре зеленоватым огнём светился глаз: снаружи к пробоине прижался зверь тёмной масти. На Иванушку он смотрел оценивающе, с расчетливой злобой.

— Дурной глаз, не гляди на нас!.. — зашептала Зина: она, несомненно, тоже заметила наблюдателя.

На того, впрочем, слова ведьминой внучки не произвели никакого впечатления: волчье око никуда не делось. А вот кое-кто другой на Зинины слова среагировал. Да ещё как!

— А-а-а! — заорал исправник, так и продолжавший восседать на крыше, а затем повторил свой истошный вопль — тоном выше: — А-а-а, прокляла меня, ведьма! Зрения лишила! Я ослеп, ничего не вижу! — И он прибавил несколько забористых непечатных выражений.

Иван и Зина посмотрели на Огурцова одновременно: тот перестал баюкать свою покалеченную кисть и левой рукой изо всех сил тёр себе глаза.

— Поостерегитесь, господин Огурцов! — Иван поднялся на ноги и сунул «Смит и Вессон» за брючный ремень. — Если бы не ваше увечье, я бы вам объяснил, какие слова стоит произносить в присутствие дам, а какие — нет.

— Я не проклинала его, Ванечка! — ошарашено проговорила Зина. — Даже и не думала!

Но купеческий сын лишь качнул головой, показывая: это не имеет значения. И снова обратился к исправнику сам:

— Настоятельно рекомендую вам, сударь, сидеть на месте и не шевелиться. Иначе, неровен час, вы сверзитесь с крыши и в довершение ко всему ноги себе переломаете. Скоро здесь появится люди, которые вам помогут. Хоть, может, и не стоило бы.

С тем Иванушка с Зиной от здания гостиницы и уехали: он — сидя в седле, она — пристроившись позади него, на крупе Басурмана. Ахалтекинец легко перемахнул через невысокую, аршина в полтора, ограду, что отделяла гостиничный сад от задних дворов Миллионной улицы. И беглецы поскакали к двухэтажному каменному строению, высокое заднее крыльцо которого они хорошо видели даже издали: к редакции газеты «Живогорский вестник».