Оборотни Духова леса

Глава 28. Ведьмы и волкулаки

30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда

Зина посмотрела на папеньку, недоумевая: как он мог предложить такое — бросить их всех? Потом покрепче сжала в руке увесистый саквояж и пристроилась бежать справа от Ивана Алтынова. Она и за руку взяла бы его, да у него под мышкой был зажат тяжеленный чугунный прут, который ему приходилось придерживать на бегу. Девушка испугалась, как бы и Ванечка не попытался её отослать, но тот лишь быстро ей кивнул, сказал:

— Держись рядом со мной!

А потом в который уже раз оглянулся через плечо; последовала его примеру и Зина.

Жуткий зверь, которого они не добили, уже почти что очухался: не дёргал больше мордой. И только нюхал воздух. Его красные, будто кровоточащие, зенки были открыты ещё не полностью. Но и по запаху найти убегавших людей ему не составило бы труда: за доктором оставалась на земле полоса алой крови — шириной со след от детских салазок.

Зина подумала: а не применить ли ей снова присловье про дурной глаз — попробовать ослепить чудище? Конечно, такого поступка не одобрил бы её папенька, однако девушку даже не это останавливало. Она боялась, что её попытка провалится. Для того, чтобы всё исполнить правильно, она не ощущала в себе довольно сил — слишком много их растратила сегодня.

Между тем папенька на бегу повернулся к ней — явно опять собрался потребовать, чтобы она поспешила укрыться в башне. Однако произнести ничего не успел — доктор опередил его: проговорил, со свистом втягивая в себя воздух сквозь стиснутые зубы:

— Нам надо остановиться! Где тот перстень, господин Алтынов?

У Зины ослабели ноги и руки, и она чуть не выронила докторский саквояж. Ей сделалось ясно, что замыслил Парнасов. Да и её жених тоже явно понял это. Он чуть замедлил движение, однако останавливаться не поспешил, произнёс:

— Даже если ваше преображение состоится, доктор, мы не знаем, исцелит ли оно вас. Я хочу сказать: что будет с вами, когда вы вернетесь в обличье человека? Вдруг ваша рана снова откроется?

Доктор, изумив Зину, издал смешок:

— Вот мы это и узнаем! Давайте перстень, живее! Быть может, я даже смогу защитить вас от этого чудища, если сам стану волком.

«Один оборотень может убить другого!» — возникли у Зины в памяти слова её баушки. План доктора мог и сработать. Но Ванечка колебался. Он кинул ещё один взгляд через плечо, и Зина, снова поглядев в ту сторону, похолодела: пегий волк — бывший городовой Журов — крадущейся походкой охотника двигался теперь в их сторону. Он по-прежнему не издавал ни звука, лишь зубы скалил. И девушке почудилось: между зубов у него застрял небольшой клочок человеческой кожи. Городовой-волкулак не спешил — видимо, понял: людям деваться от него некуда. И подходящего оружия у них при себе не имеется.

Они все четверо застыли на месте, и Ванечка повернулся к Зининому папеньке:

— Опускаем доктора наземь! — А потом сунул руку в карман бриджей, извлёк оттуда сверкнувший на солнце перстень и протянул его Парнасову: — Наденьте его сами, Павел Антонович!

Доктор, лицо которого стало уже бледным, как мякоть моченого яблока, схватил кольцо с княжеским гербом и попытался надеть его на безымянный палец левой руки. Однако налезло оно только на первую фалангу. Парнасов надавил, пытаясь продвинуть золотое украшение дальше, но привело это лишь к тому, что из его устрашающей раны выплеснулась новая порция крови.

— На мизинец, доктор! — закричала Зина и кинулась было помогать эскулапу.

Однако Ванечка схватил её за руку:

— Нет! Он должен сам это сделать, а не то потеряет свободу воли.

Тут же они оба не выдержали — снова оглянулись. Пегий волк приближался к ним, с каждый шагом убыстряя свою побежку. А пробоина, ещё недавно явственно проступавшая на его лбу, теперь почти пропала. Не верилось, что в человечьем обличье он схлопотал конским копытом по голове.

Зинин папенька вдруг издал потрясённый возглас, и Зина с Ванечкой перевели взгляд на доктора — но не особенно удивились. Они-то уже видели до этого, какое воздействие перстень с гербом Гагариных произвёл на господина Полугарского.

«Медленно, слишком медленно! — думал Иван, видя, как новоявленный зверь выбирается из-под серого сюртука-визитки, что был на докторе. — А я-то хорош!.. Надо было сразу ему эту вещь отдать — как только он попросил!»

Зина и отец Александр безотрывно смотрели в другую сторону — на приближавшегося волкулака. От него их отделяла теперь всего пара десятков аршин; из окровавленной пасти звери падала на дорогу густая слюна. Иван крикнул бы своей невесте и его отцу, чтобы они бежали к башне — укрылись в ней. И удерживало его даже не соображение, что Зина такого приказания не исполнит. Нет, молчал он по иной причине. Купеческому сыну было известно, что находится внутри сторожевой башни — поскольку об этом знал его дед.

Иванушке запоздало пришло в голову: следовало взять у отца Александра наперсный крест! Он по-прежнему блестел поверх рясы священника, пусть и изорванной. Как видно, Зинин папенька вернул реликвию себе на грудь, как только восстановился его человеческий облик. Крестом этим можно было проткнуть глаз волка, пока тот отряхивал с себя святую воду. И серьёзно ранить гнусного зверя, если уж убить его не получилось бы. А теперь Иван только и мог, что сунуть руку в сумку и выхватить оттуда «Смит и Вессон» — против волкулака наверняка бесполезный.

Между тем преображенный Павел Антонович выпутался, наконец, из своей одежды. Волком он оказался крупным, грузноватым, светло-рыжей масти. С его правой задней лапы соскользнул пояс, которым Иванушка перетягивал Парнасову ногу. Теперь на месте страшной раны виделась лишь проплешина на рыжеватой шкуре. Как и голова Журова, нога доктора зажила, едва он перекинулся в зверя.

Зарычав, новоявленный волк сделал шаг в сторону надвигавшегося на них монстра пегой масти. Тот — Иван это заметил — слегка опешил при виде невесть откуда взявшегося собрата. И чуть замедлил свою скользящую охотничью побежку. Однако не остановился. И зубы скалить не перестал.

— Зина, отец Александр, отступайте потихоньку к башне! Но только внутрь без меня не заходите — ждите у порога.

Произнося это, Иванушка не отводил взгляда от двух волков, но всё равно заметил краем глаза: ни его невеста, ни её отец не стронулись с места. Оба взирали, не отрываясь, на оборотней.

Между тем доктор-волкулак сделал к противнику ещё несколько шагов — едва заметно припадая на правую заднюю лапу. И купеческий сын быстро проговорил:

— Павел Антонович, осторожней! — После чего прибавил мысленно, откуда-то зная, что новоявленный волкулак его услышит, а второй волк — нет: — Постарайтесь в схватку с ним не вступать! Просто задержите его на пару минут, а потом бегите к башне!

Иван рассчитывал, что сумеет загородить вход в неё сорванной с петель дверью, закрепив её в проеме с помощью чугунной пики. Или, на худой конец, придавив эту дверь собственной спиной. Если повезет — изнутри башни. А, если выбора не останется, то снаружи. Но сперва нужно было сделать так, чтобы Зина и отец Александр попали внутрь, не ухнув в тот провал, что зиял теперь в башенном полу. А ещё — запустить внутрь доктора-волкулака, который то ли не понял обращенного к нему посыла Иванушки, то ли не пожелал ему следовать.

Купеческий сын собрался уже произнести то же самое вслух — махнув рукой на то, что и второй волкулак уловит его слова. Однако ничего сказать не успел. Пегий волк (Журов) ринулся вперёд, взрывая лапами мягкую землю. И впервые за всё время зарычал: низко, с чудовищно неблагозвучными модуляциями. Такой звук возник бы, если бы кто-то нажал разом несколько басовых клавиш на фортепьяно, одновременно придавив ногой педаль.

— Доктор, берегитесь! — крикнул Иван, а затем спустил курок револьвера, совершенно не думая, для чего он это делает.

Пуля даже не попала в пегого волка — угодила в землю возле самых его лап. Но на миг звук выстрела отвлёк зверя, и (доктор Парнасов) светло-рыжий неофит успел отпрянуть за миг до того, как зубы противника вспороли бы ему бок.

— Зина, отец Александр — к башне! — снова воззвал Иванушка к своим спутникам.

И те начали, наконец, пятиться — медленно, по-прежнему глядя лишь на двух зверей. Иван тоже сделал шаг назад и поудобнее перехватил свою пику. «Если что, — мелькнуло у него в голове, — метну её в Журова, а дальше будь что будет».

Доктор-волкулак между тем огрызнулся неожиданно яростно, и его зубы клацнули возле самой морды противника. Который, увы, тоже сумел податься назад. И два звере-человека, поворотясь мордами друг к другу, стали совершать круги, будто на ярмарочной карусели. Оба они, несомненно, высматривали слабые места друг у друга; но доктор сделался волкулаком только-только, а Журов уже имел какой-никакой опыт по сей части. Теперь они в унисон рычали, и от этого низкого вибрирующего звука у Иванушки слегка заложило уши.

Его невеста и её папенька продолжали по-рачьи медленно пятиться к башне, и купеческий сын снова крикнул им:

— Зина, отец Александр, поспешите! Только не переступайте без меня порог!..

А в следующий миг перед глазами у Ивана Алтынова вспыхнула вдруг радуга. Точнее, множество радуг: несколько десятков разом, пускай и очень маленьких. Причём все они сияли не в небе, а совсем близко от земли: возле заросшей сельской дороги, чуть позади скалящих зубы оборотней.

Зина едва верила собственным глазам: к месту схватки двух волков двигалась радужно-перламутровая женщина. Поповская дочка не могла бы сказать, как именно происходило это движение: силуэт, переливавшийся в солнечных лучах, словно парил над землёй. Но в том, что силуэт принадлежал именно женщине, Зина ничуть не усомнилась. Не могла только разобраться: из чего сделано платье, переливавшееся на незнакомке всеми цветами спектра? А, главное, откуда эта особа появилась? Вот только что — её здесь не было. И вдруг она выпорхнула с той стороны, где не находилось ничего, кроме деревянной ограды Казанского погоста.

— Папенька, смотрите! — Девушка указала рукой на перламутровую незнакомку.

А в следующий момент силуэт, переливавшийся радужными оттенками, оказался пронизан солнечными лучами насквозь. И Зина позабыла, что нужно дышать. Делая очередной шаг назад, она оступилась и наверняка рухнула бы навзничь, если бы папенька не поддержал её под локоть. Но и он сам смотрел теперь не на двух волков, а именно на перламутровую псевдо-женщину. Состоявшую, как оказалось, из костей, лишенных всякой плоти, и прилепившихся к ним речных ракушек. Каким образом они держались на скелете этого создания — Бог весть; но все они были обращены вогнутыми сторонами наружу. Так что каждая раковина являла собой маленькое зеркальце, отражавшее солнце.

А ещё — от перламутровой ведьмы исходила немыслимая, запредельная, чуждая всему человеческому злоба. Она походила на ядовитого паука оглобельной величины, жвала которого раззявились, а тощие лапы напряглись перед скачком на облюбованную жертву. Зина увидела, как её папенька поднял руку и осенил себя крестным знамением. Она и сама поступила бы так же, да в правой руке она держала саквояж. А переложить его в левую руку — это потребовало бы сейчас от поповской дочки нереальных, прямо-таки трансцендентных усилий. Девушка замерла, глядя на перламутровую — и даже моргнуть была не в состоянии.

Тут и оба волка явно кое-что ощутили. Разом перестав смотреть друг на дружку, они одновременно повернули головы к (женщине-скелету) перламутровой ведьме. Да так и застыли в одинаковых позах. И девушке показалось: она видит в каждой из речных ракушек перевёрнутое волчье отражение: лапами вверх, головами вниз.

Зина решила бы: перламутровая тоже смотрит на волкулаков. Да только никаких глаз у этого существа не имелось. Если она и следила за тем, что происходило рядом с ней, то каким-то иным способом — не с помощью зрения. И пегий волк внезапно перестал рычать, захлопнул пасть и медленно, явно против своей воли, сделал к ведьме короткий шажок. Потом ещё один — чуть длиннее. А вот оборотень светло-рыжей масти, в которого перекинулся доктор, продолжал оставаться на месте. Хоть ему наверняка это нелегко давалось: он покачивался взад-вперёд, словно его дергали к перламутровой невидимые нити.

— Павел Антонович, бегите! — закричал Ванечка; каким-то образом он предугадал, что случится дальше.

Волк светло-рыжей масти, в которого перекинулся доктор, успел отпрыгнуть в сторону — явно подстегнутый криком Зининого жениха. А его противник лишь оглянулся на человека, который кричал. Выпустил перламутровую из поля зрения. И она моментально (перебежала? перелетала?) переместилась к самой его морде. Нависла над вервольфом, как нависает над нерадивым учеником разгневанный ментор. И речные ракушки, нацепленные на скелет ведьмы, застучали сухо и часто.

Светло-рыжий волк при этом звуке сорвался с места и помчал, слегка припадая на правую заднюю лапу, в ту сторону, где на лесной опушке располагался Духовской погост. А пегий волкулак будто закостенел: только глядел, не отрываясь, на сотни собственных отражений, что трепетали сейчас в перламутре.

А потом отражения эти начали вдруг меняться. Зина могла бы поклясться: сперва изменения затронули именно их, и только потом — самого волкулака. Сотня перевёрнутых зверей начала словно бы размываться. И девушке сперва почудилось: это у неё самой из-за переживаний всё поплыло перед глазами. Да и находилась она от перламутровой не так уж близко; так что, даже обладая отличным зрением, вполне могла обсмотреться.

Но нет: с самим волкулаком почти сразу же стало происходить то же самое, что и с его перевёрнутым копиями.

— Он делается человеком!.. — в полный голос произнёс Зинин папенька.

Судя по его тону, он тоже не вполне доверял собственным глазам. А ведь он и сам прошёл обратное преображение — ему ли было удивляться такому!

Ванечка же при виде происходящего сделал несколько шагов назад. То, что сейчас творилось на их глазах, ему явно не особенно нравилось.

— Это ведь из-за меня она восстала… — проговорил он очень тихо; но Зина всё равно его услышала.

А пегий волк, прямо на глазах терявший шерсть, вдруг принялся кататься по земле. И звуки, который он при этом издавал, оказались преисполнены такого страдания, что Зина едва не бросила наземь саквояж доктора, дабы зажать ладонями уши. То был и не вой, и не стон, и не плач. Но вместе с тем — и то, и другое, и третье одновременно. Кости волкулака вытягивались, а голова его прямо на глазах проминалась внутрь: в том самом месте, куда давеча угодили копыта Басурмана.

— Бежим, пока она отвлеклась на него! — Ванечка, наконец, повернулся к своим спутникам.

Зина даже вздрогнула при виде его лица: казалось, эта перламутровая напугала её жениха сильнее, чем все давешние оборотни, вместе взятые. «Он что-то такое о ней знает!» — мелькнуло у девушки в голове.

Между тем городовой-волкулак очеловечился уже в полной мере: обратился в обнаженного мужика с размозженной головой. И Зина не успела отвернуться: разглядела всё, что случилось дальше. Башка городового Журова не просто промялась внутрь: из образовавшего пролома потекла кровь, а с нею вместе — и что-то жёлтое, густое. Голый мужик рухнул навзничь, по телу его пробежала судорога, скрюченные пальцы рук процарапали дорожную пыль. И — больше он уже не двигался.

А перламутровая распрямилась. И, хотя никаких глаз у женщины-скелета не имелось, поповская дочка мгновенно уверовала: она видит их всех троих — и её саму, и папеньку, и Ванечку.

Иван Алтынов вскинул «Смит и Вессон», выстрелил в перламутровую ведьму три раза подряд. Но лишь раздробил и выбил несколько речных ракушек, что обрамляли её силуэт. Причём самые крупные их фрагменты даже не остались лежать на земле: притянулись обратно к перламутровой, как опилки — к магниту. И ведьма — по-прежнему не совершая никаких зримых движений — вновь направилась в их сторону.

— Чего она от нас хочет? — растерянно вопросил Зинин папенька.

Ванечка ничего ему не ответил. Но даже Зина понимала, чего хотят подобные создания, вернувшиеся к мнимой жизни: истреблять всё живое. Делать из живого — мёртвое. Такое, как они сами. И вряд ли её отец мог на сей счёт заблуждаться.

Девушка увидела, что её жених сунул бесполезный револьвер обратно в сумку, но пику свою не бросил — лишь переложил её на левую сторону. А освободившейся правой рукой стиснул Зинину ладонь.

— К башне! — бросил он. — И за порогом смотрите под ноги! Там в полу — огромный провал.

Зина хотела спросить: «А ты разве не зайдешь внутрь с нами вместе?» Но Ванечка уже потянул её за собой, и они все трое развернулись, побежали. Позади них словно бы стучали испанские кастаньеты: всё громче и глумливее.

К величайшему удивлению Ильи Свистунова, Татьяна Дмитриевна велела им подождать: заявила, что отправится с ними в Казанское, только ей нужно приготовиться. И это после всего, что она наговорила Агриппине Федотовой! Вот и пойми этих женщин!.. У кого-то — семь пятниц на неделе, а у кого-то их — добрый десяток.

Госпожа Алтынова выставила их с Агриппиной из кухни — где она и проводила свои приготовления. И рыжий пушистый кот, который начал вдруг вести себя крайне беспокойно, выскочил с ними вместе. Он метался из угла в угол, орал и поминутно пытался заглянуть в глаза то Агриппине Ивановне, то самому Илье. А сам уездный корреспондент всё это время только и делал, что приставал к ведунье с расспросами: что она забыла в Старом селе? С какой стати ей вздумалось туда идти, если она знает: для неё это — отнюдь не безопасно?

Но добиться он сумел только того, что Агриппина сказала ему:

— Я рассчитываю там кое с кем переговорить. Боюсь, потом у меня такой возможности не будет вплоть до дна осеннего равноденствия.

Илья хотел возмутиться: что за ерунда? До равноденствия ещё чуть ли не две недели! Сейчас есть вопросы куда более насущные: как быть с вервольфами, наводнившими Живогорск? Но тут дверь кухни распахнулась, на пороге возникла Татьяна Дмитриевна Алтынова, и при виде неё они приросли к полу все трое: и уездный корреспондент Свистунов, и ведунья Федотова, и кот, которого, как сказала Агриппина, звали Эриком Рыжим.

А потом Илья не выдержал — принялся хохотать. Да так, что из глаз у него потекли слёзы. Он давился смехом, пытался остановиться, но потом взглядывал на Татьяну Дмитриевну, перегибался в поясе, хлопал себя ладонями по коленкам и снова начинал неприлично ржать. Не мог прекратить, и всё тут.

А потом уездный корреспондент вдруг заметил: Агриппина Ивановна отступила от госпожи Алтыновой далеко вбок. Стоит сейчас в самом углу столовой. И при виде того, какое выражение приняло лицо ведуньи, всю весёлость с Ильи Свистунова будто ветром сдуло. Агриппина Федотова неотрывно смотрела на Татьяну Дмитриевну: с недобрым прищуром, исподлобья, поджав губы. И в чёрных Агриппининых глазах плескалась такая угроза, что даже кот чуть отодвинулся от пожилой женщины: застыл в паре шагов от неё, нервно отмахивая пушистым хвостом.

Илья снова перевёл взгляд на Татьяну Алтынову, которая выглядела сейчас как нелепейшая пародия на рождественскую ёлку. Ибо платье её украшали спереди серебряные ложки — столовые и чайные, в количестве двух дюжин, если судить навскидку. Все они крепились к ткани при помощи английских булавок и при каждом шаге Татьяны Дмитриевны ударялись друг о дружку, производя довольно мелодичный звон — который, впрочем, напомнил Илье звяканье коровьих колокольчиков на лугу. Однако смеяться при этой мысли уездный корреспондент уже не стал.

Ложки висели вогнутыми сторонами наружу, так что в их поверхности Илья Свистунов увидел перевёрнутые отражения: и своё собственное, и Эрика Рыжего. И только Агриппина Федотова в этих зеркальцах не отражалась: стояла так, чтобы находиться от Татьяны Дмитриевны обок — не оказаться против серебряных поверхностей.

— Вот теперь, — сказала госпожа Алтынова, ничуть не смущенная реакцией на свой внешний вид, — можно и отправляться в Старое село. Только нужно запереть где-нибудь кота. А то он, чего доброго, ещё увяжется с нами.

И Рыжий, казалось, её слова понял. Ни секунды ни медля, он подскочил к Агриппине, запрыгнул ей на руки, плотно прижался к ней мохнатым боком. И ведунья тут же заявила:

— Возьмём котофея с собой.

Так они и двинулись к Казанскому: Татьяна Дмитриевна и Илья Григорьевич — впереди, Агриппина Федотова с котом на руках — в паре шагов позади них. И, если госпожа Алтынова вдруг оборачивалась, чтобы посмотреть на неё, та моментально подавалась в сторону — чтобы и мимолетно не отразиться в ложках-зеркалах, которыми беглая купеческая жена себя украсила.

Шли они в полном молчании вплоть до той минуты, как ступили в пределы села и прошли с полсотни шагов между домиков-развалюх.

— Что это там, возле башни? — спросила вдруг Агриппина.

И тотчас же кот, издав протяжный мяв, вырвался из её рук и со вздыбленным трубой хвостом помчал вперёд. Туда, где возле входа в сторожевую башню стоял Иван Алтынов — крепко прижимаясь спиной к дверному полотну, которого раньше в створе не было. Илья это знал точно: бывал в Старом селе не один раз.

В руках купеческий сын сжимал здоровенный чугунный прут с острым наконечником. И раз за разом делал им резкие взмахи вправо-влево, описывая перед собой полукружья в воздухе. Лишь это, похоже, помогало ему удерживать на расстоянии существо, при виде которого уездному корреспонденту Свистунову захотелось протереть глаза. Если Татьяна Алтынова выглядела как пародия на украшенную ёлку, то жуткая тварь, что атаковала сейчас её сына, пародировала, казалось, саму Татьяну Дмитриевну. Скелетообразный силуэт существа, явно рвавшегося в башню, сиял, переливаясь, овальными вогнутыми зеркальцами. И было их никак не меньше сотни.