Оборотни Духова леса

Часть третья. КОЛДОВСКИЕ ЗЕРКАЛА. Глава 20. Охотничий дом

30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда

Илья Свистунов неукоснительно исполнил первую часть указаний доктора Парнасова: помчал, очертя голову, в ту часть Миллионной улицы, где недавно пересох колодец. А бегал уездный корреспондент быстро. Так что сумел обогнать громоздкую водовозную телегу. И оповестил всех жителей, уже ждавших с ведрами на коромыслах её появления, что чуть позже городская пожарная команда обеспечит всех водой совершенно бесплатно. И развезёт её прямо по домами — кому сколько окажется потребно. Да и в дальнейшем — пока не удастся выкопать новый колодец — горожане будут безвозмездно получать воду: её доставку оплатит господин Алтынов. Который, однако, выдвинул одно условие: обыватели ничего не должны брать у городских водовозов. Даже если те станут воду предлагать даром.

Если жители такому условию и удивились, то никак этого не выказали. Только покивали, дескать — понимаем: у богатых свои причуды. И все тотчас пошли по домам. Одно только Свистунова смутило: он увидел на улице куда меньше людей с емкостями для воды, чем ожидал. Выходило: кто-то уже успел ею запастись. Или хуже того: уже выпил этой воды столько, что…

Впрочем, последнюю возможность Илья Григорьевич обдумывать не стал. Что мог, он сделал. А всё остальное было уже не в его власти.

Только вот — когда народ разошелся, уездный корреспондент не пожелал отправляться восвояси. И совершил действия, прямо противоположные тем, каких от него требовал доктор. Оглядевшись по сторонам и удостоверившись, что улица пуста, Свистунов перешёл на ту её сторону, что находилась в тени. И, стараясь держаться как можно ближе к домам, пошагал именно туда, куда идти ему категорически запретил Парнасов: к алтыновскому доходному дому. Да и то сказать: эскулап сам должен был понять, как такой запрет может подействовать на любого газетчика.

— Я только посмотрю издалека, — бормотал себе под нос уездный корреспондент, пока шёл, прижимаясь к домам, в сторону центра Живогорска. — И кратко набросаю заметку для завтрашнего выпуска. Ведь что же это будет? Мы оставим горожан в неведении относительно того, о чём потом наверняка вся губерния станет судачить? Может, и в Москве…

У Свистунова имелась привычка: проговаривать вполголоса тексты, которые он писал. А когда он сильно нервничал, то же самое происходило и с его мыслями. Но тут Илья Григорьевич свой монолог поневоле остановил: едва не упал, запнувшись на ровном месте. И было, отчего!

Нет, никаких тварей с волчьим обликом он возле алтыновского доходного дома не увидел. То ли они разбежались сами, то ли их отогнали водой из брандспойтов пожарные, которых здесь собралось не менее трех десятков. Быть может, все городские огнеборцы находились сейчас на небольшой площади перед четырехэтажным доходным домом. И, приставив к его окнам длиннейшие лестницы, помогали постояльцам по их ступенькам спускаться. Свистунову показалось даже, что он узнал в одной из дам, что выбирались из окон, красавицу-попадью: Аглаю Сергеевну Тихомирову.

Однако не это зрелище заставило уездного корреспондента споткнуться о камни уличной брусчатки.

Возле раскрытых ворот, ведших во внутренний гостиничный двор, Свистунов узрел ещё одного своего знакомца: начальника живогорской полиции — Дениса Ивановича Огурцова. Он выходил из ворот на улицу, и его с двух сторон поддерживали под локти, словно слепого, два человека. Один из них был в пожарной робе, и его Илья Григорьевич не знал. Да, собственно, и второго из тех двоих он тоже не знал — по имени. Зато черты лица этого второго Свистунов отождествил с другими сразу.

Когда уездный корреспондент готовил к печати материал об истории Старого села, то, конечно же, побывал там. Причём не один раз. Так что хорошо запомнил, как выглядело деревянное изображение ангела подле тамошнего колодца. А теперь здесь, на Миллионной улице, он созерцал абсолютного двойника той старинной скульптуры. И двойник этот, склонившись к самому уху исправника, что-то настойчиво ему говорил — явно убеждал его в чем-то.

— Вот бы дядю Петра Филипповича сейчас сюда, — прошептал Свистунов. — Он бы наверняка это оценил…

Иван Алтынов не удержался — снова посмотрел на часы, пока Зина и Татьяна Дмитриевна, усевшись рядышком за кухонный стол, перелистывали страницы обнаруженной Эриком тетради. Было уже начало второго, и купеческий сын ощутил: по спине у него потекла струйка ледяного пота. Надо было отправляться на Духовской погост, немедленно! Но как, спрашивается, они с Зиной могли попасть туда, когда с двух сторон от охотничьего дома их поджидали кудлатые караульщики?

— Есть в этом дневнике что-нибудь интересное? — спросил Иванушка, изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал спокойно. — Мария Добротина не дает советов, как можно избавиться от назойливого внимания волкулаков? — При последних словах купеческий сын даже попробовал изобразить смешок.

Ответила ему Зина:

— Тут всё написано так, что сразу и не разберешь. И чернила выцвели, и почерк у Маши… у Марьи Викентьевны был очень уж затейливый. Сплошные завитушки да росчерки.

Иван чуть не застонал от разочарования. И перевёл взгляд на Рыжего, как если бы котофей мог дать ему пояснения насчёт свой находки. Однако Эрик вёл себя теперь совершенно невозмутимо. Всё его давешнее беспокойство с него сошло, и он, притулившись возле боковины кухонного буфета, самозабвенно вылизывался. В сторону хозяина он и головы не поворачивал. Явно считал: он, купеческий кот, свою задачу выполнил, а дальше уж его люди пусть сами расставляют всё по местам.

— Кое-что понять всё-таки можно, — проговорила между тем Татьяна Дмитриевна. — Мария Добротина явно пыталась восстановить ход событий, которые происходили в Казанском. Вот что она пишет. — Маменька Ивана положила тетрадь без обложки себе на колени и принялась читать из неё вслух:

Примерно в 1690 году от Рождества Христова к нам, в село Казанское, приехал на богомолье богатый купец по имени Варфоломей Гордеев. И с ним прибыли две его дочери: сестры-близнецы Настасья и Елена. Однако повод их приезда — поклониться чудотворной иконе Казанской Божией Матери — не являлся правдою. Как мне стало доподлинно известно, была иная причина, по которой семейство сие решило посетить вотчину князя Михайлы Гагарина. Несколькими годами ранее одна из двух купеческих дочерей — Настасья — вступила с ним в любовную связь и прижила от него дочь. Её она отдала князю, рассчитывая, что тот не оставит без попечения собственное дитя, пусть и незаконнорожденное. Михайло же Дмитриевич передал девочку на воспитание каким-то крестьянам, проживавшим неподалёку от Москвы, и совершенно о дочери своей позабыл. Настасья же, надо думать, приехала, чтобы узнать о судьбе девочки. Может быть, по наущению своего собственного отца. А, может, Варфоломей Гордеев пребывал в наведении о её истинных намерениях.

Но, так или иначе, а вышло всё совсем не так, как рассчитывала Настасья. Князя в то время в Казанском не оказалось вовсе. А сестра её, Елена, нежданно-негаданно влюбилась в сельского красавца: псаломщика по прозванию Ангел.

— Дальше можете не читать, маменька, — перебил Татьяну Дмитриевну Иван. — Нам с Зиной уже известно, что было после. Мы только не знали, что ту ведьму звали Еленой. Да и вам господин Барышников рассказал: она узнала секрет, как можно сохранить вечную молодость. А некий лозоходец-колдун указал ей, где можно выкопать колодец с особой водой: потребной для чернокнижных обрядов. Впрочем, я допускаю, что изначально вода эта не служила для того, чтобы обращать людей в волкулаков. Ангел-псаломщик, которому Елена раскрыла тайну колодца, должен был всего лишь ловить в лесу волков и топить их в воде, извлеченной оттуда.

— А потом, — подхватила Зина, — Ангел истребил в окрестностях Живогорска всех серых зверей. Из-за чего отсюда и уехал — на время. И где-то отыскал Елену Гордееву, вместе с которой он сюда и вернулся. Но вот я чего не понимаю, Ванечка! — Девушка взяла из рук Татьяны Дмитриевны тетрадь, ещё раз пробежала глазами текст. — Настасья Гордеева родила ребёнка от князя Гагарина, но это была девочка, и годами — существенно старше Митеньки, которого потом усыновили Добротины. Кто же тогда был Митенькиной матерью? Не могла же ею быть та ведьма — Елена Гордеева? Ведь она, проклиная княжеский род, прокляла бы и собственного сына.

Зина, произнося эти слова, пролистала дневник на несколько страниц вперёд. И внезапно издала потрясенный вздох:

— Так вот в чем было дело!

Иванушка и Татьяна Дмитриевна одновременно подались к ней:

— Что? Что там такое?

Купеческий сын даже забыл, что собирался снова посмотреть на часы.

А девушка отделила от одной из страничек небольшой клочок бумаги, до этого чем-то приклеенный. И прочла вслух то, что было на нём написано:

— «Нынче ночью, душа моя Еленушка, приходи в княжий охотничий дом. Только света не зажигай, иначе посторонние могут огонёк углядеть. А мне, псаломщику церковному, невместно любить кого-то без брака законного. Только разве прикажешь сердцу своему?»

— Подписи в конце нет, — заметил Иван. — Но, судя по всему, автор этой эпистолы — Ангел-псаломщик.

— А вот и нет! — воскликнула Зина с торжеством; а ещё — в голосе её Иванушка услышал нескрываемую гордость. — Маша — Марья Викентьевна Добротина — поняла: эта записка — обман и ловушка. Пока не знаю, каким образом она к Марье Добротиной попала. Может, она пишет об этом в своём дневнике — надо будет почитать повнимательнее. Но Маша потому и сохранила её, что разглядела на ней вот это.

И девушка, повернувшись к пыльному кухонному окошку, показала Ивану и его маменьке листок с запиской на просвет.

Купеческий сын обладал отменным зрением. Так что ему даже наклоняться не пришлось, чтобы разглядеть бледно-лиловый водяной знак на бумажном клочке. Неполный — частично оторванный. Однако и того, чтобы оставалось: дуб, идущий под ним медведь, крепость с въездными воротами — вполне хватало, чтобы безошибочно узнать герб князей Гагариных.

Илья Свистунов поневоле припомнил письмо, которое прислал на днях Пётр Эзопов его матери Ольге Филипповне — своей родной сестре. Прислал не откуда-нибудь, а из Италии — из Неаполя, куда он прибыл вместе со своей законной женой Софьей Кузьминичной Эзоповой, в девичестве — Алтыновой. И не только с нею, как понял уездный корреспондент из письма, которое показала ему матушка.

«Спешу тебе сообщить, дорогая Оленька, — писал Пётр Филиппович, — что путешествие наше прошло благополучно. Невзирая даже на то, какой спутник сопровождает негласно мою супругу и меня. Собственно, ради этого самого «спутника» мы с Софьей и предприняли свое путешествие. Как тебе памятно, быть может, из истории и географии, близ Неаполя располагается легендарный вулкан Везувий, который уничтожил когда-то Помпеи и Геркуланум — вместе с их злосчастными жителями. Так вот, на склоне этого самого вулкана бьёт родник, вода коего, согласно здешним преданиям, обладает удивительными свойствами. Считается, будто с её помощью можно творить подлинные чудеса: обретать способность жить, не старея, и даже мёртвых возвращать к жизни — пусть и мнимой. А ещё — при посредстве сей водицы знающие люди могут совершать обряды, сводящие на нет последствия тёмного колдовства. И, благо племянник мой Иван снабдил меня в дорогу некой секретной книгой, я намерен это последнее действие на склоне Везувия и произвести: поместить нашего с Софьей спутника в воды родника и прочесть при этом особое заклятье из той книжицы. Возымеет ли это нужно действие — не рискую предсказывать. Но, если да, жди, дорогая сестра, моего скорого возвращения!»

И вот теперь Илья Григорьевич лицезрел явные свидетельства того, что не только вода, порождённая зловещим Везувием, способна обеспечивать людям вечную молодость. Ну, или нечто подобное. В том, что вечным не бывает ничто, Свистунов давно и твёрдо уверился.

— Уж не знаю, что вы там затеяли в своём вояже, дядя, но вам бы поглядеть, какие дела в Живогорске творятся! — произнёс он чуть ли не в полный голос.

Однако перед алтыновский доходным домом творился сейчас такой шалман, что никто этих слов услышать не мог. Громко и надсадно отдавали команды пожарные, спускавшие постояльцев из окон. Вскрикивали и ахали дамы, путаясь в длинных юбках и цепляясь ими за перекладины приставных лестниц. Бранились, не стесняясь, мужчины. А из глубины доходного дома летели звука, напоминавшиеся звон разбиваемой посуды и треск ломаемой мебели. И, коль скоро через парадные двери никого не выводили, логично было предположить: из коридоров доходного дома волкулаки никуда не делись. Страшно было представить, в какие убытки вгонит господ Алтыновых всё происходящее!

Впрочем, купеческое имущество наверняка было застраховано. Уж Митрофан Кузьмич Алтынов о том порадел. Но как же некстати вышло, что он именно в эти дни невесть куда запропал. Как пригодились бы сейчас Живогорску и мудрость его, и авторитет! Да и сыну его Ивану…

Однако последнюю мысль уездный корреспондент додумать не успел: его будто ударило что-то по затылку.

— Спутник! — он едва и это слово не произнёс в полный голос, но затем снова перешёл на беззвучный шёпот, хоть услышать его по-прежнему никто не мог. — Уж не он ли отправился в Италию вместе с дядей и его женой — своей сестрой Софьей? Ведь время его исчезновения в точности совпало с их отъездом!

Но и эту мысль довести до завершения Илья Григорьевич не сумел. Ибо его отвлекло новое зрелище. Точнее, новые действующие лица, возникшие на сцене.

Пожарный в робе и двойник деревянного ангела уже усадили Огурцова на одну из подвод, что съехались к доходному дому Алтыновых. Причём Денис Иванович тотчас принялся шарить вокруг себя руками, словно и вправду ослеп. А красавчик Ангел уже отошел от него на пару шагов — явно закончил инструктировать исправника. Вот тут-то на площадь, запруженную народом, и выскочил запыхавшийся мальчишка лет четырнадцати на вид. Облачен он был в форму гостиничного посыльного и в одной руке действительно нёс посылку: пакет из коричневой манильской бумаги, на самом дне которого лежало что-то не особенно тяжёлое.

«Не может быть!» — только и подумал Илья Григорьевич.

А мальчишка уже подбежал к загадочному Ангелу, сунул свой пакет ему в руки и быстро что-то зашептал, чуть приподнявшись на цыпочки. Так, чтобы говорить собеседнику в самое ухо.

Свистунов непроизвольно подался вперёд — хотя со своего места он уж точно ничего не сумел бы расслышать. И тут следом за посыльным на площадь перед гостиницей выбежал ещё один мальчишка: младше летами. Этого ребёнка — лет примерно десяти — Илья Свистунов знал. То был Парамоша, сын алтыновского садовника Алексея и жены его, кухарки Степаниды.

Юный сын садовника покрутил головой, осматриваясь. А потом без видимой охоты — с каким-то обречённым выражением на лице — двинулся к подводе, на которой восседал исправник Огурцов. Стоявший неподалеку Ангел заметил Парамошу — повернулся к нему всем корпусом. И то же самое сделал мальчишка-посыльный — принесший сюда пакет, в котором наверняка лежал старинный кушак, разорванный надвое.

Зина едва смогла поверить своим ушам, когда Татьяна Дмитриевна воскликнула со смешком:

— Ай да князь Михайло Дмитриевич! Обеих сестёр-близняшек с приплодом оставил!

Но, похоже, госпожа Алтынова о собственных словах тут же пожалела: потупилась, и бледные её щеки слегка порозовели.

А Иван покачал головой:

— Не понимаю! Ну, допустим, в охотничьем доме Елена Гордеева не поняла, кто с нею был. И не догадалась, что понесла она от князя. Но неужто потом она с Ангелом-псаломщиком не переговорила обо всем случившемся! Не рассказала, что у неё родился сын? Ведь Ангел этот мгновенно ей бы заявил, что ту записку он не писал! Тогда всё разъяснилось бы. И, глядишь, эта Елена-не-Прекрасная не стала бы проклинать потомков ненавистного ей князя. Пожалела бы собственного сына!

Маменька Иванушки вскинулась и снова подала голос:

— Так ведь она же подкинула ребёнка в дом священника! Отказалась от родного дитяти. Стыдно ей было в таком сознаваться. И не была она чадолюбива — это же понятно. Так что могла опасаться: любовник заставит её забрать сына у Добротиных. А она этого явно не желала.

Зина подумала про себя: а не свой ли собственный стыд описывает Татьяна Дмитриевна? Ведь и она позволила мужу лишить её общения с единственным сыном, когда ей вздумалось укатить в Москву с любовником — Петром Эзоповым. И, может, вполне справедливо оказалось, что Петр Филиппович решил теперь с нею порвать и воссоединиться с законной женой?

Однако от подобных мыслей краска смущения залила уже Зинино лицо: девушка сама это ощутила. И поспешно произнесла — чтобы Ванечка не обратил внимания на то, как сильно она покраснела:

— Но что же князь-то Михайло Дмитриевич? Обоих своих незаконных детей бросил? А, главное: как он мог завести шашни с сестрами-близнецами? Ведь это же… — Зина замялась, подыскивая подходящее слово, потом сказала: —…противоестественно.

Но и на этот вопрос ответила Татьяна Дмитриевна:

— То, что они были близнецами, как раз и могло раззадорить князя! Побудить его к тому, чтобы… — Она тоже попытались найти деликатное выражение, однако не преуспела в этом и просто продолжила говорить: — А когда он своего добился, последствия его уже не волновали. Да и кто вам сказал, что дети сестёр Гордеевых были его единственными бастардами?

Тут вдруг Иван хлопнул себя по лбу и выхватил из кармана сюртука серебряные часы — отцовский подарок. Отщелкнув крышку, он взглянул на циферблат. И даже застонал — словно у него внезапно пронзило болью коренной зуб. Даже Эрик Рыжий, до этого с упоением вылизывавший левую заднюю лапу с белым «браслетом», своё занятие оставил и посмотрел на хозяина с недоумением.

А Зина сразу догадалась, в чем дело:

— Сколько уже, Ванечка?

— Без четверти два. — Он покосился на тетрадь в Зининых руках. — А на то, чтобы только просмотреть эти записки, нужно часа три, не меньше!

И девушка поняла: у неё просто нет выбора. Да, папенька наверняка не одобрил бы её следующих действий. И неизвестно ещё, помогут это или нет! Но, во-первых, ради спасения папеньки они с Ванечкой и должны попасть к алтыновскому склепу. А, во-вторых, предпринять попытку всё равно требуется. Ибо, если это средство сработает, у них появится такое оружие против оборотней, какое они получить и не рассчитывали.

И Зина встала со стула, передала тетрадь Татьяне Дмитриевне, а затем повернулась к своему жениху:

— Давай-ка выйдем во двор, Ванечка! Я хочу испробовать одно средство.

А когда они вышли из дому (Татьяна Алтынова и Эрик последовали за ними), Зина рупором приложила ко рту ладони и прокричала — как могла, громко:

— Дурной глаз, не гляди на нас!