Оборотни Духова леса

Глава 22. Снаружи и внутри

30 августа (11 сентября) 1872 года. Среда

Иван ощутил, как ему в тыльную сторону правой ладони словно бы вонзилась острая сосулька. Перчатки он с рук уже сдернул — иначе не смог бы держать оружие. И, на миг опустив глаза, увидел: красное пятно, так и не стершееся с его руки, заметно пульсирует. Казалось, в него перебралось мерзкое сердце той самой семибатюшной гадюки, которую купеческий сын убил давеча. Да и Зина, вероятно, испытывала схожие ощущения: оглядывая пространство за кладбищенской оградой, она беспрерывно терла большой палец левой руки.

— Похоже, они давно здесь караулят. И эти, — Иванушка кивнул на однорукого с его волками, — и мой дед! — Он указал на купца-колдуна, который явно знал о потайной калитке, и один из всех ожидал, что кто-то может проникнуть на погост именно через неё. — А я-то надеялся, что они явятся только после заката!..

Однорукий (Мальцев?) расположился со своей сворой так, что никто не мог миновать их, идя к алтыновскому склепу. А вот со стороны калитки Иван и Зина, пожалуй, могли бы к погребальнице пробраться незамеченными. Да, их видел Кузьма Алтынов. Однако Иван почему-то был уверен: купец-колдун не станет выступать против своего внука. По крайней мере, пока. Так что — проблема состояла в другом. И Зина Тихомирова тоже это понимала.

— Твоему доктору мимо них не пройти, — почти беззвучно прошептала она, придвинувшись к Иванушке так близко, что его лица коснулась прядь её волос, выбившихся из-под шляпки и раздуваемых порывами ветра.

Купеческий сын обратил внимание на эти порывы только теперь. И мимолетно удивился. Когда они отъезжали от охотничьего дома, погода стояла тихая: гриву Басурмана даже слабенький ветерок не трепал. А сейчас кроны деревьев над их с Зиной головами явственно ходили ходуном. И потоки воздуха почему-то разносили отчётливый запах жженого сахара.

— Я всё-таки не думаю, что они решат перехватить доктора на полпути и отобрать у него волчью руку, — прошептал Иванушка и подавил желание поскрести чем-нибудь пульсирующее красное пятно — хоть бы и рукоятью револьвера. — Им явно нужно, чтобы для них открыли дверь склепа. Не представляю, зачем. А доктор этого сделать не сможет. Они это знают.

План Ивана, который он собирался воплотить, состоял в том, чтобы проникнуть в алтыновскую погребальницу раньше, чем туда придёт Парнасов. И, открыв дверь внутрь, застопорить её чем-нибудь. Зина при этом должна была оставаться снаружи — ждать условного сигнала. Сам же купеческий сын собирался на пару с доктором дожидаться в склепе волчьего эмиссара. Но не стоять на виду, разумеется. Тот колодец, что имелся в дальнем от входа конце каменного строения, послужил бы им отличным укрытием.

Иван был практически уверен в двух вещах. Во-первых, он считал, что одноруким окажется алтыновский нотариус — Николай Степанович Мальцев. А, во-вторых, предвидел, что Мальцев, обращённый в волкулака, не останется с одной рукой навсегда. Неспроста оборотни так ратовали за возвращение его отстреленной конечности. И неспроста сама рука оставалась свежей — без всяких признаков разложения. Николай Степанович собирался каким-то образом прирастить её обратно. Причем сделать это он должен был почему-то в алтыновском склепе.

И, как только рука-лапа приросла бы к плечу нотариуса, Иванушка собирался выстрелом из револьвера выбить дверной стопор — чтобы дверь погребальницы захлопнулась. Этот выстрел и должен был стать сигналом для Зины, которая — держа наготове перстень с княжеским гербом — должна была затаиться за дверью снаружи. Так, чтобы спрятаться за ней, когда Иванушка распахнет эту дверь изнутри.

Но теперь и думать было нечего, чтобы оставлять Зину снаружи — когда на погосте затаилось не меньше полутора десятков зубастых тварей. Даже если бы девушке удалось ослепить их всех, разом, они запросто могли бы найти свою жертву по запаху. Их было слишком много — все они уж точно не пустились бы в бегство, подобно коричневым волкулакам у охотничьего дома.

— Вот что, Зинуша, мы должны сделать.

Иван заговорил, склонившись к самому уху своей невесты. И как раз в этот момент резкий порыв ветра сорвал шляпку с её головы. Если бы не ленты, завязанные у девушки под подбородком, головной убор тотчас полетел бы через ограду — прямиком к стае оборотней.

Шелест ветра в кронах столетних деревьев оказался Иванушке и Зине на руку. Как и то, что на самом погосте аромат жженого сахара сделался неимоверно густым, перебивая все остальные запахи. Быть может, окажись кладбищенскими караульщиками настоящие волки, они всё равно уловили бы приближение Ивана Алтынова и его невесты. А так — они двое беспрепятственно проскользнули за калитку и добежали до погребальницы, никем не замеченные. Зубастые стражи расселись так, что обозревали только подходы к склепу: глядели на кладбищенские ворота и на дорогу, что вела к нему. А в непосредственной близости от погребальницы ни одного волкулака не находилось. То ли однорукий не рискнул размещать хвостатых клевретов слишком близко к нему — из опасения, что Иван их увидит. То ли…

«То ли дед Кузьма Петрович как-то на него повлиял, чтобы Мальцев этого не делал». С этой мыслью Иван возле дверей склепа повернулся в ту сторону, где недавно видел деда: посмотрел на разросшиеся кусты бузины, что подступали к колокольне. Однако на прежнем своём месте купец-колдун больше не стоял. А оглядывать погост — выискивать, куда он делся, — Иванушка не мог. Слишком уж поджимало время.

— Смотри, Ванечка — вон она! — прошептала Зина, указав на заросли лопухов около боковой стены склепа. — Так и осталась там лежать!..

Она — это была раздвижная чугунная лесенка, какие использовали городские пожарные. Когда Иванушка и Зина были возле алтыновского склепа в прошлый раз, то с её помощью спустились наземь с крыши — где они спасались от ходячих мертвецов. Но сперва они по этой же лесенке поднялись к витражному окну, что располагалось в погребальнице над входной дверью. И купеческий сын разбил его тогда, чтобы через образовавшуюся амбразуру выбраться на крышу.

Оконный проем так и оставался пустым: быстро заменить витраж из венецианского стекла даже с алтыновскими деньгами не удалось. Однако добросовестный Лукьян Андреевич Сивцов проследил за тем, чтобы из рамы извлекли все осколки. И это оказалось весьма кстати.

Доктор Парнасов не забыл дорогу к Духовскому погосту. Да и Губернская улица напрямую выводила к его воротам. Заблудиться невозможно было при всём желании. Но, выйдя из алтыновского дома, Павел Антонович с каждым новым десятком шагов ступал всё медленнее. Ноги будто не желали нести его в ту сторону.

Да, он имел при себе свой медицинский саквояж, где находилось некоторое количество нитрата серебра. Не так много, как хотелось бы, но всё-таки лучше, чем ничего. А свою особую кладь он завернул в плотную заграничную клеёнку — Лукьян Андреевич выделил ему кусок. Так что между доктором и его ужасающей ношей существовала какая-никакая преграда. Вот только — не помогало всё это. Парнасов и сам не ожидал, что необходимость посетить алтыновскую погребальницу будет пугать его до озноба и до колик в желудке. И дело тут было даже не в том отвратительном зверье, которого ему, Павлу Антоновичу, могло повстречаться по дороге. По крайней мере — не только в нём.

Парнасову леденила душу мысль, что ему придется очутиться возле места упокоения страшного, порочного и загадочного купца-миллионщика Кузьмы Петровича Алтынова. И ведь как стыдно было ему, доктору медицины, человеку науки, верить в правдивость всяких фольклорных страшилок — в которых колдуны восстают из мёртвых! Но вот, поди ж ты: выходит, что он в них верил, раз у него — трясение ног из-за необходимости идти на Духовской погост.

«Ничего, ничего, — с позорной робостью утешал себя Павел Антонович. — Я ведь не нарушил его запрет! Не рассказал младшему Алтынову, что после кесарева сечения извлек его из тела матери бездыханным… Хотя — убейте меня, не пойму: почему это нужно было скрывать? Кузьма Петрович опасался: я стану тщеславиться тем, что сумел вернуть его внука к жизни?»

И тут же в голове доктора раздался голос — как будто и его собственный, однако не совсем: «Уверен, что вернул его к жизни ты? Сколько младенец не дышал? Две минуты? Три? А за спиной-то у тебя кто стоял, когда он всё-таки сделал первый вдох?»

Кузьма Петрович Алтынов, бывший купец первой гильдии, давно уже не способен был мыслить и чувствовать, как при жизни. Однако сие отнюдь не означало, что мыслей и чувств у купца-колдуна, восставшего из мёртвых, не осталось вовсе. И на Духовской погост он явился уж всяко не потому, что хотел обрести вечный покой. Из своего гранитного саркофага он выбрался вовсе не для того, чтобы снова туда возвращаться. Нет, Кузьма Петрович отыскал себе укрытие возле склепа своего семейства, ибо знал: его внуку совсем скоро потребуется его помощь. Как-никак, мёртвые — всеведущи. А уж такие, как он, Кузьма Алтынов — и подавно.

Если бы он мог проникнуть в мысли доктора Парнасова (а, впрочем, кто сказал, что он этого не мог?), то подтвердил бы догадку эскулапа: не одними его стараниями новорожденного Иванушку удалось оживить. Купец-колдун не покидал комнату роженицы, пока Парнасов рассекал ей, лежавшей без чувств, раздутое чрево. И, когда доктор вытащил наружу посиневшего младенца, Кузьма Петрович уразумел сразу: никакие обычные средства тут уже не помогут. Его внук и законный наследник дела Алтыновых погибнет, даже не начав жить.

И Кузьма Петрович начал с ним делиться. Всё время, пока доктор возился с крохотным бездыханным тельцем, он, купец первой гильдии Алтынов, отдавал мальчонке — капля за каплей — свою жизненную силу. И отдал её столько, что Иванушка не просто начал дышать и выжил. Он вырос крепким, что твой Добрыня Никитич, и за всё своё детство даже насморка не подхватил.

Однако дед Кузьма Петрович не только телесной силой его одарил. Да и можно ли поделиться одной частью силы, не поделившись другой? И купец-колдун отнюдь не желал, чтобы внук его прознал о полученном тёмном даре. Не хотел и намека ему дать, что деду он сделался в большей степени сыном, чем отец Иванушки, Митрофан Кузьмич. А, главное, Кузьма Петрович опасался: не сумеет неразумное дитятко справиться с той мощью, что внутри него обретается. Возьмёт она над ним верх и непременно доведёт до погибели. Вот Кузьма Алтынов и намеревался открыть внуку правду в подходящее время, когда тот войдёт во взрослый разум.

Только вышло-то всё иначе. Когда его Ванятке было всего пять лет от роду, купец-колдун был убит. Внешне — погиб от руки своего внебрачного сына, Валерьяна Эзопова. Но, понятное дело, десятилетний малец, каковым являлся тогда Валерьян, сам замыслить и совершить подобное злодеяние не сумел бы. Его направляли непримиримые враги Кузьмы Петровича: ведьма Агриппина Федотова и её давнишний любовник, доктор Сергей Сергеевич Краснов. Отец, между прочим, Аглаи Тихомировой. И, если доктора купец-колдун успел уже покарать, то с Агриппиной он свои дела ещё не закончил. Далеко не закончил.

Но — всё следовало вершить в свою очередь.

Кузьма Петрович даже в теперешнем измененном состоянии осознавал: он вложил в своего внука больше, чем мог себе позволить. Потому-то, возможно, пятнадцать лет назад враги и сумели его одолеть. Но купец-колдун всегда понимал — и даже после смерти этого понимания не утратил: свои вложения надобно защищать.

Иван Алтынов опасался гадать, какие силы споспешествуют ему сейчас в его делах. Он с удивительной лёгкостью исполнил первую часть своего нового плана: пробрался вместе с Зиной внутрь алтыновского склепа через проем выбитого окна. И по раздвижной лесенке даже его невеста поднялась легко, а уж про него самого и говорить было нечего. А потом таким же манером сам купеческий сын вылез наружу, а лесенку снова бросил в траву.

Конечно, проще было бы просто отпереть дверной замок и войти внутрь через дверь. Однако Иван опасался: а ну, как она останется распахнутой — если он выйдет из погребальницы, оставив кого-то внутри? И запереть её он не сможет? Как именно действует колдовство его деда — Иванушка предсказать не мог. Особенно — когда восставший из мертвых дед находился чуть ли не в двух шагах, явно затеяв какую-то собственную игру. А оставить свою невесту за незапертой дверью, когда вокруг собралось больше десятка волкулаков, купеческий сын ни за что не рискнул бы.

Да и более обыденные вещи приходилось принимать в расчет: дверь склепа всегда скрипела петлями, когда её открывали. Это Иван помнил ещё со времен своего детства. Никакое смазывание петель не помогало. Волкулаки и их однорукий предводитель уж всяко услышали бы этот бьющий по нервам скрип. И наверняка устремились бы к погребальнице.

А теперь, выбравшись с погоста через ту же калитку и обогнув его, Иван понял: с исполнением второй части его плана тоже всё обстоит благополучно. Купеческий сын собирался перехватить доктора Парнасова раньше, чем тот достигнет кладбищенских ворот. И забрать у него не только руку-лапу, но и нитрат серебра, который Иванушке был до крайности нужен. А потом отправить доктора обратно: следить за состоянием Валерьяна. Ввязываться в то, что должно было случиться дальше, в обязанности эскулапа отнюдь не входило.

Да у купеческого сына и не нашлось бы подходящего оружия для него. Иванушка нёс в сумке, переброшенной через плечо, заряженный «Смит и Вессон»; однако в схватке с волкулаками полицейский револьвер оказался бы бесполезным. Пистолет же с серебряными пулями он оставил Зине. А сверх того в склепе имелся всего один предмет, которым при определенных условиях можно было вооружиться. И его купеческий сын собирался использовать сам. Доктор всё равно с ним не управился бы.

Но Иван, разумеется, не мог достоверно знать, в котором часу Парнасов отправится исполнять его поручение. И не исключал, что ему самому придётся изрядно прошагать по Губернской в сторону своего дома, чтобы перехватить Павла Антоновича по дороге, если тот уже успел выйти. Или просто забрать у него всё необходимое прямо в доме, если эскулап всё-таки промедлит. Однако вторая возможность представлялась крайне нежелательной: была чревата потерей драгоценного времени. И вот, пожалуйста: не успел Иван отдалиться от погоста и на десятое саженей, как увидел: по Губернской улице идёт Парнасов, собственной персоной. Правда, точнее было бы сказать: бредёт; Павел Антонович переставлял ноги с медлительностью столетнего старца. Но Иванушка так обрадовался, увидев его, что не придал этому значения.

— Принесли нитрат серебра, доктор? — едва подойдя, спросил Иван.

То, что Парнасов принёс другое, он и сам видел: клеёнчатый сверток у Павла Антоновича под мышкой ясно показывал своей формой, что в нём.

Парнасов тоже издалека углядел своего давнишнего пациента Ивана Алтынова, который размашисто шагал ему навстречу от ворот погоста. Молодой человек имел вид обеспокоенный, взбудораженный, но ещё — доктор мог бы в этом поклясться! — лицо его выглядело вдохновенным. Иного слова Павел Антонович подобрать не мог. Казалось, его ведёт за собой некая тайная сила, которой и сам купеческий сын — не в полной мере хозяин.

— Нитрат серебра имеется только тот, какой был у меня утром, — со вздохом ответил Парнасов на его вопрос.

И, когда Иван приблизился, вкратце изложил ему историю своего похода в аптеку. Не забыл упомянуть и про найденный газетчиком Свистуновым порванный кушак — пропавший затем прямо из алтыновского дома.

— А вот это и вправду скверно! — Купеческий сын помрачнел, с силой потёр себе сзади шею. — Свистунова я знаю: он, можно сказать, мой кузен. И он, конечно, сделает, что сможет. Но сколько людей уже напилось той воды? А если эти твари ещё и детей привлекли на свою сторону… Ну, да ладно! Давайте-ка, доктор, я заберу у вас эту вещь и нитрат серебра. А вы сами возвращайтесь обратно — к вашему пациенту Валерьяну.

И купеческий сын вытянул у Парнасова из подмышки свёрток со страшной рукой, а затем вопросительно поглядел на медицинский саквояж. И, видит Бог, Павел Антонович всем сердцем желал бы сделать то, что велел ему Иван Алтынов! Вот только — взор доктора внезапно заволок зеленоватый туман, оттенком запоминавшийся болотные миазмы. Как если бы дух окрестных торфяных топей внезапно добрался до Губернской улицы и усилился тысячекратно. А затем из тумана этого выступило смугловатое чернобородое лицо, которое Павел Антонович и двадцать лет спустя узнал моментально: принадлежало оно купцу первой гильдии Кузьме Алтынову. И в голове у себя Парнасов услышал слова: «Думаешь, я до тебя не доберусь, ежели ты откажешь в помощи моего внуку?»

И Павел Антонович, молясь, чтобы голос его не дрогнул, проговорил:

— За господином Эзоповым и без меня приглядят. А вот вам, Иван Митрофанович, моя помощь вполне может пригодиться.

Зина Тихомирова стояла там, где наказал Ванечка: сразу за дверью алтыновского склепа. Так, чтобы укрыться за нею, когда купеческий сын эту дверь распахнет. И, маясь от нетерпения и дурных предчувствий, поповская дочка то и дело припадала ухом к дверной панели: вслушивалась в то, что происходило снаружи.

Впрочем, кроме шума ветра, да ударов о дверь мелких комочков земли, девушка почти ничего услышать не могла. Раза два или три ей казалось: до неё доносится шум нетерпеливой возни и приглушённый звериный рык. А единожды девушке даже померещилось, что зверей кто-то увещевает: до странности знакомым ей, Зинаиде Тихомировой, голосом. Однако не было никакой гарантии, что это не плод её фантазии.

Но потом до неё долетели звуки уже несомненные, всамделишные: по Духовскому погосту шагали двое мужчин. И шаги их становились всё ближе и ближе. У Зины даже дух перехватило: вот оно! Но тут же сомнения зашевелились в её душе мелкими пакостными бесенятами:

«Те, кто забрал папеньку, хотели, чтобы Иван оставил тут волчью руку и ушёл. Однорукий сюда не войдёт, пока Ванечка находится внутри. А Ванечка не уйдёт, пока я здесь. Они скажут: договор не выполнен…».

А следом и ещё одна мысль возникла у неё в голове:

«Ванечка решил, что папеньку уже не спасти. И собирается просто изловить их главного — чтобы снять с нас проклятие».

Мысль эта была скверная, гадкая. И девушка, непроизвольно потерев пятно на большом пальце левой руки, попробовала сосредоточиться на вопросе:

«Но кто же сейчас идёт с Ванечкой вместе?»

Однако легче девушке не стало. Она тут же вообразила: её жених вышагивает по погосту рядом со своим кошмарным дедом. Даром, что ли, тот объявился здесь?

Но затем в дверном замке заскрежетал ключ. И дверь с визгливым скрежетом открылась внутрь — ведь Иван Алтынов толкал её, направлял от себя. А в следующий миг и сам купеческий сын переступил порог, вперёд себя пропустив какого-то немолодого господина: в сером сюртуке-визитке, с докторским саквояжем в одной руке. Девушка не утерпела: слегка высунулась из-за двери, чтобы взглянуть, кто составил компанию её жениху.

— Ну, вот мы и пришли, Павел Антонович, — проговорил Иван и начал разворачивать продолговатый клеёнчатый свёрток, который он держал в руках; поповская дочка тотчас поняла, что внутри.

Но полностью размотать клеёнку Зинин жених не успел: в алтыновскую погребальницу будто вихрь ворвался. В первый момент девушка так и подумала: ветер снаружи настолько разгулялся, что обратился в подлинный ураган. Но затем этот ураган материализовался, влетев в распахнутую дверь; у него наличествовали основательно поседевшие волосы и всего одна рука. Лица однорукого девушка не разглядела: свет, проникавший внутрь сквозь выбитое окно, освещал только затылок этого человека.

Ну, а дальше произошло нечто такое, чего даже Зина, одаренная внучка потомственной ведуньи, представить себе не могла.

Свёрток, что держал Ванечка, в мгновение ока раскрутился сам собой. А затем рука, являвшаяся одновременно лапой волкулака, вылетела из клеёнки, словно была полоской стали, которую притянул к себе мощный магнит. И она устремилась к этому самому магниту: к однорукому.

А тот, явно этого и ожидавший, одним движением порвал рукав пиджака, до этого заправленный в карман, и выставил наружу короткую розоватую культю. К которой и присосалась, будто пиявка, вырвавшаяся из плена рука. Встала на место мгновенно и плотно. После чего седовласый мужчина принялся со счастливым смехом шевелить её пальцами. Казалось, он позабыл напрочь о том, что здесь, в старом склепе, он находится не один.

И Зина уразумела: пора! Ванечка сказал ей: надеть перстень на палец тому, кто придёт, следует лишь после того, как рука его встанет на место. Поскольку трехногий волк мало пользы принесет им в поисках Зининого папеньки. Её жених будто провидел всё, что сейчас произошло! И девушка, сделав шаг из-за двери, уже потянулась, чтобы одной рукой ухватить седого мужчину за кисть, а другой — нацепить на него украшение с фамильным гербом князей Гагариных.

В этот-то момент седовласый мужчина и повернулся к ней, так что свет упал на его лицо.

И они, одновременно ахнув, уставились друг на дружку: дочка протоиерея Зинаида Тихомирова и второй муж её бабки по отцовской линии: Николай Павлович Полугарский. Родственник, надо полагать, дворецкого-волкулака Владимира Полугарского, на днях убитого Ванечкой.