Оборотни Духова леса

Глава 8. Кот и купец-колдун

28–29 августа (9-10 сентября) 1872 года. Ночь с понедельника на вторник

За восемь лет своей жизни Эрик Рыжий бегал этой дорогой бессчетное число раз. Делал это и днём, и ночью, и в любое время года. Через алтыновский сад до калитки — которую он преодолевал в прыжке, если она бывала заперта. А потом — по неширокому проходу, что пролегал между чужими заборами и плетнями: на край города, откуда виднелся уже Духов лес. Бывало, что попутно Рыжий охотился на попадавшуюся ему под лапу мелкую живность: мышей-полевок, ящериц или зазевавшихся птиц. Иногда заглядывал он и в чужие сады: изучал там всё, порой ввязываясь в драки с местными котами. А порой и совершал амурные вылазки, чаще всего — в начале весны. Но никогда ещё рыжему зверю не доводилось проходить здесь в такой компании.

У кота трещала шерсть, словно в преддверии грозы. А на усах, как ему самому казалось, даже мелькали мелкие синеватые искры. Но, даже в пылу своей авантюрной погони, Эрик осознавал: никакой грозой сегодня и не пахнет. Темнеющее небо сияло звёздами, и можно было наблюдать жёлтый полукруг убывающей луны. А те разряды, что возникали сейчас в воздухе, исходили отнюдь не с небес. Их источник двигался сейчас шагах в десяти впереди Рыжего: с согнутой в дугу спиной, с правой рукой, которая выглядела длиннее левой.

Тот явственно испускал волны, невидимые даже кошачьему глазу, но совершенно реальные. Они создавали напряжение в воздухе — сродни предгрозовому. Однако они же удивительным образом приманивали Эрика. Именно из-за них он и вздумал пуститься в это немыслимое путешествие. Он ведь понимал: одноглазый не остановится на опушке Духова леса — непременно углубится в него. И знал, что сам он не свернет с пути: последует за ним.

Между тем луна хоть и светила, но словно бы с неохотой. И ни одного живого существа, даже самого крохотного, вроде ночных мотыльков, не попадалось им по дороге. Да что там — по дороге! Летними вечерами всегда лаяли где-нибудь живогорские псы. Вблизи или в отдалении, поодиночке или перебрехиваясь между собой. Рыжий никогда не заваливал ухо: вслушивался в из голоса. А ещё — всегда держал в поле зрения какую-нибудь верхотуру, недоступную для пустобрехов. Чтобы, в случае чего, сорваться с места и мчать со всех лап туда. Он повидал жизнь — не позволил бы пустобрехам подловить себя, как это произошло семь лет назад, когда он был ещё юным и неопытным котом.

Однако сегодня вечерние сумерки накрыли Эрика Рыжего, сопровождаясь полным безмолвием. И что же это получалось: живность попряталась куда-то по всему городу? Кот настолько удивился этому своему открытию, что не сразу уловил момент, когда одноглазый покинул безопасные задворки и вышел на почтовый тракт, отделявший Губернскую улицу от Духовского погоста и леса за ним. У последнего забора, на который, если что, можно было вскочить, Рыжий приостановился — и медлил до тех пор, пока тот не отдалился от него на добрый десяток шагов.

Кот понимал: открытое пространство всегда — угроза погибели. Да, короткие расстояния кошки преодолевают куда быстрее собак или даже более крупных хищников. Но кошачьи лапы не годятся для того, чтобы уходить от длительной погони. В случае опасности кошкам нужно как можно скорее найти укрытие: узкий продув подвала, дерево или высокий забор. А ничего этого на почтовом тракте не имелось.

Но котофей всё-таки решился. С самого начала знал, что решится. Если бы сейчас он отступил, то на кой чёрт вообще было красться за согбенной фигурой одноглазого «дедули»?! И Рыжий, оставив за спиной надежный забор, выбежал на пыльный тракт, где росли только чахлые кусты вдоль обочины.

Расплата за это не замедлила наступить.

Одноглазый шёл мимо придорожных кустов, уже начинавших желтеть, когда из-за них послышалось вдруг глухое ворчание. Эрик ощутил, как шерсть у него на загривке встаёт дыбом. И, быть может, успел бы повернуть назад — рвануть к спасительным задворкам с их заборами. Но зрелище, открывшееся в прогалине между кустами, отвлекло его: он потерял драгоценные мгновения.

Там, на привядшей осенней траве, лежал человек. Мертвец — как сперва решил Рыжий. Да и немудрено, что у него возникло такое впечатление. Мужчина, явно — не простонародного происхождения, и не какой-то пьянчуга, — лежал на земле, обнаженный до пояса. На нём оставались приличные партикулярные брюки и новые ботинки, однако ни пиджака, ни даже сорочки не было. А справа и слева к нему подступили две здоровенные чёрные собаки — как сперва показалось Эрику. Только потом до него дошло: это же те самые собаки, что днём преследовали их тройку, когда он со своими людьми проезжал через Духов лес! И сейчас эти чёрные твари с упоением жрали: отрывали зубами куски плоти от рук лежавшего на земле человека и, почти не жуя, проглатывали их. А пожираемый не шевелился при этом и не издавал ни единого звука.

Но затем глаза полуобнаженного человека вдруг распахнулись. И он, будто почувствовав присутствие посторонних, повернул голову: посмотрел на проходившего мимо «дедулю». Да и тот явно обратил внимание на происходящее: сперва замедлил шаг, а после и вовсе остановился.

Вот это-то зрелище и замедлило кота: человек, которого пожирали заживо, не сопротивлялся и даже не орал — хотя находился в полном сознании. Эрик оторопело воззрился на полуголого — из обглоданных рук которого почему-то не текла кровь. И, когда чёрные волки бросили свою жертву — кинулись с двух сторон к Эрику и к «дедуле», — бежать было уже поздно.

И Рыжий сделал то единственное, что ему оставалось. Если бы у него нашлось время на обдумывание, он бы никогда не поступил так, но — времени у него не оказалось. Равно как и других возможностей. И котофей в два прыжка подскочил к дедуле, а затем одним махом, оттолкнувшись от земли всеми четырьмя лапами, запрыгнул на его согбенную спину. После чего в мгновение ока перебрался тому на плечо: вцепился когтями в чёрную расползавшуюся ткань его пиджака.

Иван видел, как в голову его родственника врезалась рукоять новейшего револьвера системы «Смит и Вессон». Однако предпринять ничего не успел. Боль снова прошибла снизу доверху его спину, когда он хотел кинуться к исправнику — придержать его руку. Всё, что удалось купеческому сыну — это сделать несколько неловких шагов к Валерьяну, когда тот уже лежал на полу. Иванушка склонился над ним — прошептал ему в самое ухо:

— Ответь: где сейчас мой дед? Куда ты его поместил?

Но беглец из сумасшедших палат вряд ли смог бы что-то ему сказать, даже если бы слышал заданный вопрос. Веки его затрепетали — вот и всё. Он даже не открыл глаз. И купеческий сын, встав в полный рост, двинулся на исправника:

— Вы что же это, милостивый государь, творите? Кто вам дал право бить душевнобольного человека? А если он после этого не выживет? Или окончательно повредится рассудком?

При иных обстоятельствах Денис Иванович дал бы купеческому сыну гневную отповедь. Но теперь он как-то опасливо поглядел Ивану за плечо — туда, где стояла Зина. После чего облизнул губы и вяло, чуть ли не запинаясь, произнес:

— Вы же видели: он первый на меня бросился…

А Зина с непонятной злостью ответила из-за спины Иванушки:

— Видели, да!..

Она явно хотела и что-то ещё прибавить, но тут в двери апартаментов вбежали двое городовых. Купеческий сын подивился, что они появились только теперь, однако этому тут же нашлось объяснение. Огурцов повернулся к своим подчиненным — и руки его сжались в кулаки.

— Я же велел вам: ждать в коридоре, пока я не позову! — гаркнул он.

— Но мы шум услыхали, ваше благородие! Думали: вдруг вам помощь нужна? — начал оправдываться тот полицейский, что был помоложе.

А вот его старший товарищ сразу заметил неладное. Он зажег наконец-то одну из ламп, что крепились к стенам гостиной, склонился над Валерьяном и, подвернув его левую штанину, с ужасом воззрился на ногу беглеца:

— Мать честная! Да, никак, и этого волки погрызли! Как же он ещё ходил-то?..

Тут и купеческий сын поглядел вниз — разглядел ногу своего родственника. А потом повернулся к Зине и Агриппине Ивановне — бросил на них вопросительный взгляд. Его невеста, однако, смотрела не на него: так и вцепилась глазами в исправника. И без конца тёрла большой палец левой руки указательным пальцем правой — словно бы пародируя жест леди Макбет.

А вот её баушка — та посмотрела Ивану прямо в глаза. И выговорила медленно, раздельно:

— Думаю, Иван Митрофанович, родственника твоего лучше обратно в дом скорби не отправлять. Вон — ему уже один раз удалось оттуда сбежать. И гляди, что с ним после этого приключилось!

Однако Иванушка ничего ей не ответил. Вместо этого он шагнул к Зине — взял её левую ладонь, повернул к свету. А потом выхватил из кармана сюртука свой носовой платок — принялся с остервенением тереть им большой палец девушки.

Но толку из этого не вышло никакого. Платок Ивана остался таким же белоснежным, как и тогда, когда он пытался очистить с его помощью свою собственную руку. Алое пятно будто впиталось в подушечку Зининого пальца.

Волки бросились на того с двух сторон: молча, не рыча — только раззявив жуткие пасти. Ужас обуял Рыжего: сумерки ничуть не помешали ему разглядеть, как на пыльный тракт падали с волчьих морд крупные капли слюны. Кот будто воочию увидел: твари кидаются на «дедулю», сбивают с ног, валят его навзничь. Но раньше, чем набрасываются на него, начинают рвать зубами самого Эрика. Пожирать его заживо — как поступали они с полуголым человеком, лежавшим на земле.

Но — котофей очень сильно недооценил одноглазого. Молниеносно дедуля выбросил вперёд правую руку — ту, что казалась длиннее левой. И сразу же стало ясно: это не было обманом зрения. Волки не успели ещё преодолеть и половины расстояния от придорожных кустов до дедули, а с его рукой уже произошли удивительные изменения. Случились они так быстро, что даже глаза Рыжего не сумели их уловить. Вот только что — правая рука того лишь на вершок больше выглядывала из-под пиджачного рукава по сравнению с левой. А в следующий миг она вдруг удлинилась настолько, что стала вдвое больше, чем рост одноглазого — который отнюдь не мог считаться коротышкой. И локтей на этой чудовищной конечности оказалось пять или шесть. Или, возможно, семь. Рыжий понимал, что означают числа, но считать умел плохо; так что вполне мог ошибиться.

Своей многосуставчатой ручищей дедуля и ухватил за шкирку первого из двух чёрных волков, когда тот оказался уже в двух шагах от него. Поднял его с земли так легко, словно это был новорожденный щенок. Зверь извернулся в воздухе и даже успел клацнуть зубами: хотел вцепиться в руку того. Но уже в следующий миг летел, кувыркаясь, по воздуху: описывая невероятно высокую дугу. И прямиком к чугунной ограде Духовского погоста, что находилась за трактом — не меньше, чем в тридцати шагах.

Ограда эта была раза в полтора выше человеческих роста и состояла из прутьев, которые увенчивались острыми наконечниками. Походили на пики, какие Рыжий видел у бравых казаков, когда их сотня проезжала пару лет назад через Живогорск. И чёрный волк, отброшенный дедулей, пролетел по воздуху все тридцать шагов, что отделяли его от кладбищенской ограды, а затем с размаху насадился брюхом сразу на две из псевдо-казачьих пик.

И тут уж чёрный зверь подал голос! От воя, который он издал, у Эрика в очередной раз поднялась на загривке шерсть. А уже в следующий миг одноглазый таким же манером схватил и второго из волков. Очевидно, не уразумевшего, что они с приятелем выбрали для себя неподходящую добычу. Но ему всё же повезло чуть больше, чем первому. Дедуля немного не рассчитал бросок — или, может, сделал более короткий замах из-за того, что действовать следовало быстро. Так что второй зверь всего лишь ударился со всего маху о чугунные прутья ограды — и упал наземь, не остался трепыхаться в воздухе, как рыба на остроге. Но не похоже было, что он собирается встать. Впрочем, он явно остался жив: подергивал лапами и жалобно, позорно поскуливал.

Дедуля после случившегося постоял пару мгновений на месте. Но явно не потому, что ему требовалось отдышаться: кот не слышал, чтобы он дышал. Одноглазому, вероятно, просто хотелось удостовериться, что поле боя осталось за ним. Он крутанулся вокруг своей оси: убедился, что новой атаки ни откуда не предвидится. И его многосуставчатая рука тут же втянулась обратно в рукав пиджака — стала почти обычной длины.

Рыжий весь напружинился: решил, что дедуля сейчас стряхнет его со своего плеча. И приготовился уже лететь очертя голову к задворкам Губернской улицы — с их заборами и раскидистыми плодовыми деревьями. Но нет: одноглазый будто и не заметил, что у него появился пассажир. Развернувшись, он пошагал по тракту в том же направлении, что и до этого: прочь от городских окраин и Духовского погоста. Резво пошагал, как и до этого, однако без всякой поспешности; его поступь и близко не напоминала бегство. При этом дедуля ни разу не оглянулся, будто ему и не любопытно было узнать: что станут делать его недавние противники и недоеденная ими жертва?

А вот Рыжему было любопытно — и очень даже! Развернувшись на дедулином плече, он стал смотреть назад. И много чего интересного открылось его взору.

Перво-наперво, он увидел, как полуголый господин с обглоданными руками преспокойно поднялся с земли. И, слегка покачиваясь, побрёл к кустам, возле которых, оказывается, валялись предметы его одежды. Он поднял с земли и кое-как надел на себя белую сорочку, даже не попытавшись застегнуть на ней пуговицы. А потом стал напяливать поверх неё темный сюртук, в рукава которого он всё никак не мог попасть — раз за разом промахивался. Так что за этим жалким зрелищем Рыжий очень быстро перестал следить — кое-что иное привлекло его внимание.

То действо, которое происходило возле кладбищенской ограды, вряд ли разглядели бы люди — с их ущербным, дневным зрением. Скорее всего, их взорам предстало бы лишь копошение смутных теней. Но Эрику всё открылось вплоть до мельчайших деталей.

Чёрный волк, что лежал возле ограды, всё-таки сумел встать на ноги. Да, именно так: на ноги, поскольку, пока он поднимался, с ним случилось преображение. Волчья шерсть по всему его телу стала втягиваться в кожу — почти так же, как втягиваются кошачьи когти в подушечки лап. Конечности зверя начали удлиняться. Голова из вытянутой сделалась круглой, покрытой редкими тёмными волосенками. И вот — возле ограды уже стоял, держась руками за её прутья, голый мужчина: невысокий, сутуловатый, с бледной кожей. Стоял он спиной к Рыжему, но тот отчего-то сразу решил: этот новый — человек уже не особенно молодых лет. Примерно ровесник отцу Ивана Алтынова — Митрофану Кузьмичу, который запропал невесть куда.

Но на этом перемены, наблюдаемые Эриком, отнюдь не закончились. Зверь, которого дедуля забросил на острия ограды, уже больше не выл по-волчьи: звуки, издаваемые им, походили теперь тяжкие стоны раненного человека. Да и вся его фигура начала меняться примерно так же, как до этого — у его товарища. Разница состояла лишь в том, что брюхо, в которое вонзились прутья-пики, оставалось прежним: покрытым чёрной густой шерстью. Бедолага что-то проговорил, но вышло у него это настолько невнятно, что Рыжий его слов не разобрал — хоть ему и была хорошо знакома человеческая речь. И расстояние, которое отделяло его от полуволка на заборе, не мешало кошачьему уху улавливать звуки.

Между тем то существо, которое уже полностью очеловечилось, не стояло без дела. Голый мужчина стал карабкаться на ограду, ставя ноги туда, где прутья перекрещивались с поперечными перекладинами. При каждом движении он качался вправо-влево — явно не умел держать равновесие. И неясно было, как он собирается помочь своему сотоварищу в его плачевном положении. Но тот и не стал дожидаться, когда ему помогут. Продолжая стонать, он принялся крутиться на пиках, как ящерица, если её прижать лапой к земле. А потом стал сам себя вздергивать наверх — прямо через навершия чугунных прутьев.

Ящерицы в случае чего оставляют противнику хвост, а сами удирают — Рыжий сталкивался с подобным не раз. А этот недообратившийся человек оставил на чугунных остриях огромные куски своего мяса — вместе с шерстью, — когда сумел-таки освободиться и свалился вниз. Прямо на голову своему соплеменнику, который лез его выручать — а в итоге вместе с ним рухнул к основанию ограды. И, вероятно, звезданулся оземь куда сильнее, чем его собрат, упавший на него.

Окрестности согласились сдвоенным воплем: яростным и постыдным в равной мере. Примерно так вопят проигравшие схватку коты, когда их обращают в бегство, и они вынуждены удирать, позорно показывая противнику хвост. Так что Эрик Рыжий не утерпел: издал торжествующий, победный мяв. И тут же замер в напряжении: не сгонит ли его теперь тот — одноглазый и долгорукий? Но он даже шага не замедлил: продолжил себе вышагивать по тропинке, что отходила от почтового тракта — вела к Духову лесу, от которого уже тянулся сероватыми клочьями ночной туман.