Оборотни Духова леса

Глава 2. Ультиматум

28 августа (9 сентября) 1872 года. Понедельник

Иван резко отодвинул кресло, встал из-за стола. Делать записи ему внезапно расхотелось. Лукьян Андреевич хотел было тоже подняться, но купеческий сын сделал ему знак, чтобы он продолжал сидеть. Потом наклонился вперёд, опершись руками о крышку стола, спросил:

— А кто-нибудь этих волков видел? Сколько их было? Или, может, на людей вообще собаки напали?

Последний вопрос Иван задал больше для очистки совести: ответ лежал сейчас у его ног, обернутый рогожей. Да и старший приказчик покачал головой:

— Точно — волки! Их видели — издалека, правда. Свидетели показали: обоих мужиков задрали три здоровенных зверя. Но даже и не это хуже всего, Иван Митрофанович. — Сивцов глубоко вздохнул, помолчал пару секунд. — В городе поговаривают: это кузен ваш, Валерьян Петрович, вызвал тех волков своим колдовством. То есть, не кузен: дядя. А другие, — старший приказчик понизил голос, хотя никого, кроме них двоих, в кабинете не было, — считают, будто он сам их… того… Ну, в смысле: загрыз. А на свидетелей, дескать, морок навел. Городовой, который был в сумасшедших палатах на дознании вместе с Огурцовым, припомнил, как Валерьян пытался его укусить, когда случилась та скверная история в ресторане — с нападением на вашу тетушку. Городового, правда, быстро урезонили. Сказали: на убитых нашли следы волчьих зубов, не человечьих. Но слухи-то уже поползли!..

А Иван подумал: «Так вот почему горожане от нашей тройки глаза отводили!.. И вот из-за чего улицы опустели: люди опасаются волков-людоедов… Может, и санитар, который с кем-то болтал на Миллионной, как раз о волках и рассказывал». Купеческий сын поежился при этой мысли: он и сам о них мог бы кое-что порассказать.

А Лукьян Андреевич вдруг хлопнул себя по лбу:

— Ох, я и забыл совсем!.. В то же утро, когда волки в Живогорске объявились, у нас в доме странное происшествие приключилось. Вас не было, и я хотел маменьке вашей доложить, но… — Старший приказчик смущенно развёл руками — словно это он был повинен в том, что Татьяна Дмитриевна Алтынова внезапно решила покинуть город.

— Да что случилось-то, Лукьян Андреевич? — поторопил его Иван.

Он, впрочем, полагал: всё самое худшее Сивцов ему уже поведал. И уж никак не ожидал услышать то, что сказал ему старший приказчик далее:

— В подвал наш воры пробрались!.. Я нашёл на лестнице грязные мужские следы. И они вели, между прочим, к той самой двери, за которой вы обнаружили секретное отделение. Сначала к ней, потом — обратно. Никто из прислуги туда не ходил: я всем запретил, сказал, что вы не велели. Да и замок на той двери остался цел. Так что, надо думать, ничего у нас не украли. Хотя проверить я не сумел: ключей-то от замка вы мне не оставили. И я на всякий случай приказал ту лестницу не мыть и по этим следам не ходить. Вдруг всё-таки обнаружится какая пропажа, и тогда…

Но купеческий сын уже не слушал его. Обогнув стол, он опрометью кинулся к двери. Но на полпути резко развернулся — поворотил обратно, выхватил из-под стола рогожный свёрток и опять помчал к выходу.

Лукьян Андреевич взирал на Ивана, ошеломленно моргая — тот увидел это, когда на миг приостановился на пороге.

— Не ходите за мной! — бросил он старшему приказчику.

И с тем выскочил из отцовского кабинета.

До самой двери на лестницу, ведущей в подвал, Иванушка бежал заполошно, как заяц при звуке охотничьего рожка. И одна лишь мысль неотвязно крутилась у него в голове: «Я не должен был его там оставлять… Не должен был… Не должен…» Однако, распахнув подвальную дверь, купеческий сын поневоле застыл на месте. Внизу царила кромешная тьма, и ему пришлось вернуться на пару шагов назад: взять масляную лампу, что стояла на полочке в коридоре: специально для тех, кому нужно было попасть в подпол. Рядом с лампой лежали спички, так что Иван сразу же зажег фитиль. И, держа под мышкой свой чудовищный свёрток, поднял повыше светильник и стал спускаться. Теперь он шёл медленно и всё время глядел себя под ноги. Во-первых, лестница была крутой. А, во-вторых, те самые следы он сразу же углядел: благодаря предусмотрительности Сивцова их не затоптали.

И теперь Иван рассматривал их, пытаясь сообразить: мужчине какого роста они могли бы принадлежать? Даже свою собственную ногу поставил рядом. По всему выходило: посетитель был ниже его, однако не намного. И действительно — цепочка грязных следов была двойная. Визитер в грязной обуви вернулся той же дорогой, что и пришёл. Вот только — был ли он один, когда шел обратно? Или с ним находился некто в более чистой обуви — не испачкавшей ступени? Иван молился, чтобы ему ошибиться в своих предположениях. Только не уверен был, что в данном случае молитва его возымеет силу.

Секретный подвал, который Иван отыскал на старых архитектурных планах, пролегал лишь под небольшой частью дома. Это было ответвление — этакий аппендикс, говоря медицинским языком. И дверь, которую купеческий сын оставил запертой на замок, уезжая в Медвежий Ручей, пряталась за бутафорской стеной. Сделанная из дерева, та имитировала кирпичную кладку подвала. Только благодаря планам Иван понял, что эту стену-щит ничего не стоит убрать. И теперь сожалел, что не приказал возвратить её на прежнее место перед своим отъездом.

Впрочем, тут же одернул он себя, а что это изменило бы? Тот, кто знал про секретную дверь, наверняка был осведомлен и насчёт псевдо-кирпичной стены. Даже если бы Иван решил поменять замки: и дверной, и тот, другой — это могло бы и не помочь. Разве что, визитеру пришлось бы дольше повозиться — чтобы взломать висячий замок на секретной двери или вскрыть его отмычкой. А так — Иван, глядя сейчас на этот замок, не видел признаков взлома. Что совершенно не могло купеческого сына обмануть. Он не собирался тешить себя иллюзией, что посетитель, оставивший грязные следы, просто пришёл, постоял здесь, да и вернулся восвояси.

— Наверняка был и другой набор ключей, — произнёс Иванушка вполголоса, а затем со вздохом вытянул из кармана своего сюртука два собственных ключа на кольце.

Он возил их с собой в Медвежий Ручей — не рискнул оставить здесь. Вот уж воистину — тщетная предосторожность! А до этого он отыскал оба ключа на общей связке, что принадлежала покойной ныне экономике Мавре. «Заходила ли и она сюда?» — мимолетно подумал купеческий сын. Но потом решил: хватит уже ему тянуть время. Поставив лампу на пол, Иван отпер и снял висячий замок, повертел его в руках и опустил в карман сюртука — на место ключей. А потом, снова взяв лампу, толкнул открывавшуюся внутрь дверь, что вела в секретный подвал купца-колдуна Кузьмы Алтынова.

Как и при прошлых посещениях, Иван подивился тому, сколь странным был в этом подвале воздух. Здесь не пахло сыростью или плесенью, но и никакой свежести, уж конечно, не ощущалось. Холод этого подземелья отдавал запахом жженого сахара — ошибиться было невозможно. А ещё почему-то — клейстером, как если бы его тут множество раз варили.

Однако никаких приспособлений для варки здесь не имелось. Сводчатый подвал был тесным, и примерно половину его площади занимал огромный кованый сундук — к которому и вели от двери грязные следы.

Иванушка подавил новый вздох, крепче сжал под мышкой рогожный свёрток и, вытянув перед собой руку с лампой, шагнул внутрь.

Недавний визитер не стал здесь церемониться. На дверь-то он вернул замок — явно желая создать впечатление, будто его и не отпирали. А вот замок сундука просто лежал на полу с ним рядом. Разве что — крышку на сундуке закрыли. Может, чтобы здешний воздух не навредил его содержимому.

Купеческий сын сделал два шага вперёд, положил обернутую рогожей руку на пол, рядом со снятым замком, и — откинул массивную крышку сундука. На миг Ивану показалось: тот, кого он уложил внутрь, всё ещё находится там! И он чуть было не издал радостный возглас. Но, увы: ему предстала всего лишь иллюзия. Очертания долговязого мужского тела — это был всего лишь тёмный провал в нагромождении пожелтевших человеческих черепов, которые Кузьма Алтынов годами складывал в свой сундук. Самого купца-колдуна и след простыл.

— Вот и ещё один беглец! — громко произнёс Иван.

А потом рассмеялся — таким смехом, что, пожалуй, сам вполне мог бы загреметь в сумасшедшие палаты, если бы кто-нибудь это услышал. Впрочем, он тут же с собой совладал: оборвал свой хохот. Да, не-мертвый дед Ивана пропал из колдовского сундука с черепами, где внук запер его. Да, Кузьме Алтынову явно помогли сбежать. И нетрудно было догадаться, кто оказался помощником. Однако оставалось множество других вопросов, ответов на которые у Ивана Алтынова не имелось. И, пожалуй что, главный из них касался его маменьки Татьяны Дмитриевны.

Вернее, таких вопросов было два. Первый: потому ли она сбежала из Живогорска, что каким-то образом узнала о случившемся здесь, в подвале дома? И второй: куда она отправилась? Иванушке не хотелось думать о том, что его маменьке взбрело в голову ехать за границу, в Италию: искать там своего бывшего любовника Петра Эзопова и его законную жену Софью. Однако и такую возможность нельзя было сбрасывать со счетов. И что будет, если маменька не вовремя отыщет их? И учинит скандал где-нибудь на таможне — через которую супругам потребуется провести свой багаж: еще один сундук с очень похожим содержимым?

Иван поморщился, поднял с полу рогожный свёрток и положил туда, куда собирался поместить его с самого начала: в дедовский сундук, поверх черепов. Послышался мерзкий костяной перестук, и у купеческого сына от этого звука даже зубы заныли. Обернутая жесткой материей рука смотрелась на своем ложе как библейский левиафан посреди морских валов.

Купеческий сын опустил крышку сундука, вернул на место замок и только-только успел повернуть в нем ключ, как снаружи донесся зов:

— Иван Митрофанович, вы там? Поднимайтесь, сделайте милость! Я бы за вами не пошел, да у нас тут…

Сивцов, явно кричавший с лестницы, что вела в подвал, осекся на полуслове. И купеческий сын с лампой в руке выскочил из секретного подвала своего деда: узилища, которое тот ухитрился покинуть.

Даже Эрик Рыжий выглядел мрачнее тучи. Иванушка и не подозревал, что у его кота имеется в запасе такое выражение морды. И пасмурный кошачий взгляд — с прищуром жёлтых глазищ — отнюдь не выглядел наигранным или неуместным. Какое там!.. Люди, что находились сейчас вместе с котом на большой кухне алтыновского дома, смотрели ничуть не веселее.

Кухарка Стеша почти беззвучно рыдала, беспрерывно утирая глаза уголками головного платка. Алексей стоял рядом, одной рукой приобнимая жену за плечи. А другая его рука была стиснута в кулак, и казалось: на пол вот-вот закапает кровь из-за того, что он пропорол ногтями кожу на ладони. На Ивана его недавний возница взглядывал лишь мимолетно. Но когда это происходило, в Алексеевых глазах читались угрюмство и обвинение.

Лукьян Андреевич застыл возле закрытой кухонной двери, прислонясь к ней — как если бы хотел предотвратить чье-либо вторжение. На хозяина старший приказчик взирал хоть и с недоумением, но — единственный из всех — также и с толикой сочувствия.

А сам Иван, хоть и замечал всё это краем глаза, пристально смотрел только на одного человека: сидевшего посреди кухни на табурете мальчишку. Было ему тринадцать лет от роду, звали его Никитой, и приходился он старшим сыном Алексею и Степаниде. И нынче утром он вместе с младшим братом Парамошей отправился на голубятню — посмотреть на породистых птиц, подаренных не так давно самим Иваном. Который, присев напротив Никиты на стул, принесённый Сивцовым, слушал сейчас рассказ мальчика. Тот излагал всё уже во второй или третий раз. И временами злобно взглядывал на купеческого сына — явно намекая, что не разговорами нужно заниматься. А ещё — давая понять, что именно его, Ивана Митрофановича Алтынова, он считает ответственным за всё произошедшее.

— Парамошка мне этих серых московских турманов показывал, — говорил Никита. — И одного как раз вытащил из клетки — держал в руках. Вот тогда-то мы и услышали, как по лестнице кто-то поднимается на голубятню. Мы решили: это отец вернулся. Знали, вы все вскоре должны приехать домой. Только это… — Он с усилием сглотнул и на миг перевёл взгляд на Алексея. — Только это оказался тот жуткий мужик. Весь в чёрном. И в шляпе чёрной, диковинной: с такими вот широченными полями! — Мальчик обвёл рукой по кругу собственную голову. — Никто в Живогорске ничего схожего не носит. Из-за шляпы я его лица не разглядел совсем. Да он ещё и стоял в тени…

Тут подал голос Лукьян Андреевич:

— Можно попробовать навести в городе справки: не видел ли кто человека в подобном облачении? У нас в таком разбойничьем виде и вправду никто не ходит. Уж наверняка на него обратили бы внимание.

— Да, попробовать можно… — сказал Иван, подавив очередной вздох.

Никакого энтузиазма он по поводу наведения справок не испытывал. Если уж ни одна собака не видела, как его маменька катила по городу в алтыновском парадном экипаже, то на субъекта в чёрном и вовсе не обратили бы внимания — в свете всего, чем заняты были сейчас умы горожан.

А мальчик тем временем продолжал свой рассказ:

— Я глазом не успел моргнуть, а этот чернец уже ухватил Парамошу поперёк туловища — одной рукой. Да так ловко, что тот и пикнуть не успел. А другой рукой ножик ему к горлу прижал. «Ни звука, — говорит, — а не то я ему глотку перережу!» Ну, мы и молчим. Только Парамон голову запрокинул — глядит на этого чёрного во все глаза. И голубя себе за пазуху засовывает. Ну, а чернец поворачивается ко мне и прибавляет: «Скажи своему хозяину: пусть он вернёт то, что забрал. Принесёт нынче до полуночи в свой фамильный склеп на Духовском погосте и там оставит. Иначе братцу твоему не жить!»

Мальчик слегка задохнулся, выговаривая эти слова. На глаза у него навернулись слёзы. Да и кухарка Стеша принялась всхлипывать вдвое чаще. При иных обстоятельствах Иван Алтынов сказал бы, что Никите он не хозяин. На службе тот у него не состоял. Да и вообще — какие могут быть хозяева, если крепостное право отменили больше десяти лет назад? Однако сейчас явно не время было разводить антимонии.

А Никита между тем с собой справился — свой рассказ довершил:

— Ну, а потом он так быстро спустился с Парамошей под мышкой по лестнице, будто в один прыжок её преодолел. Я подскочил к люку — а этот «чёрный» уже выбегал за калитку, что ведёт на задние дворы. Но я всё равно за ним припустил! Только вот отстал очень быстро. И зачем вы только украли у него что-то!.. — И Никита посмотрел на Ивана Алтынова даже не с обвинением, а с каким-то абсолютно взрослым укором.

— Ты за языком-то следи! — одернул мальчика Лукьян Андреевич. — Ишь, выдумал чего: украли!..

Но Иван взмахом руки остановил его. Его сейчас волновали не эти нелепые обвинения. Впрочем, он всё-таки произнёс:

— Это была не кража, а боевой трофей. Причём даже не мною добытый.

Уж конечно, купеческий сын сразу уразумел, кто и что требует вернуть. Но не сам этот ультиматум ужасал его. Он без раздумий вернул бы чертову руку — раз уж она кому-то настолько понадобилось. Вернул бы — если бы не одно обстоятельство.

— Вот что, Никита, — он крепко взял мальчика за локоть, заглянул ему в глаза, — ты должен вспомнить одну чрезвычайно важную вещь. Ты сам лица того «черного» не видел — это я уже понял. А что насчёт Парамоши? Он мог разглядеть лицо того, кто его держал?

Мальчик зажмурился — явно пытаясь восстановить в памяти все детали случившегося. Потом проговорил — медленно, раздумчиво:

— Сдаётся мне, он с тем чернецом даже глазами встретился. Потому как у Парамоши во взгляде что-то такое промелькнуло… Он удивился… Нет, не так: он как будто узнал того, кто его держал!

Сивцов при Никитиных словах стукнул кулаком по дверной притолоке: явно понял, к чему были все эти вопросы. Да и Алексей обо всём догадался, произнес отчаянно и зло:

— Не вернёт он теперь Парамошку — даже ежели мы ему ту штуку отдадим. Парамошка физиономию его видел, да ещё и опознал его!

Иван откинулся на спинку стула, принялся изо всех сил тереть лоб. Случившееся представлялось катастрофой, которую невозможно было ни предвидеть, ни преодолеть.

И тут снова подал голос Никита:

— Да вы же меня не дослушаете никак! Я знаю, куда он Парамошку потащил!

— Что? Что ты говоришь? — воскликнули они все на разные голоса, а Иван ещё и ухватил мальчика за рукав полотняной рубахи.

— Ну, как — знаю? — чуть смутился Никита. — Не точно, конечно. Я ведь хоть и отстал тогда от чернеца, но всё равно продолжал бежать к Духову лесу — понял, что он туда направляется.

— Духов лес велик! — покачал головой Лукьян Андреевич.

Но мальчик, не слушая его, продолжил говорить:

— Этот, чёрный, в лес углубился мигом — будто в воду нырнул. И я бы ни за что за ним не проследил. Но лес в низину спускается, а Живогорск — он на холмах стоит. На Живых горах. Вот я и разглядел сверху: примерно в версте от меня над лесом взмыл серый голубь. Тот самый, что у Парамоши за пазухой был! Может, брат его сам выпустил. А, может, его тот заставил — заметил птицу. Только я видел, откуда ваш турман взлетел. — Голос мальчика зазвенел торжеством, когда он поглядел на Ивана. — В той стороне дорога через болота пролегает — по ней теперь и не ходит почти никто. И ведёт она к одному только Княжьему урочищу!

— К Старому селу! — ахнул Алексей.

Он, как и все в Живогорске, был о том месте наслышан.