Оборотни Духова леса

Глава 4. Зверь

28 августа (9 сентября) 1872 года. Понедельник

«…ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить[1]», — промелькнуло в голове у Иванушки за тот миг, пока он оборачивался.

Позади них, шагах в десяти, темнела между берёзовых стволов массивная приземистая фигура. Но, если бы от неё не исходил беспрерывный рык, Иван решил бы: он видит не зверя, а вставшего на четвереньки человека. Который зачем-то напялил на себя клочковатую звериную шкуру — как во время святочных колядок. Ни в положении этой фигуры, ни в наклоне головы — с оскаленной пастью — не было той натуральной звериной грации, что присуща любому хищнику. Это создание выглядело каким-то неловким, вывихнутым, хотя все четыре лапы имелись у него в наличии.

— Алексей, стреляй! — закричал Иван — ровно в тот самый момент, когда кудлатый монстр оттолкнулся от земли в прыжке.

Конечно, каким бы прыгучим он ни был, перескочить сразу на десять шагов вперёд он не мог. Вот только — ужасающее создание словно бы поплыло по воздуху к Ивану, вытянувшись над землёй в почти прямую линию. Неистово заржал и взвился на дыбы Басурман. Закричал от ужаса Никита, державший поводья собственной лошади и отцовской. А сжимавший пистолет Алексей начал поднимать руку — так медленно, словно к ней привесили пудовую гирю.

Впрочем, время-то, похоже, замедлилось для одного только Ивана. Поскольку, когда Алексей спустил курок старинного дуэльного пистолета, мнимый зверь свой прыжок всё ещё не завершил. А не то он уже вцепился бы в горло купеческому сыну, ноги которого будто вросли в мягкий моховой ковёр, что расстилался под деревьями.

Увы: алтыновский садовник промазал. Серебряная пуля едва задела шерсть на правом боку жуткого зверя. Однако и этого мимолетного касания оказалось достаточно, чтобы сбить монстру прицел. Он приземлился примерно в шаге от Иванушки, который сумел-таки отпрянуть в сторону: за толстый ствол берёзы, что росла неподалёку от деревянного ангела. Зверь крутанулся на месте, будто его слегка оглушило. И купеческий сын успел выхватить из кармана и бросить Алексею мешочек с серебряными пулями, порохом и пыжами. Садовник даже поймал его на лету, но толку-то? На то, чтобы перезарядить старинную игрушку, ушло бы с полминуты — самое меньшее.

— Бегите, Иван Митрофанович! — закричал Никита, всё видевший и явно понявший, кто для зверя — главная мишень.

Однако Иван этого возгласа и не дожидался. Оттолкнувшись руками от берёзы, он помчал прочь — совершая на бегу скачки то вправо, то влево, на манер удирающего от погони зайца. На долю секунды Иванушка испытал сомнение: куда именно ему бежать? Не к руинам ли села — где можно было укрыться в какой-нибудь избе, не до конца разрушенной? Однако он понятия не имел, кто ещё может поджидать его в Княжьем урочище? Сколько ещё таких тварей обитало там? И как он стал бы обороняться от них — теперь, оставшись без своего единственного оружия?

И купеческий сын припустил зигзагами по лесу: проваливаясь в мох и всем сердцем жалея, что не может сейчас прыгнуть в седло своего ахалтекинца, чьи копыта так хорошо приспособлены были для бега по зыбким пескам Туркестана.

Позади что-то кричал Алексей. Но Иван Алтынов слов его разобрать не мог. Он слышал только хрипловатое дыхание зверя у себя спиной — и грузное плюханье, которое возникало всякий раз, когда тот пытался в прыжке настичь добычу.

Раза три кудлатый монстр промахивался в своих атаках. Но, может, и не из-за ухищрений Ивана. Купеческий сын надеялся, что серебряная пуля всё-таки задела зверя по касательной. И, хоть и не намного, но всё же замедлила его

Но — замедленный или нет, а волкулак постепенно приближался. Ивану не требовалось оглядываться, чтобы это понять. Дыхание существа становилось всё громче, а прыжки его завершались уже так близко от купеческого сына, что тот всякий раз ощущал колыхание воздуха, когда зверь приземлялся. А лес между тем становился всё гуще, и берез вокруг почти не осталось: пространство вокруг занимали гигантские тёмные ели, нижние ветки которых спускались к самой земле.

И купеческий сын понял: выход у него остаётся только один. На бегу он ухватился за одну из еловых лап — и пожалел, что для верховой езды не надел перчатки: тут же исколол себе руки. Но, не обращая внимания на боль, он сразу же подтянулся и, перебирая ногами по стволу, моментально взобрался на одну из нижних веток. А потом полез вверх с такой скоростью, что даже Эрик Рыжий, пожалуй, не обогнал бы его.

«Если эти умеют лазать по деревьям, мне конец!..» — мимолетно подумал Иван. Однако тут же услышал звук, который показался ему сладчайшей музыкой: раздосадованный рык зубастого монстра. И, бросив вниз короткий взгляд, Иванушка увидел: зверь, упершись передними лапами в ствол и задрав морду, яростно на него смотрит. Однако попыток за ним последовать не предпринимает. Так что купеческий сын, поднявшись ещё сажени на полторы, сел на толстую еловую ветку верхом и чуть перевёл дух.

Только сейчас до Иванушки стало доходить, какую авантюру он затеял. Да ещё и вовлек в неё Алексея с Никитой! План-то казался простым и разумным: выманить зверя и выстрелить в него из засады. Или — выстрелить в давешнего «чернеца», если на зов Алексея выйдет похититель-человек. Ну, а если никого не удалось бы застрелить, Иван и Алексей отвлекли бы на себя внимание зверя или человека (пусть даже — двоих зверей). А Никита тем временем отыскал бы Парамошу и вызволил его.

И рухнул этот план по очень простой причине. Существа, с которыми они встретились, не были ни волками, ни людьми. Они соображали куда лучше волков. А чутье у них было куда лучше, чем у людей. Так что звериным своим нюхом кудлатый монстр сразу уловил, что к урочищу приблизились гости. И перехватил их ещё на подходе. Немедленную гибель всех троих предотвратило лишь то, что, приняв обличье волка, оборотень не удержался — издал звериный рык перед нападением.

Между тем чернец (Иванушка не сомневался, что преследует его именно он — похититель Парамоши) так просто сдаваться явно не собирался. Задрав морду, он глухо рычал, скреб передними лапами еловый ствол и как будто даже пытался раскачивать его. И теперь купеческий сын обратился внимание на деталь, которая поначалу от его внимания ускользнула: этот волкулак не был чёрным, даже если в человечьем обличье он носил одежду монашеских цветов. В отличие от тех чудищ, что преследовали алтыновскую тройку, этот зверь был обычной серой масти — как и большинство волков. И означать это могло лишь одно: оборотней в Духовом лесу водилось уж точно больше трёх!

«Где же все они были раньше? — задался вопросом Иван. — Почему не давали о себе знать? Или, может быть, давали — да никто не понимал, что происходило…»

И тут серый волкулак перестал царапать ствол когтями. Чуть отбежав в сторону, он резко мотнулся обратно и врезался в древесный ствол кудлатым боком.

Ель была — руками не обхватишь. Но этот волчий таран обладал, казалось, неестественной силой. Ствол дерева содрогнулся при ударе. А еловая лапа, на которой восседал Иванушка, качнулась наподобие опахала. И купеческому сыну, чтобы не упасть, пришлось схватиться одной рукой за ствол. Сделал он это вслепую: глядел, не отрываясь, вниз. Потому и не понял, с чего это вместо древесной коры пальцы его нащупали что-то холодное, подвижное и словно бы чешуйчатое.

Выручило купеческого сына лишь то, что инстинкты его сработали раньше, чем разум. Иван резко отдернул руку, ощутив, как на затылке у него мелкие волоски встали дыбом. И только потом перевёл взгляд на древесный ствол, почти не видный в густом сумраке, который давали мохнатые ветки. Но и того света, который оставался, Иванушке хватило, чтобы уловить на стволе старой ели извилистое, волнообразное движение.

Вёрткая тварь была примерно в аршин длиной, с тонким желто-оранжевым кончиком хвоста, с приплюснутой сужающейся головой. И того же цвета, что и шерсть волков, атаковавших Ивана и его спутников на подъезде к Живогорску. Купеческий сын всю жизнь прожил в этой местности и мгновенно понял, кто присоседился к нему на дереве: чёрная гадюка. И сейчас она начала переползать со ствола на ветку, которую облюбовал Иванушка.

Непроизвольно купеческий сын подался назад — к тонкому концу ветки. И в этот самый момент ель снова покачнулась.

Он помнил, что говорила ему когда-то нянюшка Мавра Игнатьевна: от змей нельзя убегать или отмахиваться. Если уж повстречался со змеюкой, нужно потихонечку, медленно от неё отступать: без резких движений, чтобы её не раздражать. Но как, спрашивается, было сейчас последовать такому совету? Отступать оказалось некуда. А ветка под Иваном так раскачивалась, что за неё пришлось схватиться обеими руками, дабы не сверзиться прямо в зубы кудлатому монстру. И чёрная гадина с шипением разинула пасть, показав ядовитые зубы: пустотелые иглы, наполненные ядом. А раздвоенный змеиный язык задергался, словно пытаясь попробовать жертву на вкус.

Купеческий сын знал: змеи хорошо лазают по деревьям. Слышал и о том, что порой они забираются весьма высоко: выискивая птичьи гнезда, где лакомятся яйцами. Но сейчас сезон гнездования давно прошёл. И все птенцы не только вылупились, но и встали на крыло. Так что же, спрашивается, ядовитая гадина делала на этой верхотуре? Почему ей на земле не сиделось?

— Вот же — гадюка семибатюшная… — пробормотал Иван; ему даже сделалось на миг смешно: гадюка-то была настоящая — без всяких там фигур речи.

А между тем и волкулак явно уловил, что у противника его не всё ладно. Коротко глянув вниз, Иванушка увидел запрокинутую морду чудища, на которой промелькнуло выражение удивленного злорадства. Впрочем, в последнем купеческий сын уверен не был: тут же вновь перевёл взгляд на гадюку. Которая уже начала приподниматься, явно изготавливаясь к нападению. Если бы дерево в этот момент качнулось снова, Иван точно не удержался бы — рухнул вниз. Но, как видно, в Духовом лесу имелись силы, не только вредившие, но и помогавшие внуку Кузьмы Алтынова: волкулак, очевидно, решил выждать, чем кончится дело наверху. Таранить дерево перестал.

Иванушка сунул одну руку в карман сюртука — скорее машинально, чем в расчёте отыскать там хоть какое-то оружие. И пальцы его внезапно натолкнулись на холодный железный полукруг: дужку замка, снятого с секретной подвальной двери. Сердце застучало в груди Ивана Алтынова так, что, казалось — ещё мгновение, и оно, пробив ему ребра, выскочит наружу. Стиснув железную дужку, он рванул замок из кармана. И со всей силы, на встречном ударе, врезал по метнувшейся к нему змеиной голове с разинутой пастью.

Сперва он решил, что промахнулся: извивающаяся тварь не прекратила своего движения. Он замахнулся снова, пусть и знал, что не успеет повторить удар. Но тут чёрная гадюка обвисла на ветке, словно кусок каучукового шланга. И пару секунд купеческий сын мог видеть её размозженную голову. А затем тварь полетела вниз — похожая на кожаный ремень, только без пряжки.

Волкулак видел это и отпрыгнул было в сторону. Но явно уразумел: эта семибатюшная гадюка уже ничем ему не навредит. Да и раньше, быть может, не навредила бы. Среди вещей, что могли убить оборотня, Зинина баушка не упоминала змеиные укусы.

«Зато она говорила про змеиный топор…» — беззвучно прошептал Иван и поглядел на предмет у себя в руке. На замке осталась то ли кровь чёрной гадюки, то ли её выбитые мозги. Однако купеческий сын даже не успел решить: может ли змеиный замок послужить заменой топору? Волкулак внизу, опамятовавшись, снова ударился всем телом о еловый ствол. И, чтобы схватиться обеими руками за ветку, удержаться на ней, Иванушка бросил тяжеленную железяку — вернуть её в карман он просто не успел бы.

Вот только — маневр этот всё равно не помог купеческому сыну. Он не усидел на ветке — начал сползать с неё. А руки его заскользили по хвое. И, болтая ногами, Иван повис саженях в пяти над землей.

Он даже не сразу осознал, что звериный рык снизу больше не доносится. А когда осознал — почти тотчас об этом забыл.

Иван Алтынов понял, что непременно сорвется, за мгновение до того, как пальцы его соскользнули с коротких иголок, и он полетел вниз. Широкая еловая лапа, раскинувшаяся прямо под ним, чуть замедлила его падение. И он даже попробовал за неё уцепиться. Но — когтей, как у Эрика Рыжего, у него не имелась. Да ещё и пальцы он успел исколоть в кровь. Ладони Иванушки только влажно проехались по ветке, и после мгновенной паузы он спиной вперёд полетел вниз.

Ельник устилал мягкий моховой ковер, и всё равно — купеческий сын так грянулся оземь, что из него едва дух не вышибло. Перед глазами у него замелькали синеватые искры, и ему показалось: он хрипло застонал. Но, кое-как сумев сделать вдох, Иванушка уразумел: это не он стонет. И он вскочил на ноги, решив: рядом снова зарычал кудлатый монстр.

Ну, то есть: Иван Алтынов только подумал, что он вскочил. На самом же деле, кое-как перекатившись на бок, он с трудом оттолкнулся от земли, медленно поднялся на четвереньки, и только потом кое-как принял вертикальное положение. «Странно, что волкулак на меня ещё не кинулся!..» — мелькнуло у него в голове. И он принялся озираться по сторонам, для чего ему пришлось поворачиваться всем корпусом: шея у него болела так, что двигать ею он не мог совершенно.

И тут странность с волкулаком разъяснилась.

Иванушка так удивился открывшейся ему картине, что сперва не поверил в её реальность. Решил, что после удара о землю у него зрение мутится. А между тем удивляться как раз и не следовало. Просто — за Ивана Алтынова всё сделал закон всемирного тяготения.

Всего в паре шагов от него, рядом с исцарапанным еловым стволом, лежал — не давешний волк с серой кудлатой шкурой, нет! Там лежал голый мужчина лет примерно сорока, и череп его был размозжен от темечка примерно до правого уха. И тут же, неподалёку, лежал на подстилке изо мха тяжеленный навесной замок, теперь уж точно — перепачканный кровью и мозговым веществом

Однако по-настоящему купеческого сына поразило даже не то, что оброненный им змеиный замок упал точнехонько на голову волкулаку. И что от полученной травмы тот вернулся в человеческий облик — но не умер сразу, а издавал теперь те самые хриплые стоны. К подобному преображению Ивана отчасти подготовила история с отстреленной волчьей лапой, которая стала затем мужской рукой. А что существо это не скончалось на месте, так что же: все дьявольские твари живучи!

Нет, Ивана Алтынова потрясло другое: он узнал этого человека — невзирая даже на его изуродованную голову! И понял, почему его сумел опознать Парамоша: младший сынок Алексея и Стеши нередко бывал в алтыновском доме. Так что наверняка мог видеть дворецкого, которого наняла для себя маменька Иванушки, Татьяна Дмитриевна.

Он-то, этот дворецкий, и валялся сейчас нагишом под еловыми лапами. Иван понял: он даже имени его не знает. Но сейчас совсем не это имело значение. Купеческий сын сделал три неловких шага к поверженному противнику. И медленно, чтобы не потревожить отбитую спину, опустился рядом с ним на одно колено. Дворецкий-волкулак завёл глаза — посмотрел на Ивана. Но стонать не перестал.

— Где Парамоша? — Иванушка схватил раненого за плечо, тряхнул его как следует — сейчас было не до того, чтобы разводить политес. — И где моя маменька? Куда ты увез хозяйку свою — Татьяну Дмитриевну Алтынову?

Дворецкий-волкулак наконец-то перестал издавать хриплые стоны — из горла его вырвался какой-то клекот. И купеческий сын не сразу понял: то был смех!

— На тебе моя кровь… — прохрипел раненый и указал глазами на Иванушкину правую руку, сжимавшую его плечо; на её тыльной стороне и в самом деле обнаружилось круглое кровавое пятно размером с пятак. — Ты тоже теперь проклят. И сделаешься таким же, как я — когда день перестанет быть длиннее ночи…

И, едва он произнес это, как по телу его пробежала судорога, голова запрокинулась, он сделал ещё один судорожный вздох, а затем — его обнажённое тело обмякло и застыло без движения.

Иван Алтынов попробовал нащупать у дворецкого-волкулака пульс: на запястье. Прикасаться к его шее означало бы — ещё больше перепачкаться в крови. Ему хватило и одного пятна, которое почему-то никак не желало стираться, хоть купеческий сын вытянул из внутреннего кармана сюртука носовой платок и несколько раз провёл им по круглой багровой отметине на тыльной стороне своей ладони.

Жилка на руке дворецкого-волкулака не билась. А круглое пятно всё никак не исчезало, сколько Иванушка не елозил по нему платком. Мало того: оно почему-то моментально высохло. Так что на белом батисте кровавых следов не осталось.

И тут в отдалении купеческий сын услышал голоса:

— Иван Митрофанович! — звал Алексей. — Где вы?

— Иван Митрофанович, отзовитесь! — вторил ему Никита.

Но сердце Ивана наполнилось чистой радостью, когда он услышал третий голос:

— Вы живы, Иван Митрофанович?

Этот вопрос задавал Парамоша.