Либеллофобия

Глава 38 Кровь на моих руках

— Ула!

Маррада поманила ноготком в шатёр. Лимани спала, прижимая к шее салфетку. Бабочка только что плотно покормилась новой ши. Нахальная задира в лагере, здесь в холодных горах Лимани вызывала жалость. Разумнее было ограничиться запасами консервов, а не мучить ослабленную кровопотерей шчеру, но Маррада привыкла ни в чём себе не отказывать. Она протянула мне гребни и села на спальник:

— Прибери мои волосы.

Я опустилась рядом и распустила её локоны по спине. Шикарные. Пришлось уложить концы себе на колени, чтобы они не подметали землю. Конечно, Маррада не имела права приказывать чужой ши, но мне нужно было чем-то занять руки, чтобы не шляться по окрестностям. Бабочка достала микроскопическую фляжку в футляре, инкрустированном рубинами, и отпила. Судя по блеску в глазах, уже не в первый раз за день.

— Он посмотрел на Берга.

— Простите, минори?

— Кай, говорю. Перед поцелуем на Берга взглянул. Не на меня, а на Берга, понимаешь?

— Не понимаю.

— О-ох, бестолочь. Если бы на меня — это значило бы, что мстит. Хочет, чтобы приревновала. Но он посмотрел на Берграя!.. Вроде как: «Имей в виду!» — ещё глоток из фляжки. — Оставил на тебе свой знак намерения.

— Вам показалось. Простите, вам показалось, — лепетала я, правда не зная, что сказать. Маррада, по-моему, просто перебрала.

— Ты идиотка? Он Берграю за тебя навалял. Хотя, конечно, между ними долго копилось.

— Не за меня… За карцер.

— А ещё инженер. Два и два не складываешь.

Маррада посмотрела на комм. Кайнорту, должно быть, уже сделали третий укол. Подходило время последнего. Зачем-то я точно это знала.

— Он, конечно, псих, — продолжала Маррада, капнув вина себе на язык и отбрасывая пустую флягу. — Но псих потрясающий. В моём мире таких не было. В моём мире, Ула, мужчины ранимые, как манный пудинг, и замороченные, как юбилейный торт. Случись трагедия, они искренне заплачут на камеру. Лучшие даже напишут об этом сценарий, снимут мелодраму или посвятят песню. Кай оторвал крылья налётчикам, когда мы оказались в одной очереди в банке. Они только успели выкрикнуть: «Это ограбле!..» Редактор моего журнала просматривал новости и объявил, что хочет его на обложку. Перквизитора ассамблеи минори! Мне поручили уломать Кая, потому что я тогда встречалась с его другом. С Берграем. Берг получил отказ, пришлось взять переговоры в свои руки. Кайнорт не грубит дамам… Боже, я была так в себе уверена. До первого разговора наедине. Ты ведь сама видишь, на первый взгляд Кай обычный парень, ну фотогеничен, ну одевается как оболтус. Обаятельный с этими ямочками, когда улыбается. Но не типичная суперзвезда. Я понятия не имела, чего с ним все так носятся! Он не выгнал, конечно, принял. Но эта его сухая обходительность, прохладная любезность, скользкие увёртки. Всё как обычно. Чувствовала себя идиоткой. Между нами была пропасть во всём. Тогда я решила побороть его на своём поле и предложила составить пару на фотосессии. Ведь я звезда. Он просто сказал: «Да, если ты будешь голой».

Маррада криво улыбнулась и помолчала, вспоминая, наверное, как всё прошло.

— Вот так. Мне хватило раза, чтобы пропасть.

— А что Берграй?

— А что Берграй? Бесился. Скандалил. Унижал и унижался. Дрался. Плакал. Но он знал меня. Ещё лучше он знал Кая. Двух беспринципных тварей. Я бы ни за что не вернулась. Мне кажется, я выросла на голову за те месяцы, что провела с Бритцем. И совершенно эту голову по-те-ря-ла. Ведь то, что он лучше других, сразу не видно, но эти его блестящие мелочи, мелочи, мелочи. Кай весь из них. Знаешь, только когда рассмотришь камень под разными углами, понимаешь, чем алмаз отличается от стекла.

— Но в конце концов вы ведь и от него ушли.

— М-м, — она понимающе кивнула. — Даже здесь он не изменил такту. Девочка, я ни от кого не ухожу, ибо я никому не принадлежу. Бритц принимал это… чуть дольше, чем остальные.

Она достала капсулу для шприц-пистолета. Синяя жидкость внутри переливалась в свете сателлюкса.

— Это антидот?

— Я заколебалась, — процедила Маррада. — И хочу, чтобы он умер. Не насовсем, я ведь люблю его. Но дважды подряд за сутки, и он потеряет память.

— По-моему, это уже…

— Молчи! Мне это нужно. Тебе это выгодно.

— Постойте, чего это вы от меня хотите?

Маррада повернулась ко мне в слезах и горячо зашептала:

— Скоро Ёрль кинется искать капсулу, а Кай будет при смерти. Без охраны. Он захлебнётся своей кровью, и если в момент смерти воткнуть иглу между вторым и пятым ребром… — она показала на себе, — вот тут, где сердце… то никто её не заметит, но когда образуется кокон, Кай не сможет инкарнировать. Он умрёт дважды подряд. И потеряет память. А после — я во всём признаюсь. Иглу вытащат. Я же всё-таки люблю его…

Лимани в своём углу тяжко вздохнула и заворочалась во сне. Мы замерли, как заговорщики. План Маррады был зрел, выдержан и великолепен на первый взгляд. Как все планы классических сумасшедших.

— Вам легче провернуть всё самой, минори.

— Я не смогу! Передумаю, рука дрогнет. Я не убийца.

— Я убийца⁈

— Ты этого хочешь, — о, это была соблазнительная правда. — Ула… ты ведь уже пыталась его убить. В землярке не вышло, так вот он — новый шанс. Ты бедовая шчера, ты сможешь. Лимани тупица и слишком лояльна к Каю, как почти все его рабы. Просто воткни иглу — и я позабочусь, чтобы тебе дали свободу. Что угодно ещё проси…

— Думаете, потеряв память, он к вам вернётся?

— Тебе не всё ли равно, что я думаю. Делай. Или убирайся!.. Ну?

Я взяла иглу. Маррада бросила капсулу на камни и растоптала. На этом силы её покинули, и разбитая бабочка рухнула на спальник.

— Между вторым и пятым, — напомнила она и снова показала на себе.

— Я помню. Но не уверена, что у него есть сердце.

— Есть.

Вечер накрывал ущелье туманом и морозцем. Ясно же, Маррада была ещё безумнее, чем Бритц. Конечно, она ни в чём не признается, а если даже и осмелится, что с того? Убийца ведь я. Первой мыслью было найти Ёрля и всё ему рассказать. Но мне стало стыдно за эту мысль. Зерно правды проклюнулось в словах Маррады. Я желала смерти Кайнорту Бритцу. Вынашивала месть долгие месяцы, убить его собственными руками стало пределом мечтаний.

Игла блестела на ладони. Кощунством показалось отступить, даже не примерив этот сценарий. Если повернуть назад, как скоро придётся пожалеть? Уверена, уже через мгновение. Пожалеть если не об убийстве, то хотя бы о том, что не полюбовалась, как заклятый враг утонет в собственной крови.

В потёмках шатра пахло железом и лекарствами. Над Крусом уже взвился плотный синий кокон. В другом конце на спальнике лежал Кайнорт. Сжав иглу в мокрой ладони, я приблизилась. Эзер был весь бледно-серый, как собственный призрак. И дышал всё так же часто, с сухими хрипами. Он ещё боролся с ядом аракиббы. Чем дольше я слушала, тем сильней мне самой не хватало воздуха. И кольнуло в виске при виде синих вздувшихся вен на шее Бритца. Но как же так? Ведь я пришла насладиться его страданием. Получить удовольствие от перекатов крови в его горле. Мокрые ресницы дрожали на полуприкрытых веках, и у меня почему-то тоже заслезились глаза.

«Вот-вот умрёт мой заклятый враг… — повторяла я про себя, подавляя тошноту. — Скоро. Смотри, этого ты ждала так долго».

Хрипы умолкли, и в горле Кайнорта что-то хлюпнуло. Затем ещё. Он вздрогнул и на моих глазах стал синеть. Вены напряглись. Кровь душила его, топила, убивала.

«Если даже не воткну иглу, пусть хоть раз подохнет за всё, что сделал!»

«…н о не потому, что кто-то другой — человек, а потому что человек — ты. Иначе… »

Нет. Нет, катись всё на хрен! Я бросилась на пол рядом со спальником Бритца и с трудом повернула его на бок, к себе на колени. Он откашлял целый стакан крови, сжал мне руку и вдохнул. Какой он был горячий, просто печка.

— Дыши ещё, злодей… ну, пожалуйста… всё хорошо… — я гладила его по спине, отводила светлые волосы с мокрого лба. — Ненавижу тебя.

Кайнорт вдохнул ещё. Потом я вернула его на место, уже не синего, но ещё в бессознательном напряжении. Я была вся в его крови…

…когда в шатёр влетели эзеры. Схватили, толкнули, оттащили. Обыскали.

— Это что! — Инфер отобрал иглу и взмахнул ею. Руки мне стянули за спиной, не успела пикнуть. Где же была их хвалёная реакция, когда Маррада крала капсулу? Ёрль и Пенелопа пытались смешать для Кайнорта другие препараты взамен антидота.

— А я сразу неладное заподозрил, когда капсулу не нашёл! — сокрушался Ёж. — Надо было оставить Нахеля караулить! Ещё секунда, и эта бы ему спицу под ребро!..

Ёж схватил меня за горло колючей лапищей и встряхнул.

— Если без антидота не выкарабкается, висеть тебе с распоротым брюхом!

— Я не хотела убивать! Я его…

Пощёчина.

«…спасала».

— Мотивов убить было выше крыши! Скажи-ка, а какой мотив у тебя был не убивать, мерзавка?

Берграй потемнел лицом. Мне никто не верил. Я себе не верила. Взяли с поличным, с иглой над телом Бритца, в его крови! Про Марраду даже не стоило заикаться, чтобы не получить ещё оплеуху. У растерянной Пенелопы при взгляде на меня всё валилось из рук. Помощи ждать было неоткуда.

— Не знаю, что и делать. Мы не можем казнить ши без санкции хозяина, — сказал Ёрль, дрожа от негодования. — Знаешь, что, Берг, отведи её подальше и привяжи, как следует. Кайнорт рано или поздно очнётся и сам решит, чего ей оторвать и в каком порядке.

Берграй потащил меня вон из шатра: из холода на мороз. «Рано или поздно, — крутилось в голове. — Да снаружи без термопледа и спальника я околею раньше, чем Бритц очнётся, чтобы собственноручно меня вздёрнуть». Медная оса унесла меня в чёрные скалы, в укрытую от ветра щель. В щеке торчали ежовые иглы. Инфер стягивал мне ноги в лодыжках и в коленях и молчал. Крепил узлы и петли к скале. И молчал.

— Берг, пожалуйста, дай мне дождаться его в шатре. Я ему всё объясню! Берг!

Вместо ответа мой рот перевязали ветошью. Берграй вытащил иглы из моего лица, долго сверлил своими сапфирами и ответил:

— Я уже простил тебе одно покушение. Думал, ты та особенная, кто встанет наконец между мной и Бритцем. Мерзавцем, которого я презираю, но которому обязан жизнью. Добрая и ранимая. Неспособная за себя постоять. Ангелок с обострённым чувством справедливости… Защищал тебя, Ула, обманывал и рисковал, чтобы дать шанс уйти по-хорошему. Но всему есть предел. Ты оказалась настолько бессовестна, что пыталась убить того, кто лежал при смерти! Это не просто низость, это самое дно. Выходит, из моей постели тебя выгнала не гордость, а сиюминутная спесь. Будь у тебя гордость, может, и Волкаш был бы жив. А ты не лучше того, чьей смерти пожелала. Поверь, мне больно и стыдно тебя связывать, и я, дурак, снова буду просить Бритца о помиловании. Но считаю, тебе нужно остыть здесь и подумать.

Он покрылся медью и улетел.

Из-за адреналина и обиды холод долго не чувствовался. Но время шло, руки и ноги, стянутые путами, затекли. Дышать было трудно и больно. Заснуть — невозможно, разве что потерять сознание. Шея опухла от верёвки, ошейник врезался в кадык. Звёзды провернулись в щели над головой, как в калейдоскопе: я съехала вбок и повисла в ещё худшей позе.

Жалела ли, что не послушалась Марраду? Подвешенная у склизкого чёрного камня, я думала так: ведь всё равно схватили бы. Смерть здесь или под дулом армалюкса — всё одно. И даже лучше, что последним поступком в жизни стало спасение, а не убийство. Кого угодно, теперь уже не имело значения. Чистыми руками легче тянуться к небу, говорила наша бабушка. Нет, я не жалела. Просто смертельно устала, а сон никак не шёл. Обморок тоже. В полубреду дрожала я и дрожали звёзды, пока чёрная тень не заслонила их.

Кто-то шаркнул по камню сзади. Верёвки ослабли, я не удержалась и упала лицом на чьё-то плечо. Волкаш? Пенелопа? Пришелец освободил руки, и меня подхватили, оберегая от удара о камни. Уложили, вытащили кляп. Сателлюкс резанул по глазам.

— У тебя губы синие, — произнёс Кайнорт синими губами.

Зачем-то он провернул мой браслет и щёлкнул. Набрал код на ошейнике и снял его!

— Только прямо сейчас не превра… — прохрипел он, но…

Но это было сильнее рефлекса, сильнее природы: свободная от блокировки, я тотчас обратилась. Опрокинула эзера на спину, выволокла под звёзды и взревела над ним паучихой. Затрясла клыками, осыпала паутиной. Ударить его, разор-р-рвать, растерзать! Здесь никто не помешает, а после — пуститься наутёк!

— Убивай, ну.

— Превращайся, Бритц!

Но Кайнорт — ещё белый, с опухшим горлом — лежал под моим брюхом, раскинув руки, и в его глазах отражались звёзды.

— Я не могу. Сил нет. Убей так, никто не узнает.

Мои ноги затряслись. Усталость навалилась вдруг так тяжело, что началось обратное превращение. Сопротивление отняло последние силы. Я обернулась человеком и рухнула на Бритца. Голая: комбез разорвало хитином. Кайнорт вытащил что-то тёплое из чипа-вестулы и набросил мне на спину. Мы так и остались валяться. Встать, даже двинуться не получалось. У эзера был сильный жар, его сердце колотилось, как пульсар.

— Что это значит? — прошипела я. — Браслет, ошейник. Маррада всё рассказала?

— Нет, Лимани.

— А ты так и поверил… рабыне.

— Ну, я пришёл сюда убедиться лично, что Ула не бьёт лежачего. Теперь ты можешь уйти.

— Уйти?

— Не хочу владеть тем, кого не достоин.

Он был в той же, пропитанной кровью одежде. Очнулся и сразу сюда? Я не стыдилась лежать вот так, чувствуя парализованным телом каждую складку на его форме, ремешки и молнии. Никакой грязной подоплёки. Никакой пошлости. Кайнорт не шевелился и не трогал меня. Так боятся спугнуть синичку, случайно севшую на плечо.

— А ты испугался.

— Ты себя со стороны-то видела? Трёхметровая паучиха.

— Сознание… теряю. Мне плохо… Расскажи что-нибудь. Расскажи, почему стал умбрапсихологом.

— Чтобы не стать психом, Ула.

— Нет, давай издалека.

Ему потребовалось время, чтобы справиться с хрипотой:

— У моей матери был карфлайт. Это летающая… вроде как машина. Модель превосходная, если вовремя перебирать движок. Мама ухаживала за ним, как за членом семьи. Пока он вдруг не сгорел. Сам по себе, на парковке. Отец сказал: «Дорогая, это не беда. На днях выпустили классную модель». И подарил ей новый карфлайт. — Кайнорт сглотнул и полежал ещё молча. — Ещё у мамы была собака. Ну как собака. Такая карманная мелочь, пуховка с мокрым носом, звали Омлетка. Надо же, я всё ещё помню… Омлетка. Мама брала её на рауты в ассамблею, кормила с губ. Как-то раз она сходила на выставку собак. Разговоры все выходные были только о щенках. Отец сказал: «Дорогая, вторая собака — это утомительно, я не уверен…» На другой день Омлетка съела что-то не то… и мама, скрепя сердце, приняла от нас новую собачку. А ещё у мамы было двое детей.

Только сухие факты. Он рубил их и бросал мне, и силой воображения голые розги обрастали жутью. Спина под тёплым плащом покрылась мурашками. Но ведь я сама просила, поэтому сжала зубы и ждала, когда Кайнорт отдохнёт, чтобы продолжить:

— Осенью ассамблея устраивала благотворительный концерт. Там выступали очаровательные сиротки в парадных платьицах. После этого мама сделалась странной. Листала каталоги игрушек, забывала забирать нас из школы. Отец сказал: «Дорогая… нет. Мы не потянем троих детей, это уже слишком». Через неделю у брата в руках взорвался фейерверк. Повезло, что он был просрочен: малыш инкарнировал в ту же ночь. На следующее утро папа собрал чемоданы и увёз нас с братом на другой конец света.

— О… — всё, что у меня вырвалось в ответ.

— У меня это в генах, Ула: её безумие. Я хотел держать его под контролем. Поэтому психология.

Его голос ослабел и охрип совсем. Мягкий сон забирался под плащ. Я пошевелилась из последних сил, чтобы уткнуться в горячую шею эзера.

— Ула? — позвал он спустя несколько минут.

Решив, что я сплю, Кайнорт осторожно обнял. Положил ладонь мне на голову и прижался щекой к виску. Когда я не пошевелилась, обнял сильнее. А под моей щекой билась его отравленная жилка. Случилось кое-что пострашнее смерти: я помнила, что сделал Кайнорт Бритц, как будто это было сегодня. Но это больше не работало как раньше. Ужасные, непростительные поступки никуда не девались, не меркли и не сглаживались, но уже не лезли на передний план. Какая же вышла подлость, думала я: от природы склонный идти на свет, одарённый излучением света, способный служить свету — этот рыцарь присягнул чёрной, тёмной крови, которая его вскормила. Вскормила — а теперь ела его живьём.

Бежать. На восходе.

В шатрах ещё спали, когда я накинула лишний плед на Лимани, прихватила сменный комбез, стащила паёк у Ёрля и, обернувшись пауком, дала дёру по скалам. Путь лежал на запад от Пика Сольпуг, вдоль горбатых кряжей. А дальше через пустошь — к шоссе на Гранай.

Алебастро щедро разливал молочный свет по склонам. А ведь ещё дня три назад казалось, что ядерная осень похоронила Кармин. Кряжи скоро закончились. Я распрощалась с горами и под вечер уже вязла в разноцветном песке. В отличие от гравийных барханов, эти сильно изматывали. Устав бороться с песком и пылью, я превратилась и надела комбез, чтобы передохнуть.

Стоило развернуть кулёк с едой, как на горизонте завился дымок. На всякий случай я спустилась с бархана и легла на живот. Мало ли, кто там… Случился уже один неизвестный друг, и чем это закончилось? Рядом зашумело. На голову посыпался песок, повалил дым, загорелись два жёлтых глаза в пыли. Монстр ревел, скрипел и визжал, наезжая сверху. Взбрыкнув, он заглох в сантиметре от моих клыков. Пыль легла ему на голову.

То есть, на кабину?..

— Вот так ничего себе! — воскликнули голосом Чпуха.

Бархатрейлер Баушки Мац! И она за рулём. Чьи-то ручищи втащили меня в расхлябанную дверь. Прижали к грубой коже партизанской куртки.

— Волкаш… Волкаш! — столько счастья за одну минуту сложно представить. — Значит, вы правда сбежали!

— Нет, я один. Ооинсом пришлось пожертвовать, он ни в какую не хотел рисковать.

— Значит, его засыпало? Но почему, ведь он знал об опасности?

— Мой ошейник начал садиться ещё в лагере. После первого боя батарейка сдавать начала. А перед отправлением так и забыли зарядить, но неужели я бы напомнил? К ночи мне удалось его снять.

Значит, Волкаш воздействовал на Ооинса диастимагией, чтобы тот — на свою беду — перебрался в самое опасное место.

— Под утро, когда уже можно было бежать, я бросил ошейник на землю и ударил там, где мрамонт сильнее размок. Ооинс не прогадал с местом! Жалею только, что не успел его вытащить, когда началось. Сам еле ноги унёс. И ещё жалею, что на спящих не действует диастимагия, уж я бы разделался с эзерами.

— Почему же ты меня не разбудил!

— Я искал тебя в темноте на ощупь, но не нашёл, крошка.

Правильно: ночью на мне была куртка Кайнорта, вот атаман меня и не нащупал.

— Бритц сразу засомневался, что ты погиб, — я усмехнулась. — Он не поверил, что ты мог поступить как идиот.

— Дьявол, а ты, значит, поверила, — Волкаш рассмеялся и растрепал мне волосы. — А ты как сбежала?

— Меня отпустили. Но самое главное, Кайнорт добыл Тритеофрен. Вторую треть. Кажется, синтофрен, он управляет ядерным синтезом.

— Это не страшно. Теперь эзеры способны отключить на Урьюи связь и электричество, что с того? Оружие-то останется.

— Но без электричества тартариды не взлетят. Бойня пойдёт на планете.

Повисла тишина, и только трейлер громыхал по барханам. В нём не было, кажется, ни одного винтика, не дребезжавшего что есть мочи. В кабине у Баушки Мац звенели талисманы, бусы, обереги.

— Тогда это задница. И всё автонаведение обесточат…

— Волкаш, скоро твоя остановка! — крикнула Мац, не отвлекаясь от дороги. — Шоссе впереди.

По правде, снаружи машина поднимала столько пыли, что ни дороги, ни остановки никто не разбирал, кроме Баушки, но на то она и звалась ведьмой, раз видела побольше прочих.

— Ты уходишь? — удивилась я.

— С нами связалась майор Хлой из разорённого бункера. Она набирает отряд для освобождения Граная от мародёров, там нужна моя помощь.

— А эквилибринт? Ты же хотел с него начать?

— Придётся отложить. Увы, в тюрьме десятки пленных, а в столице десятки тысяч.

Трейлер заглох носом вниз у подножья бархана. Такая у Баушки Мац была система торможения: встрять и раскочегаривать по новой. Я скатилась с сиденья в руки Волкашу, и, пользуясь неловким моментом, обняла его:

— Только давай там… поосторожней.

— Хорошо, крошка.

— Привет передавай майору Хлой.

— От кого? — хмыкнул атаман. — Да и ты её тоже не знаешь.

— Всё равно передавай.

Он спрыгнул с подножки, качнув кузов, обратился скорпионом и зашуршал прочь. Я пересела вперёд, ближе к кабине.

— Иди вон супа похлебай, — скрипнула Баушка Мац и поддала газу. Адская машина хрюкнула, расстреляла бархан из выхлопной трубы и покатилась.

— Отвези меня к эквилибринту.

— Чево?

— Кайнорт будет добираться к нему ещё сутки. А мы успеем к утру. Баушка Мац, пожалуйста, отвези. Мне очень надо.

— Вопрос жизни и смерти? — поддел Чпух.

— Да… там… мой самый дорогой человек. Хочу его вытащить.

— Из эквилибринта нельзя сбежать, Ула, — сказала Мац. — Так уж он устроен: и сама погибнешь, и других за собой утащишь.

— Но я же не могу не попробовать! Я же не могу!

Долго-долго звенели серьги и бусы. Долго скрипел бархатрейлер в пыли. Наконец болотная ведьма крутанула руль и послала волну песка в сторону.

— Тут быстрее, чем по шоссе. Обогнём Гранай и утром будем на месте.

— Спасибо, Баушка Мац! — я кинулась целовать её в щёки.

Чпух свесился с багажных антресолей и пялился на меня. А я на пыль за окном. Наверно, лампы в трейлере не светили с тех пор, как животные звались на «А».

— А ты назвала его по имени, — ядовито произнёс мальчишка.

— Исчезни.

Я не стала уточнять, кого Чпух имел в виду. Ещё не хватало придавать значение словам. Колёса зашуршали по-другому: Баушка Мац вырулила на окружную дорогу.

— А раньше только по фамилии.

Он опять. Не дожидаясь, когда отвесят оплеуху — он уже знал, я могла — Чпух смылся к себе на антресоль.