Либеллофобия

Глава 28 Умрешь за меня?

После вспышек в ущелье Пенелопа бродила сама не своя, повторяя, что всех там, должно быть, перебили партизаны. Связаться с разведчиками не удалось. Время от времени рыжая бросала на меня растерянный взгляд, и я искренне хотела побыть рядом. Но Язава и Тьель так радовались выстрелам, что я и не знала, куда себя деть. Да и побаивалась шастать среди эзеров из-за Маррады. Неприятно было сознавать, что присутствие Бритца в лагере стало гарантом моей безопасности, но что правда, то правда. В сумерках я прихватила банку с брысками, бесполезный линкомм, над которым давно ковырялась, и выскользнула за внешний контур. Никто не остановил: бежать здесь было попросту некуда.

Ветер сбивал дыхание. Но я терпела ради того, чтобы побыть одной. Прислонившись к пузатому ледяному шару на краю долины, я разложила детали и принялась колдовать над приёмником. День ото дня потребность отправить сообщение становилась маниакальной. Старенький линкомм когда-то давно работал от карминских спутников, и теперь я мастерила из него двойного агента: подключала к аппаратам эзеров.

В банке звенели брыски. Линкомм ловил неустойчивый и слабый, но подающий надежду сигнал от вражеских спутников. Я снова была почти счастлива… и здесь, в одиночестве, не стыдилась этого.

Пока сзади не шаркнуло. Я подскочила, чтобы обежать ледяной шар.

Он. К противоположной стороне моего убежища прильнул Кайнорт Бритц. Сидел в наушниках, скрестив ноги, а над его кедами плясали голограммы. Тексты на разных наречиях, какие-то символы. Горы справа, горы слева, горы сверху. И в центре грозный белый змей с лиловой гривой. Бритц делал вид, что не замечает ничего вокруг. Я долго боролась с желанием раствориться, а потом спросила:

— Крус вернулся?

— Да.

И сделал музыку громче.

— Пенелопа волновалась, — зачем-то буркнула я и вернулась на свою половину.

Настроение испортилось, кровь застучала в уши. Это моё убежище, здесь мой ночник! Но раз Бритц дал понять, что не собирался вторгаться в мои дела, так уж и быть. Тоже сделаю вид, что здесь никого нет. Я достала флакончик с кровью и брызнула в банку с брысками: сытые мухи светили ярче.

— Не пойму, тебе здесь что, неприятностей мало? — донеслось сверху.

Бритц сидел верхом на шаре и пялился на брысок. О, конечно. Его принесло на запах крови.

— На этой стороне мои правила, — я провела невидимую черту по льду носком ботинка.

— Война, плен, рабство — это всё игра для тебя?

— Что-то вроде. Вы же не считаете всерьёз, что человек может владеть человеком? Между взрослыми разумными людьми не может быть права собственности.

Он убрал наушники в карман и уселся поудобнее.

— А что между нами?

— Общественный договор. Вы эксплуатируете в меру наглости, а я — думаю, что хочу. В меру наглости. Я — то, что у меня вот здесь, — постучала пальцем по голове. — И здесь, — по сердцу, — и оно не доступно к заказу.

— На твоём месте я бы попрактиковался отвешивать люлей, если собираешься кровоточить среди кровососов. Довольно неловко проповедовать ценности трансгуманизма со жвалами на шее.

— На ком попрактиковаться?

— Лучше всего на мне, — предложил Бритц. — Сумеешь царапнуть, весь лагерь будет держаться от тебя подальше.

— Вы же будете всё отрицать.

— Зачем?

— Репутация, — промямлила я, всё ещё надеясь, что это шутка.

Кайнорт отстегнул оружие, снял портупею и достал нож из рукава.

— Мне опять нужен словарь, чтобы узнать, что такое эта «репутация».

Он соскользнул с шара и протянул мне второй нож. Я взяла его за кончик, как крапиву. Без рукояти, голый кусок металла чуть толще с одной стороны и тоньше с другой. Обоюдоострый клинок в виде полумесяца. Наверное, он эффектно балансировал на кончике пальца. Если бы я умела с ним обращаться.

— Керамбит, — познакомил нас Бритц.

Так вот чем он меня убьёт сейчас.

— С чего нач…

В мгновение ока эзер оказался позади, его локоть обхватил мою шею, а керамбит кольнул под язык.

— Из этой позиции, — он надавил на кончик лезвия.

Нет, я махалась и повизгивала. Но ни один удар не попал в цель — не то чтобы я вообще понимала, куда бью. Моей целью был эзер целиком. Счастье, что удалось вывернуться из захвата и отскочить. Шаг, и меня пихнули под колено, заваливая ничком. Удержавшись на четвереньках, я описала полукруг лезвием и развернулась лицом к Бритцу. Керамбит свистнул у него над головой. Мимо! Ещё попытка — и земля выбила из меня дух. Лёд таял под затылком, холодил за шиворотом.

— И всё?

Кайнорт смотрел спокойно, как я приходила в себя. Лёгкие свистели от страха. Я что-то пробулькала в ответ.

— Тринадцать секунд, и ты сдалась.

— Я думала, вы на самом деле убиваете!

— И ты сдалась, — повторил он, поднимая меня с ледяной глазури. В этих прикосновениях уже не было ничего общего с теми инородно-резкими, в драке. Какие были настоящие, неизвестно.

— Даже не пытайтесь меня стыдить. Целых тринадцать секунд против рой-маршала!

— Я не обращался, не выпускал крылья и не использовал ведущую руку. Осталось только глаза завязать.

— Так завяжите! — я оторвала полоску от палантина и швырнула ему.

Мне показалось, это было уже ой как чересчур, так насиловать границы его терпения, но Кайнорт подобрал ткань. Просто подошёл и подобрал с земли.

— Ты какая-то напряжённая, — он задумчиво похрустел плечами. — Попробуем под музыку.

— Драться. Под музыку.

— Психолог ерунды не посоветует. На. Это композиция, под которую меня в болоте утопили.

Наушник был ещё тёплый. Я прицепила его на кожу за ухом. Звук передавался в виде вибрации в обход слухового прохода прямо на улитку: при помощи костной проводимости. Бритц что-то настроил — и в моей голове зазвучал минор.

— Это реквием, — он завязал глаза моей тряпицей, сложив её вдвое и дважды обернув голову, а я сделала вид, что поверила. — Там сначала медленно. Слушай.

— А резать когда можно будет?

— Вот вместо вопроса надо было резать, теперь жди другого случая. О! Напряжение растёт вместе с басами: это эффект инфразвука. Он заставляет сердце принять высокий старт. Но ты пока этого не осознаёшь и не дёргаешься зря. Не дёргаешься, говорю.

Да как он видел? Следующие секунды я не сводила глаз с противника, чтобы не дать ему дважды за вечер застать меня врасплох. Ударные подгоняли сердце. Каждой клеточкой я ощущала: сейчас бросится.

— Не сопи, Ула.

Он не двигался, и даже веки под тряпкой не дрогнули. Сейчас. Плечи расслаблены, дыхание, будто во сне. Вот сейчас! Ожидание удара стало невыносимым. Зачем я слушала эту музыку, когда давно могла…

Мой керамбит заскрежетал о его керамбит. У самой шеи Бритц перехватил лезвие. Как⁈ А вот так. У него в голове звучала та же музыка. Он угадал момент, когда я передумаю. Он читал меня… потому что мы думали одинаково. Чувствовали одинаково.

— Не выключай! — крикнул Бритц, досадной подножкой посылая меня боком в ледяной булыжник. — Используй ритм против меня, Ула, влезь в мою голову. Там весело.

— Ты подглядываешь! То есть вы.

— Да нет же. Прими это: противник — точно такой же человек. Как и ты.

Но он не был человеком. Клавиши ушли на нижний регистр, я неуклюже кувыркнулась назад и порезалась о свой же нож. Хорошо, что Кайнорт не видел. Признаться, двигался он куда медленнее, чем в прошлый раз. На запах, на звук. Я не шуршала палантином и не делала лишних шагов, не семенила, чтобы не ломать лёд. Два выпада с керамбитом — мимо. Но Бритц тоже промахнулся! Больше не хотелось убежать в лагерь. Посчастливилось порезать ему куртку и сильно ударить локтем, но крови пустить никак не удавалось. Я становилась только бешеней от своих промахов. Бросила тихариться. Ритм финальной арки реквиема торжественно пульсировал в унисон с оглашением вердикта: «Убить!» Перерезать, перерезать таракану глотку, хотя бы ценой жизни!

Я рассекла ему висок и повязку на глазах. И мир качнуло, дёрнуло. Камни опять ударили в спину. Рядом рассыпались брыски из разбитой банки. Сквозь вату тошноты и шока пробивалось:

— Тихо… тихо.

Кайнорт распластал и удерживал меня шестью лапами. Крылья за его спиной закрыли небо.

— Ты убита, потому что вышла из себя.

— Это не честно: ты меня увидел.

— А кто стащил повязку?

Я села с его помощью, отползла к шару и бросила наушник на лёд. По спине словно прокатилась тележка с каменоломни. Какой провал. Бритц был слеп, а я не только не воспользовалась, но и сама же ему помогла. Мне на колени легла фляга из гидриллия. Вернув портупею на пояс, а керамбит в рукав, Кайнорт опустился на камень неподалёку. В свете тлеющих брысок его глаза казались хрустальными лупами. Как у стеклянной кошки.

— Допивай всё. И зажми льдинку в ладони, ты порезалась. Расскажу кое-что об «общественном договоре» с эзерами. Я ещё помню, как это было. Без этих вот всех, — он поводил рукой в воздухе, — криоспреев, медполисов и режима отдыха для доноров. Тогда наши рабы считались кем-то вроде скотины. Они умирали от холода, их сбивали карфлайты, разили болезни, голод и непосильная работа. Умирали совсем молодыми. Трупы не убирали, их просто накрывали брезентом или стряхивали на обочину и засыпали известью. Если раб ломал шею, спускаясь в шахту, или подхватывал пневмонию, или обваривался кипятком — хозяин похуже отвозил его на эвтаназию на ближайшую бойню. Хозяин получше заказывал эвтаназию на дом. У нас с братом была гувернантка-шчера. Редкое в те времена сокровище. Перелом бедра: на неё упал новый рояль. Звучит, да?.. Мы так плакали… Шчера продолжала учить нас сольфеджио, лёжа в постели, пока спустя неделю не начался некроз тканей. Отец ходил сам не свой. Даже спросил однажды за завтраком: «Детки, а не повременить ли нам с каникулами в горах? Тогда, может, и не придётся звонить на бойню». — Кайнорт сделал паузу и смотрел на меня в упор, пока не убедился, что я действительно поняла, чем всё закончилось. — Гораздо, гораздо позже я вдруг обнаружил, что ненавижу горы и сольфеджио.

Тошнота сворачивала внутренности.

— С тех пор хоть что-то изменилось?

— Да, разумеется, — быстро ответил Кайнорт. — Трупы теперь убирают.

— Зачем мне это знать? Все эти ужасы.

— Чтобы не рассчитывать на здравомыслие эзеров, кровоточа и не имея под рукой керамбита. Большинство из нас на пороге перелома, но ещё не за ним. Для эзеров ты, Ула, — уже, может быть, не вещь, но всё ещё собственность. Уже не скотина, но каста второго сорта.

— Но ты понимаешь… Ты ведь понимаешь, что так нельзя?

— Понимаю.

— Что это отвратительно, когда высокая цивилизация мучает братьев по разуму!

— Я всё понимаю, Ула. Только за эту истину эзерам нужно умереть от удушья. Без эритроцитов. И ещё убить близких, погубить многих и многих родных. Чтобы кто-то чужой где-то там — выжил.

— Очевидные истины стоят того, чтобы отдать за них жизнь!

— Очевидно, я тоже хочу жить. Умрёшь за меня, Ула? — и поймав мой взгляд, полный искреннего бешенства, закончил: — Видишь. Вот и я за тебя — нет.

Мне пришлось идти в лагерь рядом с Бритцем, потому что брыски давно погасли, а эзер зажёг сателлюкс. У контура я спросила:

— Почему мы говорим на октавиаре?

— Мне не трудно.

— Нет, я же слышу, что трудно.

— Зато я слышу твои собственные слова, а не аналоги из полевого справочника.

На самом деле я хотела спросить, почему он не полетел до лагеря, а отправился пешком.