Либеллофобия

Глава 33 Перелом

— Проходи, Ула.

В мягком свете бра Берграй был страшно красив.

— Здесь тепло, — вежливо сказала я, зная, что положено что-нибудь сказать, но совершенно растерявшись. Эзерглёсс моментально забылся. По правде, я и на родном языке понятия не имела, о чём вести беседу. Капитан вгонял меня в ступор.

— Присядь. Ты бледна… может, вина?

— Я бы съела что-нибудь.

— С вином.

Властные объятия пилотных кресел не допускали возражений. Этим вечером Берграй не совершал обычной вольности и не нарушал границ моей болезненной отстранённости от эзеров. Я наконец расслабилась настолько, чтобы проглотить канапе с бриветкой. Инфер улыбнулся и подался вперёд, касаясь своим бокалом моего.

— Играть со шпажками канапе идёт тебе гораздо больше, чем собирать шиборга.

— Я не знаю светских манер.

— Ты от природы изысканна. Гувернёры потратили не один десяток лет, приучая меня есть согласно этикету, пить согласно этикету… спать и драться согласно этикету. Говорят, если вздумал бунтовать против правил, то нужно сперва их усвоить как следует. Чтобы даже этикет нарушать согласно этикету.

Берграй высыпал что-то в мой бокал. Напиток вспыхнул и погас.

— У меня третья линька. Эти кристаллы расслабляют и снижают чувствительность.

Флёр романтики растворился в том же бокале. Напрасно я разыгрывала леди со шпажками, ясно ведь было, чем закончится вечер. Меня искромсают осиные жвала, как обещала Йеанетта. Бриветки исчезли с тарелки неприлично быстро. Затыкая ими рот, я думала только об одном. Ни в коем случае не брякнуть:

— Берграй, как вы… как ты откроешь клетку?

— Всё будет хорошо, — Инфер встал, протягивая салфетку, и не сводил глаз с моих губ, пока я их не промокнула легонько. Из-за рефлекса они были недоступны для эзера. Но он забрал и приложил мою салфетку к своим губам, вдыхая мой запах.

— Нас не отследят по ошейникам? Как мы от них избав… — но меня прервали с ноткой раздражения:

— Всё будет хорошо.

— Прости, да-да.

— Пойдём. Я покажу тебе, где живу.

Он подал руку, и я опять машинально её приняла. Вино неприятно стукнуло в висок. Берграй проводил меня к широкому экрану. Его поверхность была чёрной и вязкой, словно из ферромагнитного киселя, и в этой голографической жиже плавали изображения небесных тел. Чем дальше, тем тусклее, как в омуте. На тёмных водах качались жёлтые и голубые шары звёзд, вокруг которых болтались планеты-мячики.

— Там глубоко?

— Длина руки, но кажется, что бесконечно, правда? Это медиа-ликвор, или просто ликвор, прототип имперских конвисфер. Высокоэнергетических голограмм.

Берграй запустил руку в омут и схватил звезду. Та потянула за собой планеты и вытащила новый кусок космоса. Приближаясь к поверхности экрана, шары выглядывали наполовину, как барельеф, а потом лопались и исчезали. На их место всплывали новые. Наконец показалась та часть вселенной, о которой я и не слышала. В центре ликвора вращалась тусклая бордовая звезда. Её поверхность покрывала бурая короста с редкими протуберанцами.

— Это Эзерминори, — сказал Инфер, приближая звезду. — Она была нам домом миллиарды лет.

— Вы жили на звезде? Как такое возможно?

— Эзерминори — планемо: звезда, которой не хватило энергии, чтобы вспыхнуть. Сто лет назад, после имперской бомбардировки, планемо воплотила мечту: стала наконец звездой.

Берграй повернул Эзерминори вокруг оси, и из космических глубин всплыло чудовище. Это был конгломерат астероидов, сцепленных в один большой улей. Судя по масштабу экрана, между соседними астероидами могла поместиться целая планета. Улей лениво ворочался, подставляя бока под тусклые лучи Эзерминори. Редкие вспышки на звезде достигали половины пути к улью, и тогда от последнего отрывались белёсые куски атмосферы.

— А это наш новый дом. Невесть что, но… тот, другой, уже и забылся. На каждом астероиде свои атмосфера и система жизнеобеспечения. Ближе к центру теплее и нет радиации, но там только искусственный свет и не видно неба. Его просто нет, живёшь как под крышкой кастрюли. Это тяжело. Снаружи светло и прохладно, но солнечный ветер разрушает флору, а магнитные бури вредят здоровью. Многие предпочитают армию: дислокации флота раскиданы по другим системам, но их я тебе, конечно, не покажу.

— В этом улье совершенно невозможно жить по-человечески.

— Мы и не люди, Ула, — улыбнулся Берграй, касаясь моей руки, чтобы напомнить о напитке.

— Но вы завозите туда рабов с разных концов вселенной.

— Я бы не дал тебе умереть так скоро.

Вино потеряло утончённость: так много я отпила одним махом, чтобы убить в себе всё разумное и светлое.

— Такие экземпляры пауков, как ты, нужно заливать янтарём, — Инфер забрал бокал и задержал мою руку в своей.

Кончики пальцев защипало. Ощущение его кожи на моей настолько обострилось, что стало страшно: вдруг таблетки не подействовали? Я взглянула Берграю в глаза и сосредоточилась на совершенных линиях его лица. «Он потрясающий. Он хорош, как редкий алмаз», — повторяла я. Это было даже смешно: вытерпела столько боли, вынесла столько унижения, а теперь… Но он обещал, что всё будет хорошо. «Всё будет хорошо», — принялась я за новую мантру.

— Если бы ты стала моей ши… — Берграй взял меня пальцами за подбородок, целуя в кончик носа.

— Я не…

— Тише. После.

Меня подтолкнули к чему-то мягкому. Свет бра померк по щелчку, остались только фонарики сателлюксов. Я обернулась: софа и шикарный меховой плед. Выпустив из виду Берграя, я вдруг ощутила его губы у себя за ухом.

— Ты дивно пахнешь, Ула, — прошептал он и завёл мои похолодевшие руки за спину.

Из его рёбер с треском выпростались медные лапы и обхватили меня крепко, плотоядно. Такой страх я испытывала только на тренировке с Бритцем в долине. Инфер заметил дрожь:

— Неужели впервые?

— Да. Нет.

Строго говоря, он уже не был первым. Неужели Кайнорт не растрепал, только чтобы похвастаться?.. Крылья застили свет, и Берграй в полёте уронил меня на плед. Вино, мех, и анестетик размягчили меня, как игрушку. А Берграй — после всего — расскажет Кайнорту? Откуда взялась эта мысль и почему так больно скребла? Горячие ладони ласкали мне живот, осиные лапы царапали ткань. Саднило кожу под комбезом. Чуть-чуть. Коленом Инфер развёл мне ноги и прижался бёдрами, покачиваясь вверх-вниз. Не давая прикрыться, целовал мои ключицы и рвал сорочку на груди.

Некуда деваться. «Это всё равно случится, — твердил здравый смысл. — Это уже происходит, а завтра — свобода». Может быть, тело и стало ватным, вялым, но сознание кричало от ужаса. Я не могла с ним справиться, как с истеричным ребёнком, впавшим в исступление на прививке: ни логикой, ни разумом, ни уговорами, ни кнутом, ни пряником.

Я не хочу.

Исчезнуть бы. Или потерять сознание. Исчезнуть… Хвост скорпиона можно скрыть под маскировочной вуалью! Поразительно, насколько легко вырвалось:

— Берг… нет.

— Тебе больно? — его глаза излучали искреннюю тревогу.

— Нет. Я просто не могу. Я не могу!

— Ула, так бывает. Вино с анестетиком… Просто расслабься, ладно?

— Берг, ты очень… Ты нежный и красивый, — я лепетала какую-то ересь, тормоша своё полусонное тело, чтобы сползти по софе на пол. — Ты почти совершенство. Но я не хочу.

Как же по-идиотски это выглядело со стороны. Полуголая девчонка лепетала обалденному мужчине, что она его не хочет. Не хочет даже в обмен на жизнь и свободу.

— Позволь мне остыть снаружи. Я проветрюсь и вернусь.

— Ты серьёзно? Будешь бродить ночью в таком виде?

— Мне это нужно сейчас! Я вернусь. Разреши только…

— Ула, постой, — он потянулся, чтобы вернуть меня на софу. — Иди ко мне, и наутро будешь свободна. Я же обещал!

На груди ещё тлели его поцелуи. Но чем ближе к выходу, тем становилось легче.

— Прости меня! — слёзы смешались с потёками крови на исцарапанной жвалами шее. — Я не хочу. Понимаешь?..

— Ула, стой!

Клинкет поддался. Снаружи потянуло замогильным сквозняком долины.

— Ула! — прогремел Инфер, взлетая с софы, и меня обожгло молнией.

Я упала в проходе. Электрическая нить протянулась от ошейника к брелоку на поясе Берграя, меня дёрнуло назад. И тотчас отпустило. Сквозь туман боли набросился опустошающий страх. Инфер метнулся ко мне, приподнимая на руки:

— Ты в порядке? — его трясло не меньше моего. — Прости, прости, прости меня! Это просто рефлекс…

— Рефлекс? — пробормотала я, соображая, и гнев отбросил меня назад к клинкету. — Так ты дрессируешь непокорных ши? Электроошейником, как служебных сук?

Берграй яростно сдирал брелок с ремня:

— Это чёртова первая реакция! Ула… пожалуйста, прости меня!

Но я вывалилась в темноту и побежала прочь. Бросила шанс на свободу сокрушаться на полу воланера. Так значит, рефлекс. Естественная реакция хозяина, привычный аргумент в диалоге с рабыней. Даже не представляла, на что способны ошейники. Обрывков комбеза и сорочки под ним едва хватило, чтобы закутаться, но спину продувал хлёсткий ветер. Чудилось, что Берграй нагоняет сзади. Что где-то вибрируют крылья медной осы. В боку закололо, но я уже знала, где спастись.

Карцер обустроили в пустом рефрижераторе.

Я ворвалась туда, держась за клочки комбеза. Внутри стояла глухая тишина, и мороз пробирал ещё круче, чем снаружи. Под ногами было узкое вентиляционное окно шириной с ладонь.

— Кайнорт! — я заколотила в бронированный заслон рефрижератора. — Ты здесь? Бритц! Проснись!

И припала к земле, пытаясь заглянуть в щель. Сверху скрипнуло:

— Ну?

Там на уровне глаз открылось ещё оконце, пошире. Из него на меня смотрели белые бриллианты. Я даже растерялась от их света и спокойствия. Наверное, он уже спал. Если на таком морозе можно уснуть.

— Что случилось? — глаза безразлично просканировали меня с головы до ног.

— Браслет у тебя с собой?

— Да.

— Давай его сюда.

Без лишних слов Кайнорт передал в окошко прозрачный браслет. Я схватила его, пока Бритц не передумал.

— Как его активировать?

Отворились полоски окошек во всю длину заслона. В рефрижераторе с голыми стенами и стальным полом ночевали двое. Ёрль Ёж щурился на меня из угла. На Кайнорте не было ни куртки, ни хромосфена. Их бросили сюда в чём арестовали. От вида замороженных арестантов мне стало ещё холоднее. Эзер пропустил руки сквозь окошки и щёлкнул браслетом. Его пальцы были ледяные и едва сгибались.

— Я смотрю, ты подготовилась по всей форме, ши, — он намекал на то, что я, можно сказать, без белья.

— Да, и отметила заодно.

— Не пей много, впереди трудный день.

Створки задвинулись, только глаза сверкали в темноте.

— Оставьте шиборгу две пары ног свободными, — сказал Кайнорт. — Он будет лучше маневрировать.

— Мы так и сделали. Да, я ещё думаю накинуть камуфляжную вуаль на хвост. Он станет невидимым!

— Блестяще, — в окошке показалась карточка. — Держи полис.

— Зачем? Я в порядке.

— На всякий случай. Там уже немного осталось. Увеличение груди тебе не оплатят.

Щель захлопнулась, и вернулась гробовая тишина. Минуту я ещё постояла у рефрижератора, переваривая мысль, что у судьбы странное чувство юмора. И побежала в мастерскую.

Перед Пенелопой объясняться не пришлось: она спала сидя, уронив голову на хвост модели. Я прокралась в душ и с наслаждением осыпала себя целым барханом шелковистых песчинок. Форма, пропахшая вином и Берграем, полетела в печку. Мы потеряли полтора часа.

— Пенелопа! — растолкала я её. — Есть идея!

Рыжая с трудом собрала глаза в фокус.

— Налей крови, умираю, как спать хочется. Ты чего это бодрая?

— Проветрилась.

— У тебя что, браслет Кая? — она выкручивала мне руку, не веря глазам. — И чем это от тебя пахнет? Ты же в столовую ходила.

— Там… давали… вино на ужин.

Пока меня не было, умница Пенелопа, не поддаваясь панике, доделала газовый резак и даже начертила орудия для второй пары ног. Ей пришла идея задействовать сварочные пушки, чтобы склеить лапы чемпиону галактики. Мне стало стыдно, что оставила рыжую одну.

— Пенелопа, а ты тоже хотела бы жить на Урьюи?

— Да, — просто ответила она. — На третьем слое астероидов я небо вижу только на экранах. Темно, душно, тесно. Для большинства эзеров даже здешние пустыни — курорт. Если Бритцу удастся сохранить биосферу на Урьюи… Прости, Ула.

Вуаль была готова через час. Модель размахнулась иглой — и хвост пропал!

— Запус…

Но я уже запустила: для чистоты эксперимента требовался эффект неожиданности. Хвост смёл Пенелопу через всю мастерскую и бросил в угол.

— Башку тебе откусить! — Она расправила крылья, чтобы встать. — Я передумала тебя выкупать, Ула. Знаешь, с Бритцем тебе в самый раз.

Спустя ещё три часа мы обошли модель, любуясь работой. Уходя, Пенелопа строго-настрого приказала мне ложиться спать. Но оставалась ещё одна чрезвычайно важная диверсия. С двумя флягами горячего кофе я отправилась в карцер.

— Ёрль! Ёрль Ёж! — я поскреблась в заслон.

Долго не отвечали. Уж не околели ли там эти двое? Но вот из окошка выглянули колючки. Морозный парок клубился из рефрижератора.

— Чего тебе?

— Держи, я тебе кофе принесла погреться.

— Я в шубе, не мёрзну.

— Бери, зря, что ли, бежала? — я затолкала фляги в окошко.

— А две-то мне на что?

— На всякий случай. Поделишься с… кем-нибудь там.

Я убежала прочь, пока он не нашёлся, чем возразить, или упаси бог, не задал бы вопрос.