Либеллофобия

Глава 20 Я иду к насекомым

Кошмары истощали поначалу, но скоро вошли в привычку. В очередной раз, заплутав в пульсирующих артериях коридоров, я проснулась и насторожилась: в землярке кто-то разговаривал. Тихо, почти шёпотом. Была полночь. Мы жили по двое или трое, и Баушка Мац сразу определила меня в пару к Волкашу. Обычно он спал как убитый, а я стеснялась и шмыгнуть при атамане. Первые секунды не могла разобрать, что именно меня встревожило. И почему сердце вдруг заколотилось так бешено. Я навострила уши:

— … и теперь его держат в эквилибринте, — говорил Санчоус атаману. — Но покуда тараканы ещё здесь, лучше в тюрьму не соваться.

— Так Лау жив?

— Да! Бритц хочет выпытать всё об этом вашем приборе, но после резни в бункере Уитмас наверняка уже ничего не скажет… Чем его теперь возьмёшь-то?

— Палачи эзеров знают своё дело.

— Тогда почему насекомые ещё здесь? — возразил карминец. — Не в обиду, Волкаш, но по мне, так чем раньше расколется твой Лау, тем раньше эзеры слиняют с Кармина.

— Так ты в партизаны ушёл, чтоб на Баушкиных харчах переждать, пока всё само утрясётся? — рассердился атаман. — Выкрадем атташе Лау, и дело с концом.

— Ага! Только Бритц утихомирился! Выкрадем, и он сожжёт весь континент!

— Значит, начнём с Бритца. Я не собираюсь сидеть здесь и давить брысок, как болотная кикимора.

— Иди-ка сам! Убей живореза!

— Он сверхчувствителен к диастимагии суидов. Я бы заставил его вырвать себе глаза и съесть.

— Кто бы тебя ещё подпустил. Да там на расстоянии выстрела — патруль с восприимчивостью к твоей магии не выше пяти из ста. Нет у нас управы на Кайнорта Бритца, хоть ты лопни. И к эквилибринту пути нет, пока живорез тут.

В этот миг я тронула Волкаша за плечо, и он расплескал чай от неожиданности.

— Я согласна.

И поймав ошарашенный взгляд, повторила:

— Я пойду к насекомым, я согласна.

— А ты, случайно, не лунатик? — усмехнулся Волкаш и протянул руку, приглашая к столу.

Двое изучали меня в свете танцующих брысок. Кажется, впервые за десять дней они разглядели во мне зверька сложнее амёбы. По новой некрасивой привычке я тряхнула волосами, чтобы занавесить лицо.

— Да ты позавчера еле ноги унесла от Баушки Мац, — напомнил Санчоус. — Что случилось?

— Подумала и передумала.

Волкаш медленно поднялся, стянул блестящие дредлоки в высокий хвост и с видом категорического несогласия выдавил:

— Хорошо.

Наутро мы втроём опять сидели в трейлере Баушки Мац. Она начищала золой оловянные бусины, подавала Чпуху, который нанизывал их обратно на лески, и наставляла:

— Пойдёшь к ним рабыней. Через три дня мы нападём, и твоё дело — запереть старших офицеров в штабе. Портал поломать, чтобы они выбраться не смогли. Там-то Волкаш их и прижмёт. Всех разом.

Я даже кивать боялась, чтобы не расплескать информацию.

— В лагере эзеров три контура, — пояснил Волкаш, — штабной в центре, за ним солдатский и складской. Они разделены барьерами из водяной плазмы. Плазмотроны охраняются, но ведь нам и не нужно, чтобы барьер отключился. Наоборот, ты сделаешь то, чего никто не ждёт. Как только мы прорвёмся — сломаешь замок на портале со стороны штаба. Маршалы окажутся в ловушке.

— Тогда они просто сами отключат барьерный плазмотрон, разве нет?

— Они не решатся, пока диастимаг-суид в штабе: если снять барьер целиком, весь лагерь обречён. Маршалы будут вынуждены остаться со мной внутри.

Мы какое-то время смотрели на бусины Баушки Мац, переваривая план. Вывести из строя замок не так уж и сложно: ломать — не строить. Но Волкаш выбрал меня не из-за близости к электронике. Штабной портал отпирался только изнутри, а это означало, что шпиону необходимо было внедриться в самый центр. Хилую девчонку, по словам атамана, скорее поселили бы в безопасном офицерском контуре.

— Маршалам на глаза не попадайся, — предостерёг Волкаш. — Особенно Бритцу. Умный он, скользкий. Ни слабостей, ни комплексов, зато недреманное око и молекулярный нюх. Лучше эту мразь обходи стороной. Твоё дело маленькое: замок.

— А если меня выкинут к солдатне?

— Постарайся, чтобы не выкинули, — настояла Баушка Мац. — Любой ценой. У тебя в этом шансов поболе, чем у Волкаша. Или даже Чпуха.

Мы просидели до вечера. Всё время, пока Баушка Мац говорила об эзерах, пока увещевала и науськивала, а потом по дороге к землярке — Волкаш глядел на меня испытующе, заговаривал с опаской. Вдруг передумаю? Раньше, чтобы завладеть вниманием атамана, приходилось вставать на цыпочки и лепетать по два-три раза одно и то же, а теперь он сам искал мои глаза. Мы присели у земляркиной пасти. Куртка на атамане скрипнула: его одежда состояла из хрустящих кожаных лоскутов, сшитых по фигуре. Только вместо обычных швов лоскуты соединялись металлическими застёжками-молниями. Вдоль, поперёк, зигзагом или наискосок через всю спину. Смотрелось впечатляюще и дерзко. Волкаш мог прятать там потайные карманы и даже менять фасон.

Был тот самый сумеречный час, когда Алебастро не успел завалиться в болото, а Пламия уже вынырнула ему навстречу. На красном раздувшемся лике её сверкали жёлтые пятна.

— Слышала легенду об этой парочке? — спросил Волкаш, и я отрицательно мотнула головой. — Здесь рассказывают, что давным-давно Алебастро и Пламия были двойной звездой. Пламия — худенькой и золотистой. Они замечательно смотрелись вместе. Но однажды Алебастро увидел, как на холодной блуждающей планете появилась жизнь. Это были какие-то букашки. Они бы вскоре замёрзли, как это часто случается в космосе. Но Алебастро сжалился. Он оторвался от Пламии, чтобы изменить траекторию и стать солнцем для букашек. Пламия разгневалась: как он посмел! От злости она покраснела, от зависти распухла. Но, как ни старалась, так и не догнала Алебастро, чтобы отомстить за предательство. Всё потому, что Пламия была слепа и не видела, куда ей лететь. Тогда она придумала, как раздобыть глаза: она стала пухнуть всё сильней, и в конце концов взорвала одну планету на своём пути, а вскоре и вторую. Видишь? — он указал на пятна. — «Очи Пламии», это горят обломки планет, им уже несколько веков. С тех пор Пламия догоняет Алебастро по шажочку в год. Придёт время — миллиарды лет — и звезда распухнет так сильно, что поглотит Кармин. Отомстит за всё.

— А Кармин-то ей чем насолил?

— А те две планеты, которые глаза? Месть — она не для справедливости, Ула. А только чтобы сделать больно. Говорят ещё, если Пламия раздобудет себе рот — погубит ещё планету — то, возможно, им с Алебастро удастся поговорить.

И вдруг он меня поцеловал. Отрывисто и жёстко, будто ужалил.

— Горжусь, что в одном отряде с тобой, Ула.

Ошарашенная, не успела я и фокус поймать, как Волкаш уже удалялся прочь от землярки.

— Сегодня спи долго, — бросил на ходу. — Утром будь готова.

Спи долго… Волкаш не шёл у меня из головы. Теперь вместо того, чтобы спать, я лежала и думала: почувствовал ли он рубцы на моих губах? Должно быть, да. Шрамы ещё кровоточили от неосторожного прикосновения. От его поцелуя — от моего первого поцелуя — запомнились только жжение и привкус сукровицы. Ночевать он так и не вернулся.

Утром меня растолкал Чпух:

— Эй. Вставай, шпионка. Проспала восемь часов кряду! Там Баушка Мац тебя зовёт.

Он мял какие-то тряпки в тентаклях.

— Вот, — кинул их на постель. — Баушка выторговала у дюнкеров паучий гардеробчик. Может, убили в нём кого. Не тушуйся, постирано!

Я вскочила и расправила вещи. Боже, какое чудо. Белоснежная блуза, всего-то ничего велика. Бурое пятнышко на воротнике едва заметно: Мац бережно выводила его. Холодной водой. И шёлковая иссиня-чёрная юбка в пол. Я выгнала Чпуха из землярки, заперлась и потратила целый час на песочные ванны и зубные порошки, чтобы привести себя в порядок. Такие шелка следовало надевать только на чистое тело. Только свежие локоны имели право ниспадать на плечи блузы. В этом наряде предстояло идти в наступление. Это был мой особенный мундир.

Позже в трейлере Баушка Мац качала головой и одобрительно цокала:

— Фигурка-то у тебя тощая, зато ножки ладные, длинные. А глазищи! Волосы только отрезать пришлось. Не сберегла, вываляла в саже. Ну ничего. И по плечи сойдёт.

— Нахваливаешь как товар с рынка невольников, — смутилась я. — Может, мне обратно в комбез?

— Глупая, ты должна быть чересчур хороша для солдатни. Тебе же в штабе нужно остаться, так? Надо понравиться старшим.

— Я не буду с ними спать.

— А тебе ещё никто и не предложит! — буркнула Мац. — Ишь замяукала. Вот солдаты уж точно затаскают по койкам, а офицер для красоты оставит. Бритц так вообще — минори. Эти со всякими не ложатся, много о себе мнят.

— Для красоты оставят? Баушка Мац, так ведь я уродина. На месте офицера я отправила бы такое рыло в свинарник, а не в штаб.

На этих словах даже в носу защипало.

— Ну-ка, подойди к свету.

Карминка взяла из бардачка какой-то бутылёк, смочила кусок марли и приложила к моей щеке. Корочка зашипела, но больно не было.

— Отёки спали, — бормотала Мац и отпихивала мою руку, настойчиво обрабатывая шрамы. — Большие синяки мы тебе вывели. И корки сейчас размягчим. Потом умоешься — я тебе настоящей воды плесну — и больше не будет кровить. Где уродина? Я тебя без шрамов не видала. Не знаю, может, ты красотою Пламию затмевала… тогда теперь-то уж, конечно, куда уж тебе до Пламии…

— Нет, не затмевала, — рассмеялась я.

Не стала больше ныть. Это уже звучало бы неблагодарно. За десять дней я одна извела здесь столько воды, сколько весь отряд тратил за месяц.

Мы ехали к эзерам на тропоцикле Волкаша. На двухколёсном самодельном звере, быстром, но оглушительном. Вечером он вывез нас к нужному месту. Туманной пустоши, где болото граничило с каменистыми гребнями и другим таким же болотом. Волкаш назвал это Кумачовой Вечью. Ветер швырял мои юбки, сыпалась кудрявая стружка: где-то над нами проплывала примёрзшая к сфере пилорама. Волкаш достал узкий чокер из серого металла. Подцепил невидимый крючок, чтобы раскрыть.

— Ошейник рабыни, не спрашивай, как достался, — сказал он и застегнул на мне чокер, сам морщась, будто от боли. — С этой минуты ты не сможешь превращаться. Только выпускать хелицеры.

— А это правда — про рефлекс на чужаков? Чпух рассказал.

— Правда. Если эзер вздумает поцеловать тебя в губы, ты вонзишь клыки прежде, чем сообразишь, что происходит. Но никто из них нарываться не станет, не бойся.

Прощание вышло скомканным. Волкашу нельзя было отсвечивать у тараканьих границ. Может, атаман не был бы так суров, если бы не этот ветер.

— Иди, — сказал он охрипшим голосом. — Заберись повыше на гребень, они сами тебя увидят. Скажешь, потерялась на днях.

— Волкаш… если получится… если маршалов не станет, ты ведь освободишь эквилибринт?

— Я сделаю, что смогу, Ула.

Он рванул молнию на куртке под самое горло и завёл тропоцикл. Опять одна. У меня с собой ничего не было, ведь по легенде рабыня отстала, а не сбежала. Только линкомм на запястье. Спутниковый, а значит, бесполезный. Я выпросила его у Баушки Мац и носила в качестве часов. Воняло болотом. От дальнего истукана отделилась тёмная точка: эзеры выслали патрульный дрон. Спустя минуту он перегородил дорогу и пискнул, требуя остановиться. А потом завис над макушкой и сканировал с головы до ног, решая: вызвать хозяина или убить на месте.