В тени чужих холмов

Глава 15

…К реке, называемой Беспачо, мы вышли в канун Дня всех святых, что было признано добрым знаком. По утрам у людей валил пар изо рта. Одеяла покрывались изморозью. Индейцы продолжали неотступно преследовать нас по берегам реки. Открытых нападений не случалось, но несколько раз нашим канонирам приходилось пускать в ход гаубицу. Очевидно, бьющая по зарослям картечь производила на дикарей должное впечатление. Наши разведчики доносили о следах крови найденной на берегах. Индейцы ненадолго исчезали. Потом все начиналось снова. Ночами, невзирая на бдительность часовых, у нас исчезло уже три человека. Попытки вступить в переговоры, упирались в упрямое нежелание краснокожих признать силу нашего оружия. Наши проводники и переводчики уверяли, что хаяда вообще не признают мирных переговоров. Это дьявольское племя не желало ни торговать, ни просто разговаривать с нами. Их вожди лишь угрожали…

…Три барки сгорели полностью. Часть припасов наши люди успели выгрузить под градом стрел, летящих с противоположного берега. Солдаты непрерывно палили по зарослям. Бой был упорным, и, несмотря на то, что с нашей стороны был лишь один убитый и с десяток легкораненых, на поселенцев свирепость хаяда произвела гнетущее впечатление. Люди повеселели лишь когда рейнджеры приволокли в лагерь двух пленных, захваченных на нашем берегу. Оба хаяда были совсем юны. Возможно, они еще не достигли возраста воина. Но они были мужчинами и краснокожими и Де Конель приказал их повесить. Рейнджеры позаботились о том, чтобы казненных было видно издалека. Злобные завывания дикарей были подтверждением того, что доказательство нашей непреклонной решимости замечено.

… на совете практически единодушно было решено основать блокгауз и факторию на высоком холме у реки. Хотя краснокожих не было видно уже несколько дней, об осторожности забывать никто из насне собирался…

…Утром, под охраной стрелков, наши люди принялись валить лес. По ночам уже так холодало, что количество заболевших множилось с каждым днем. С гор дул резкий холодный ветер, приходилось даже днем жечь костры. На открытой вершине широкого холма мы чувствовали себя в безопасности, но даже за дровами приходилось отправлять людей под охраной. Наши немногочисленные уцелевшие лошади так же паслись под присмотром солдат…

…Место, выбранное для поселка, оказалось даже удачнее, чем казалось на первый взгляд. Река, особенно у впадающего внего ручья, просто кишела рыбой. Мальчишки со своими примитивными острогами без труда добывали пропитание для всей семьи. Охотники подстрелили двух лосей, опрометчиво подошедших едва ли не к самому лагерю…

…Все девять человек были безжалостно вырезаны, оскальпированы и брошены у самой вырубки, без сомнения с единственной целью, - внушить нам ужас и отвращение. Погоня за злодеями результатов не принесла. Индейцы, увлекая рейнджеров и солдат своими дьявольскими завываниями, уводили их все дальше и дальше от реки. Опасаясь попасть в засаду, лейтенант Валлер приказал прекратить преследование…

…Хаяда в этой пустынной местности являлись единственным племенем, представляющим угрозу. Редкие семьи индейцев иных племен, кочевавшие на каноэ по реке, относились к злобным хаяда с вполне объяснимым ужасом. Сложные отношения между хаяда и соседними племенами оставались загадкой не только для нас, цивилизованных людей, но и для наших переводчиков и проводников. Невзирая на единый с хаяда цвет кожи, наши индейцы опасались местных дикарей, больше чем наши мужественные солдаты и поселенцы…

…Оставалось до конца неясно, с какой целью эти трое вождей явились в лагерь. Майор и агент Компании потратили несколько бесплодных часов на переговоры. Никакой сделки заключить не удалось. Дикари не желали ни о чем слушать. Товары их не интересовали. Дикари упрямо требовали от нас немедленно покинуть их землю. Возможно, в тщетности переговоров был виноват язык хаяда, совершенно неизвестный нашим переводчикам. Но и у меня, и у всех кто наблюдал за переговорами со стороны, сложилось впечатление, что индейцев интересовало лишь одно, - когда мы уйдем?…

…Положение сложное. Строительство частокола почти не продвинулось. Люди боялись даже спускаться к реке за водой. Нас ободряло лишь одно, - по-видимому, индейцы решили, что переговоры свидетельствуют о проявленной нами слабости. Их воины открыто появлялись на опушке, без тени стеснения разглядывая лагерь. Майор де Конель приказал не стрелять и не проявлять внешней враждебности... Между тем, этим утром траву покрыл первый, пока еще исчезнувший к полудню, снег…

… И тогда было принято решение разрубить узел одним ударом. Окончательные переговоры де Конель назначил на утро 11 ноября. Момент был выбран удачно. Разведчики донесли, что большая группа воинов хаяда отправилась на запад. Здесь же остались вожди с небольшим эскортом. Вероятно, главари дикарей были уверены в скорейшем нашем изгнании и лишь оспаривали друг у друга честь лично выпроводить "бледнолицых" за границу

своих земель. Утром 11 ноября…

…Звук трубы изумил дикарей. До сих пор нашему отряду было не до соблюдения воинских церемоний. Теперь же наши солдаты, рейнджеры и поселенцы застыли в строю ровных шеренг. Серьезные, торжественные, полные решимости люди. Знамя, впервые за экспедицию извлеченное из чехла, развевалось на холодном ветру. Я стоял в строю лейтенанта Бройля, и не постыжусь признаться, что в тот миг мое сердце преисполнилось гордости за нашу новую родину. Все распри и споры были позади. Мы все как один были готовы пролить кровь за цивилизованное будущее этих девственных земель…

…Индейцы с неторопливым достоинством двигались к разведенным кострам. Разостланные новые одеяла пестрели на жухлой траве. Новая металлическая посуда, котлы и рулоны материи, должно быть, неудержимо влекли взгляды дикарей, но их жестокие размалеванные лица хранили выражение ледяного равнодушия. У костров наших "гостей" в одиночестве встречал майор де Конель. Я в очередной раз отдал должное его личному мужеству.

Вождей в лагерь явилось чуть более трех десятков. Очень легко одетые, выставляющие напоказ свои шрамы и свои изумительно расшитые пояса. Вооружены дикари были на удивление небрежно: ножи, томагавки, лишь некоторые имели короткие боевые дубинки. Дикари явно манкировали опасностью, самоуверенно являясь практически безоружными в стан противника многократно превосходящего их численностью…

…они прошли в каких-то двадцати ярдах от меня. Ружья у меня не было, но оба пистолета, тщательно заряженных и проверенных, торчали за поясом. Вожди шествовали медленно и высокомерно. Я до боли сжимал рукоять надежного английского пистолета, и смотрел, стараясь запомнить каждую мелочь. Рядом со мной взволнованно дышали товарищи по оружию. Ни один из вождей не повернул к намголовы. Как ни странно, я был разочарован. Хотелось встретиться взглядом хотя бы с одним из этих кровожадных убийц. Удивительно, но все они оказались невысоки ростом. Во время перестрелок и нападений, за коими мне приходилось наблюдать к счастью преимущественно издали, все хаяда, казались высокими и грозными воинами…

…Де Конель любезно улыбался. Группа вождей в молчании стояла перед ним. Несколько воинов ступили своими мокасинами на новые одеяла. Большего пренебрежения к пришельцам индейцы высказать не могли. Наш майор приподнял руку в изящной перчатке. Из шеренги выступил бледный как смерть горнист. Де Конель не торопясь, отступил к нему, принял из рук начищенный сверкающий горн. Хаяда безмолвно наблюдали, очевидно, считая происходящее неким ритуалом. Майор насмешливо улыбнулся вождям, и небрежно вернул горн солдату. Тот, как и было условленно, немедленно протрубил. В тот же миг двойные шеренги наших стрелков направили стволы ружей на индейцев.

Хаяда не тронулись с места.

Предполагалось что, догадавшись о ловушке, дикари немедленно кинутся спасаться. Одна из сторон широкого прямоугольника нашего строя была предусмотрительно оставлена свободной. Наши военные собирались дать залп вслед бегущим, и немедленно пленить немногих уцелевших. Захватить всех вождей хаяда майор де Конель не рассчитывал. Мы достаточно хорошо знали неукротимый нрав краснокожих головорезов.

Ни один из вождей не шевельнулся. Они как будто не замечали что на них направленно добрые полторы сотни стволов.

После незначительной паузы, вызванной растерянностью, скрывшийся за первой шеренгой стрелков, майор скомандовал вступить в дело переводчикам. Наш главный проводник закричал, переводя индейцам, приказ бросить на землю оружие и сдаться, за что вождям была обещана жизнь.

Хаяда по прежнему не шевелились. Глядя на их высокомерные застывшие лица, можно было подумать, что их души уже отправились в свой дикарский ад.

Повинуясь приказу майора, все три взвода наших стрелков сделали шаг вперед. Стволы ружей оставались направлены на группу индейцев. Теперь заблуждаться не могли бы и наивные животные.

Вожди не двинулись с места.

Переводчик прокричал снова. Голос его сорвался. Метису-кайнога явно было не по себе. Как и всем нам. В полной тишине тихо пел холодный ветер, да хлопало развевающееся в его ледяных порывах полотнище нашего знамени. В этот тяжелый и решающий момент я был готов присоединиться к открытому протесту нашего святого отца и добросердечного мсье Лаво, высказанному утром, когда всем нам стал ясен замысел наших военных. Как показало дальнейшее развитие событий, противники кровопролития были совершенно правы, сразу же мужественно осудив ошибочное и единоличное решение майора де Конеля.

Шеренги наших стрелков настолько сблизились, что было уже опасно стрелять. Пули могли зацепить наших же товарищей. Упрямство индейцев сыграло нам дурную услугу.

В этот, запомнившейся мне на всю оставшуюся жизнь, миг, раздался громогласный приказ де Конеля. Майор скомандовал залп. Он был прав, ничего иного нам в данной ситуации не оставалось. Голос майора звучал решительно и даже весело. Наш командир был рад одним ударом завершить затянувшееся противостояние.

Оглушительно выпалили ружья. Но за мгновение до этого дикари, наконец, уловив своим звериным чутьем какую судьбу уготовил им предводитель пришельцев, кинулись прямо на ружейные стволы.

Как я уже упоминал, мне довелось стоять на левом фланге шеренги предводительствуемой лейтенантом Бройлем. Солдат рядом со мной почти не было. Охотники, переселенцы, двое проводников-кайнога, гребцы с барки господина Лаво. Выстрелы грянули вразнобой. Все заволокло дымом. Крики, стоны, звуки падающих тел… Я едва успел выхватить из-за пояса второй пистолет, как из клубов дыма возник широкоплечий окровавленный дикарь. Клянусь, на его размалеванном лице сияла зловещая улыбка...

Катрин видела тот бой воочию. Пусть во сне, зато до мельчайших подробностей.

…На ногах осталась едва ли треть окруженных хаяда. Большинство главных вождей были убиты первыми же залпом, так как именно в них, украшенных перьями и амулетами, и целилась большая часть стрелков отряда де Конеля. Еще несколько индейцев свалили пистолетные выстрелы в упор. И всего лишь десяток хаяда добрались до шеренг белых пришельцев… Над завесой не успевшего рассеяться порохового дыма взлетел боевой клич. Еще никогда даже самые опытные ветераны из солдат и рейнджеров майора де Конеля не сталкивался со столь яростной и самоубийственной атакой. Хаяда не пытались прорваться. Они убивали. Мелькали ножи и томагавки. Солдаты отбивались, не успев примкнуть штыки. Поселенцам и гребцам было проще, - топоры и тесаки все носили у пояса. Но состязаться в близкой резне с разъяренными индейцами не мог практически никто. Одинокие воины-хаяда терзали рассыпавшиеся шеренги как волки стадо овец. Вопли людей погибающих под дурно откованными ножами индейцев огласили холм. Солдаты и поселенцы падали со вспоротыми животами, перерезанными глотками и ранами в спинах. Лейтенант Валлер упал с лицом размозженным прикладом старого мушкета, которым один из краснокожих воинов, завладевший брошенным оружием, пользовался как палицей. Майор Конель тщетно собирал вокруг себя солдат. Смешение рядов солдат и поселенцев, призванное сплотить шеренги для точной стрельбы, теперь сыграло против экспедиционного отряда. В довершение всех бед, в тыл лагеря ударили затаившиеся на опушке индейцы. Помочь отправившимся на переговоры и окруженным вождям два десятка воинов не могли, но теперь, воспользовавшись, тем, что внимание охраны лагеря отвлечено, хаяда подкрались вплотную к окруженным недостроенным частоколом палаткам. Часовые в одно мгновение пали от выпущенных почти в упор стрел, и краснокожие ворвались в периметр лагеря. Визг женщин, крики раненых привлекли внимание майора Конеля слишком поздно. Впрочем, заметь он нападение минутой раньше, помочь лагерю солдаты все равно не смогли бы. Отразить нападение на тылы пытались лишь бомбардиры у бездействующих гаубиц.

Лагерь в одно мгновение превратился в хаос. Женщины, дети, вся толпа зрителей, наблюдающих издали за нравоучительным истреблением дикарей, оказалась совершенно беззащитной. Толпа выплеснулась за ограждение из повозок, наскоро вкопанного частокола и баррикады из бочек и мешков.

Индейцы, скрываясь за палатками, непрерывно стреляли, и каждая стрела настигала цель. Хаяда не щадили ни женщин, ни детей. В траву падали пожилые женщины, проделавшие безумно длинный путь от родного Манчестера и Роттердама, вопящие мальчишки, девушки, и молодые матери с младенцами на руках. У самого частокола еще не стихла яростная схватка. Отчаянно сражалась четверка успевших засесть за повозками и встретить индейцев лицом к лицу, артиллеристов. Хаяда потеряли воинов, но не остановились.

Майор де Конель бледный, но сохранивший самообладание, приказал взводу лейтенанта Бройля развернуться и прикрыть бегущих людей. Но выполнить приказ оказалось невозможно, - шеренги стрелков расстроились, самого лейтенанта тяжело ранил беснующийся среди солдат вождь. Краснокожего, в конце концов, закололи капрал Вагнер и сержант Сампос. Для обоих этот подвиг оказался последним на их долгом боевом пути. Воины хаяда мелькали в самой гуще растерявшихся европейцев, и краснокожих казалось во много раз больше, чем было на самом деле. В какой-то момент, майору удалось сплотить вокруг себя горсть солдат и в рукопашной уничтожить нескольких израненных вождей, но почти тут же солдаты были сметены толпой бегущей из захваченного лагеря.

Женщины, дети, раненые и больные, в полнейшей панике бежали с холма к баркам и каноэ. В бегство оказались вовлечены почти все уцелевшие поселенцы-мужчины. На холме, среди окровавленных трупов и умирающих, остался майор де Конель и два десятка самых стойких солдат и рейнджеров. Все вожди, окруженные в начале "переговоров" пали в резне. Горстку людей де Конеля атаковала еще меньшая по численности группа индейцев. Рейнджеры и несколько солдат успели зарядить ружья. Нестройный залп поверг на землю едва ли не большую часть индейцев. Но оставшиеся на ногах хаяда без малейших колебаний схватились с солдатами…

…Я не мог поверить, что это я лежу на траве, все еще живой и вынужденный наблюдать ад. Рука моя болела нестерпимо, а длинный порез, пересекший ребра сверху донизу, жег огнем. Впоследствии я понял, что мою жалкую жизнь спасли лишь две поддетые под толстый камзол шерстяные фуфайки…

…Ни до, не после, я не испытывал подобного ужаса. Один из дикарей в упор пустил стрелу в лицо рыжему французу-рейнджеру. Стрела насквозь пробила череп, подцепив на свое острие большую шапку из меха отличного енота, гордость бедняги. Рейнджер рухнул. В тот же миг два тесака, и старый палаш наших парней пронзили индейца. Хаяда, хрипя свой страшный боевой клич, ударил зажатой в кулаке стрелой в глаз невысокого солдата. Тот с воплем отшатнулся,-стрела так и осталась торчать в окровавленной глазнице. Стремясь отомстить за товарищей, двое наших людей продолжали ожесточенно рубить и колоть краснокожего воина. С развороченной грудной клеткой, с обвисшей на лоскутах кожи, рукой, хаяда рухнул навстречу врагам. Уже падая, дикарь каким–то немыслимом движением умудрился выхватить из-за пояса нож. Индеец пал на землю уже бездыханным. Но и последний из наших рейнджеров издал ужасный вой, - индейский нож по самую рукоятку оказался воткнут в пах несчастного…

…Я не знаю, что за дьявольское наваждение нашло на людей. Умирающие, резали умирающих. Я лежал окруженный охладевающими телами в тридцати ярдах от схватки и был единственным свидетелем нечеловеческой жестокости последних мгновений той битвы…

…Дикарь казался настоящим Голиафом. В отличие от своих соплеменников, он на голову превосходил высокого майора. Вооруженный огромной палицей краснокожий буквально смел последних смельчаков, заслонивших собой нашего командира. Де Конель, раненый к тому времени неоднократно, хладнокровно разрядил пистолет в широкую грудь индейца. Дикарь, одетый в безобразный лохматый костюм, со звериным капюшоном-маской, явственно пошатнулся. Я хотел пусть и безмолвно, в силу своего злосчастного положения, но торжествовать победу над этим лесным великаном, но индеец издал хриплый устрашающий клич, больше похожий на медвежий рев и взметнул над головой свою грубую палицу. Майор, искусный фехтовальщик, уклонился, и ударил дикаря шпагой. Косматый великан с устрашающей быстротой перехватил клинок своей длинной рукой. Можете сколько угодно уличать меня во лжи, но я собственными глазами видел, как индеец словно сухую ветку, переломил клинок отличной французской шпаги. Несчастный де Конель был вынужден спасаться бегством. Раненый дикарь, очевидно, уже не мог преследовать майора, но это не спасло предводителя нашей многострадальной экспедиции. Хаяда, взрычав, взмахнул своим жутким оружием и палица просвистела в воздухе. Бросок был настолько силен, что голова майора треснула словно орех. Господи всемогущий, наш непреклонный командир не заслуживал подобной участи! Совершенно безмолвно майор де Конель рухнул на истоптанную траву. Его ноги конвульсивно задергались, словно славный офицер все еще тщился избежать настигшей его смерти. Завороженный ужасом, я целую вечность наблюдал, как тщетно пришпоривают воздух щегольские кавалерийские сапоги, которые майор упрямо не снимал, невзирая на все трудности нашего путешествия. Как была несправедлива судьба к этому блестящему офицеру!

Меж тем истекал последний акт ужаснейшего спектакля. Дикарь-голиаф раскачивался от полученных ран. Ноги его подкашивались, из-под маски-капюшона ручьем текла кровь. На него, стремясь отомстить за гибель командующего, напали двое наших солдат. Как я потом понял, они оставались единственными уцелевшими из храбрецов, не оставивших поля боя. Одного из смельчаков я хорошо знал, - Жан Кастис, ротный писарь. Достойнейший человек, уроженец Парижа, привыкший, так же как и я, чаще держать в пальцах перо, нежели сжимать оружие. До сих пор поражаюсь безумной храбрости толкнувшей его атаковать гиганта-индейца. Вторым бойцом оказался стрелок из взвода, славного, но уже погибшего к тому времени, лейтенанта Валлера. Оба героя были ранены, но относительно легко. Индеец выпрямился им навстречу. Высокий, сутулый и мощный, в своей буро-рыжей, местами блестящей от пропитавшей ее крови, шкуре, он был похож на некое дьявольское, восставшее прямиком из ада существо. С кровожадным рычанием он неловко, но в то же время поразительно далеко, прыгнул навстречу врагам. Храбрый Кастис встретил дикаря воинственным криком и ударом двух тесаков. Более хладнокровный стрелок в упор разрядил в чудовищного индейца свое ружье. Промахнуться он не мог, и все же, когда дым развеялся, я увидел наших солдат поверженными. Дикарь, лежал на них, удушая несчастных в своих медвежьих объятиях. Стрелок еще бился, хрипел. В тишине, повисшей над ужасным холмом, я отчетливо слышал хрип и треск ломаемых костей. Через несколько мгновений бедняга испустил свой дух. Индеец приподнял голову. На миг мне показалось, что сейчас он восстанет, неуязвимый как сам сатана, и лишит меня остатка моей жалкой жизни. Но краснокожий лишь задрал окровавленное лицо к небу, издал дикий вой торжества, и тут же его безобразная голова со стуком упала на грудь только что убитого им солдата.

Я лежал, не смея шевельнуться. Казалось, вопль гибельной победы все еще бьется о серое осеннее небо. Этот звук изливался на мертвый холм, вонзался мне в уши, заставлял трепетать мертвые тела вокруг. Я чувствовал, как жадно впитывает стынущую кровь мертвецов вершина холма, как быстро холодеют трупы так густо усеявшие это ужасное место.

Весьма нескоро я нашел в себе силы встать, и, перешагивая через бесчисленные тела, отправился искать помощи и спасения…

Катрин торопливо пробежала глазами остаток текста. На Бьер-Та никто из уцелевших поселенцев не вернулся. В полной панике выжившие спустились по реке вниз. Раненому Уолту Вилону каким-то чудом удалось догнать остатки отряда. Через неделю слепых блужданий, потеряв еще шестерых спутников, измученные люди встретили индейцев-ийдж. Племя позволило пришельцам разделить с ними кров. Зима была сурова. К весне от отряда майора де Конеля в живых осталось одиннадцать человек. В апреле 1806 года они встретились с разведывательным отрядом, шедшим из форта Твинс.

Уолт Вилон вернулся в Европу, написал о своем путешествии, и до конца своей жизни считал, что ему удивительно повезло. В этом вопросе с достойным летописцем вполне можно было согласиться. Экспедиция была на редкость дурно организованна, подготовка солдат отвратительна, а командный состав вообще ниже любой критики.

К распечатке выдержек из воспоминаний был добавлен лист с лаконичным списком вопросов.

1.Рост?

2.Конституция тела?

3.Волосяной покров?

4.Феноменальная энергетика?

5.Скорость реакции?

6.Пониженная чувствительность к боли?

7.Отсутствие какой либо информации о подобных прецедентах?

Homo nocturnus?[29]

Чушь какая. Катрин сложила бумаги. Ладно, мемуары. А сасквоча кто сюда приплел? Зачем на холме рылись на самом-то деле? Кто всерьез поверит в воинственного сасквоча?

Голова оставалась тяжелой, ломило виски. Катрин подумала – не простудилась ли вчера? Беготня по лесам и холмам в неподходящей одежде вполне могла обернуться простудой. Но горло пока не болело, и нос оставался сухим.

После недолгого раздумья, девушка наплевала на лекции и направилась в общежитие.