Уйын Полоза Книга вторая

Глава 1 Возвращение

Он стоял на ровной, покрытой мелкими трещинами, гранитной площадке, плывущей, как в безбрежном океане, в белоснежной пене светящихся простором облаков. Небо над головой. Огромное голубое небо, соединенное бесконечностью с космосом, с ослепительным шаром, пылающего жаром жизни солнца. Такое можно увидеть только из иллюминатора самолета, с земли не видно, с земли все не такое бесконечно-огромное, и не такое ослепительно яркое.

Легкий ветер взъерошивал волосы, запуская прохладные пальцы порывов, в развивающиеся локоны. Максим все чувствовал, все понимал, только не мог шевелиться, и не мог говорить. Запах озона, такой восхитительный, как во время летней грозы, при каждом вдохе наполнял легкие, и только тонкий привкус крови, портил приятное ощущение.

Он умер, это понятно. Но нет никакого тоннеля, описываемого теми, кто вернулся после клинической смерти. Нет никаких пронесшихся мгновенно воспоминаний всей жизни, не давят грехи, и никто из близких не встречает его, в этом мире вечности.

Он помнил, что пуля побила грудь. Не было боли, только недоумение от вида окровавленной ладони и крик Угрюма. Друг просил не умирать. Но разве от Художника это зависит? Разве есть в смерти его вина? Нет, он не прав. Конечно же есть. Расслабился на минуту. Подумал, что уже победил, и вот результат. Глупая смерть.

Кто же теперь вытащит из игры Аленку? Кому есть, кроме него до нее дело? Он дал себе обещание, и не сдержал слово. Это страшно, не выполнить то, в чем сам себе клялся. Пахнет предательством. Конечно же никто и никогда его не осудит, внезапная смерть смывает кровью, данное слово, но сам-то себя он уже не простит никогда, если конечно у него еще есть это «никогда». Свою совесть не унять?

Над плитой, из марева облаков поднялась голова огромной змеи. Неторопливо, на гранит из неба, как из воды на берег, выползло длинное тело, толщиной с трубу газопровода. Извиваясь, приблизилось, свернулось в кольцо и замерло, раскачивая морду с трепещущим красным языком между белых как снег игл клыков, внимательно рассматривая парализованного Художника, зелеными, бездушными глазами, с вытянутыми в черточки игл зрачками.

Полоз. Это был он. Максим сразу понял, кто пришел встречать его в мире смерти. Страха не было, скорее любопытство. Художник даже, скорее всего рассмеялся при виде этого бога Уйына, и смех его был бы глупым и неестественным, но не получиться, мышцы парализованы. Он тряпичная кукла с фарфоровым лицом, которая не падает на ватных ногах только потому, что чья-то воля не дает этого сделать.

Хотя почему чья-то? Вон он, виновник всех его бед. Раскачивается рассматривает жертву, готовый сожрать того, кем наигрался. Протяни руку и… Схвати за горло, сдави до хруста в ладонях и держи, пока трепыхающееся тело не обмякнет, пока глаза не выкатятся удушьем и не остекленеют…

— Какой ты оказывается злой. — Прошипела змея, и рассмеялась. — Твои желания забавны. Что же ты меня так разочаровал Максим Гвоздев, а точнее Художник. Я надеялся увидеть прекрасную игру, а в итоге наблюдал глупую смерть. Ты так лихо начал, и так бездарно закончил.

Полоз внезапно окрасился красным цветом, и с его клыков закапала кровь.

— Убьем его. Он не достоин жизни. Слабая, тупая кукла дала себя подстрелить. Он разочаровал нас, он плохой игрок. — Все вроде тот же шипящий голос, вот только поменялась интонация, и Максима окатил могильный холод, покрывший душу льдом страха.

— Нет. Я не согласен. Каждый имеет право на ошибку. — Змей внезапно окрасился в зеленый цвет лета, и воздух наполнился запахами разнотравья. — Он будет играть дальше. Он такой забавный, он достоин жить. — Волна любви растопила лед в сердце, согрев теплом.

— Как же мне вас примирить. — Змей стал обычного окраса. — Видишь Художник, как ты умудрился своим глупым поведением, поссорить две мои неразделимые половинки. — Полоз задумался и опустил голову на кольца свернутого тела, закрыв глаза. — Подожди немного, я подумаю, как с тобой поступить.

Цвет змеи менялся постоянно, видимо в зависимости от того, какая в данный момент сущность говорила, но в слух не произнеслось ни единого слова, ни единого звука, даже шипящие дыханье прекратило доноситься до слуха стоящего в оцепенении Художника.

Так продолжалось довольно долго. Тяжело стоять, ждать и смотреть, как решается твоя судьба. То, что сейчас идет выбор между тем, чтобы вернуть его в мир игры, или окончательно убить, Максим понял, и вдруг ему так страстно захотелось жить, что он смог выдохнуть из себя:

— Хочу. — Но тут же горло перехватило спазмом, и вкус крови усилился.

Змей медленно поднял голову, и с интересом посмотрел на свою игрушку.

— Ты меня удивил. В этом месте могу говорить только я. Те, кто тут иногда бывает, стоят, слушают и молчат. Ты смог прервать спор моих сущностей, и они в первый раз согласились друг с другом. Они обе согласились, что ты странный. Но вот убить тебя или нет, решать уже буду я.

-Убить. — Налился красным цветом Полоз.

— Нет, я не согласен, он должен продолжить игру. — Зеленый цвет, растекся волной по телу змея.

— Да будет так. — Полоз снова стал обычной, хотя и огромной змеей. — Ты будешь жить в смерти пять дней. Я верну тебя в мир Уйына, но только смертельно раненого. Посмотрим, на что готовы ради тебя, те, кто клялся в дружбе, на что готов ты ради жизни. Это будет забавно. Мне не хочется убивать перспективного игрока, но и прощать ему свое разочарование, я не намерен.

Ты получишь то, что никто еще никогда не получал. Ты сможешь полноценно играть смертельно раненным еще пять дней. Твое задание будет заключаться в том, чтобы излечиться. В случае успеха, этот пятидневный дар останется тебе в награду, в случае же провала ты умрешь. Возвращайся к жизни игрок, и помни, что у тебя пять дней.

Мир вздрогнул, и тьма поглотила сознание Максима.

Разбудил его птичий щебет и запах жасмина. Грудь ныла. Художник открыл глаза. Деревянный высокий потолок. Бревенчатые стены, распахнутое окно, за которым краснеет закатом вид небольшого городка, на фоне темных гор. Прохладный ветер, врываясь в комнату легким сквозняком приятно ласкает кожу.

Он коснулся груди. Тугая повязка стягивает ребра, затрудняя дыхание. Бурое пятно просочившейся крови на белом полотне.

Ему дали пять дней. Надо вставать, но как преодолеть нежелание шевелиться, ведь в этой мягкой кровати так хорошо, так уютно, а если еще накрыться головой одеялом, и спрятаться от всех как в детстве, то вообще бояться нечего, ведь придет мама, и прогонит злого змея.

Максим улыбнулся собственным мыслям. Дверь скрипнула, и на пороге появилась женщина. Рыжие волосы спадали на лицо, так как она несла в руках тазик, наполненный водой, и смотрела вниз, чтобы его не разлить. Перешагнув через порог, она наконец подняла глаза, увидела, что Максим на нее смотрит.

Тазик с металлическим грохотом выпал из ее рук, разлил на полу воду, и прокатившись в угол, крутанувшись замер.

— Очнулся! — Воскликнула женщина. — Вот радость-то. Мы уж и не чаяли. Что только не делали, а ты лежишь поленом и не умирать, не поправляться не хочешь.

— Ты кто? Где я? Где Угрюм? — Максим задал сразу все интересующие его вопросы.

— Я Лиська. — Улыбнулась женщина. — Ты в Отстойнике, а Угрюм пьяный третий день. Сидит внизу в кабаке, и пьет с горя. Выпьет стакан, в стол лицом ткнется и так спит пока не очухается, потом еще стакан без закуски, и так без остановки. Только плачет все время, и когда выпивает, и когда спит. Его никто не смеет трогать. Он сказал, что кто помешает, того убьет, и предупредил, что еще очень не любит, когда у него пустой стакан.

Максим приподнялся.

— Ты сдурел, Художник? Куда встаешь? Тебе лежать надо, с такой раной как у тебя и жить то нереально, а ты еще и идти куда-то собрался. — Всплеснула руками Лиська.

— Одежда моя где? — Смутился Гвоздев, только сейчас осознав, что полностью голый.

— Сейчас подам, но только я не советовала бы тебе, как бывший военный хирург, вставать. — Она отошла к высокому шкафу в углу, и вернулась с чистой, и выглаженной одеждой. — Вот. — Положила он на кровать. — Одевайся, я отвернусь. — Она отошла к окну. — Я много видела ранений, но, чтобы с пробитым сердцем, без всякого операционного вмешательства, на третий день встать… Это чудо. Хотя чему удивляться, мы хоть и в не обычной, но в игре, пора бы уже привыкнуть к ее странностям.

Максим поднялся, слегка качнувшись от приступа слабости, но быстро пришел в себя. Оделся, грудь простреливало болью, но терпимо.

— Ты зря одел рубаху. — Повернулась к нему женщина. — Надо перевязать рану, она подошла ближе. — Снимай. — Максим подчинился. — Я разное видела. Меня трудно удивить оторванной рукой, или ногой, пулей, застрявшей в черепе, но такое я вижу в первый раз. Кровь в пулевом отверстии словно лужица, не сгущается и не вытекает, только легкая сукровица вокруг.

Ты странный. Рядом с тобой страшно. Не делай удивленные глаза, это не ужас. Это уверенность в том, что ты готов убивать, но убивать только тех, кто этого достоин. С тобой страшно совершить подлость, Художник, ты какой-то слишком правильный.

Поразительная уверенность в себе. Вроде обычный мужчина, ни красавчик и не атлет, а рядом с тобой чувствуешь себя уверенной. Завидую твоей жене. Надеюсь, она жива, и ты отыщешь ее, одевайся.

Я благодарна тебе, как и весь Отстойник. Угрюм, конечно, может многое, но совершить подобное, что вы тут сотворили, без тебя невозможно. Я думаю, что тебя для чего-то выбрал Полоз, и ведет куда-то. Хотя может я и ошибаюсь, и это просто везенье.

Иди. Я вижу, что тебе не терпится встретится с другом. Он там, внизу, в зале, за третьим столиком.

Максим спустился в харчевню. Едва он сделал первый шаг с лестницы, как шум в зале смолк, а все посетители, а их было немало, встали, приветствуя его молчаливой благодарностью. Он остановился, растерявшись и не зная, как себя вести. Первый раз столько народа выражают ему свои чувства одновременно. Пусть по-мужски скупо и грубо, но искренне.

Гвоздев слегка поклонился, приветствуя зал, и подошел к сидящему, уткнувшемуся лбом в стол, и храпящему Угрюму. Пододвинул ближе табурет и коснулся плеча.

— Какого черта, сказал же, что убью каждого, кто меня потревожит. — Тот, поднял голову и не открывая глаз выхватив маузер, уткнул его в грудь Художника.

— Больно однако, братан. Неужели ты хочешь пристрелить меня в то же место, в которое едва не убили. — Улыбнулся Максим.

— Макс. — Угрюм подскочил, бросив на пол пистолет, и выкатил удивленные глаза. — Жив чертяка! Я знал, что ты выкарабкаешься! — Он обхватил Гвоздева дрожащими руками и прижал к себе. — Какого черта так долго, я уже выпил все бухло в этой забегаловке, пока тебя ждал. Дай на тебя посмотреть, он отстранился, держа друга за плечи и посмотрел в глаза. — На зомбака не похож вроде. — Улыбнулся он. — Давай выпьем за твое выздоровление, он рухнул на табурет. — Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть, чертяка. Чтоб ты сдох. Эй, кто там! — Обернулся он в сторону зала вытянув как вождь пролетариата руку. — Стакан моему другу, и бутылку самой сладкой водки.

— Подожди. — Максим опустил его руку на стол. — Некогда мне пить. У нас пять дней. Столько дал Полоз, потом или смерть или я выздоравливаю, и живу дальше.

— Тааак… — Протянул Угрюм вывернув пьяные глаза на Гвоздева. — Ты в своем репертуаре. Ну давай, рассказывай, во что вновь вляпался? — Эй там. — Рявкнул он в сторону зала. — Отставить водку и стакан, но быть на стреме.

— Знаешь братан, я бы что-нибудь съел. Голодный как черт. — Улыбнулся Максим.

— Вот я дурень. — Хлопнул себя по лбу Игорь. — Тебе же восстанавливаться надо, ты крови столько потерял, что я в ней едва не утонул. — Эй там! Барана целиком, фазана, картохи жареной, салатик с помидорами и огурцами, зелени, и водки всем присутствующим, за здравие моего брата. Угрюм гуляет, и за все платит сегодня! — Но увидев осуждающий взгляд друга добавил. — Водки всем, кроме нас. Нам трезвые тыквы нужны, нам думать надо. Эх, чего только ради братана не сделаешь, даже пить бросишь!

Зал взорвался криками, и гудел не останавливаясь, до тех пор, пока неожиданно в двери не вошел Сократ. Он на миг остановился на пороге, непонимающе: «Что за шум», — окинул взглядом зал, но увидев Максима, растекся в улыбке, и бросился к столу.

— А я зашел узнать: «Как у тебя дела», — а тут уже пьянка во всю. Принимайте в компанию! Где стаканы? Эй! Шампур! Совсем нюх потерял. Почему наши герои еще трезвые? — Рявкнул он в сторону зала. — Бегом все самое лучшее, и водки всем, я плачу.

— Че за дела, братан? Плачу сегодня я! — Заржал Угрюм. — Но пить мы с Художником не будем, не любит он этого, да и дела у нас важные.

— Ну тогда и я не буду, и я в деле, и я с вами. Рассказывайте кого еще надо убить? — Стал вмиг серьезным Сократ.

К разговору приступили только после того, как Максим больше не смог проглотить ни куска из того, что принес Шампур.

Маленький, с шапкой черных кучерявых, словно парик волос. В белом фартуке поверх идеально чистого камуфляжа, он лично прислуживал за столом, хотя имел штат из трех симпатичных официанток.

Улыбаясь крупными белоснежными зубами, он бегал от стола на кухню, и сопя горбатым, огромным римским носом, выставлял новые, и новые блюда, хрустальные бокалы (редкость в Уйыне), с ледяным квасом и морсом. Когда пришло время, оплаты Шампур отказался.

— Я не сволочь последняя брать плату с того, кто вернул жизнь в Отстойник. Сегодня все за счет заведения. — Он поклонился троице. — Теперь для вас, в моей харчевни все, и всегда бесплатно. — Он еще раз поклонился и ушел.

— Хороший мужик. Правильный. — Посмотрел в сторону удаляющегося хозяина харчевни Сократ. — А на вид и не скажешь. Ну что? — Повернулся он к столу. — Какие у нас дела?

Ответить ему никто не успел. Дверь в зале со стуком распахнулась, и вошел звероподобный мужик, в грязной одежде, видимо только, что с дороги, и пройдя в центр, окинул зал злыми глазами.

— Какого черта тут делает столько народа? Почему не работаем. — Рявкнул он.

— Потат… — Прокатился встревоженный шепот. — Его же Граф куда-то посылал, вот он и выжил гад. Ничего еще не знает…

Потат, зацепился взглядом за обедающих друзей и удивившись подошел к ним.

— Кто такие? Почему не знаю. Кто они Сократ? — Его палец ткнул в спину мужа Лиськи. Тот попытался встать, но на его плечо легла рука Угрюма.

— Погоди, братан, я сам. — Улыбнулся пьяно Игорь и посмотрел на нового посетителя. — Тебе никто не говорил, что ты хам? — Спросил он, и демонстративно задумался, глядя в удивлено-непонимающие глаза Потата. — И дурак к тому же? Нет? Жаль, что ты узнаешь это только от меня, и это будет последнее знание в твоей поганой жизни.

С глухим стуком и хрустом ломающейся челюсти, кулак угрюма отправил звероподобного мужика в полет, в котором тот собрав несколько столов в одну переломанную кучу, замер в ней без сознания. — Эх! Хорошо то как! — Потянулся Угрюм. — Жизнь-то возвращается, братан.

В зал влетел взволнованный Шампур и остановился около растянувшегося на полу Потата. Губы хозяина харчевни растянулись в мстительной улыбке.

— Что с ним делать? — Посмотрел он на довольного Игоря с таким видом, словно спрашивал кастрировать эту тварь, и убить, или повесить, а потом кастрировать?

— Чего с ним делать-то? — Повернулся к Максиму Угрюм.

— Ты как думаешь сам? — Посмотрел Художник на Шампура.

— Он сволочь редкостная. Правая рука Графа. — Нахмурился тот. Я бы ему жизни не оставлял.

— Ну и повесьте тогда. — Вздохнул Гвоздев.

— На кол!!! — Взревел зал.

— Отставить кол. Вы же не звери. С него и веревки достаточно. — Рявкнул художник, и никто ему не посмел возразить.