Монстр поневоле. Книга 3. Снова на привязи

Глава 42

— Я не понимаю, — тяжело говорил Фарадж. — Я не понимаю, Бомани. Чем она прогневала хиу? Чем мы их прогневали?

— Ты ведь не собираешься спрашивать их об этом сам, вождь, — отозвался колдун степенно. — Ты ведь не думаешь, что они прямо тебе ответят?

— Я не понимаю, — с горечью повторил вождь.

— Я тоже не понимаю, — после некоторого раздумья отозвался Амади. — Можно было ожидать, что ведунье тяжело дастся этот поход. Можно было ожидать, что она пробудет в землях хиу слишком долго. Что она заплутает. Что они не пропустят ее, не пожелают отвечать ей. Но они…

— Они и не пропустили, — горько усмехнулся Фарадж.

Повисло молчание. Накато лежала под шатром, насторожив слух. Доносился лишь шорох — должно быть, вождь с шаманом пили и закусывали. Из-под полога тянуло тоненькой струйкой тепла. Земля успела остыть. Не будь Накато много крепче обычного человека, уже промерзла бы до костей. Хоть и пришла уже весна, но ночи оставались холодными. И, стоило закатиться солнцу, земля стремительно остывала.

— Дар — тяжелая ноша, — проговорил Фарадж спустя время. — Тяжелая…, а Рамла осталась с ней одна.

Снова молчание.

— Ты пришел поговорить о погребении, вождь? — осведомился наконец Амади. — Шхарт будет похоронена по обычаю, со всеми подобающими почестями.

— Да, она заслужила, чтобы ей воздали почести, — тяжело выговорил тот. — И… она не должна остаться одна. Там. Эта девица — ее служанка. Мне кажется, Рамла будет рада, если ей станет прислуживать и в жизни потусторонней та, кого она хорошо знает.

В груди сжался комок.

Фарадж хочет ее похоронить с ведуньей! Ну да, таков обычай. Будь она простой рабыней — впору было бы испугаться.

— Шхарт будет похоронена по обычаю и со всеми почестями, положенными ей за ее заслуги, — степенно повторил Амади. — Она получит столько слуг, сколько необходимо, чтобы ни в чем не нуждаться. И слуг, и драгоценностей, и тканей, и краски, и вина с равнины, и пищи, и животных. Я знаю, что значила шхарт для кочевья, — он помолчал. — Жаль, что жизнь ее оборвалась так рано. Ее дар должен был расти.

— Она много значила и для меня, — глухо отозвался Фарадж.

— Да, — согласился Амади после некоторого молчания. — Твое горе велико, вождь.

Снова шорох и тихий звук льющегося в чашу вина. Молчание.

Накато перевернулась на спину, уставилась в темнеющее небо, на котором появились первые звезды. Страха не было — лишь отстраненное любопытство.

Слуг, которые идут за умершим хозяином и жен, что следуют за умершими мужьями, принято душить перед погребением. Можно еще размозжить им головы — так изредка поступают. Что за ухищрение придется придумать, чтобы сохранить ей жизнь? А еще… мысль заставила ухмыльнуться. Она станет считаться в этом кочевье мертвой. Под каким же видом Амади вернет ее сюда?

Хотя он сам теперь — часть этого кочевья. А ее, быть может, отправит в какое-нибудь другое?

Внезапно захотелось жить. Словно слетело с нее оцепенение, окутывавшее ее в течение декад плотным покрывалом.

Накато приподнялась на локтях. Кочевье сейчас затаилось и безмолвствует. А значит, она может попытаться раздобыть бутылку вина и закуски. Ухмыльнулась снова — широко и насмешливо. Еще она возьмет теплое покрывало. И устроится где-нибудь среди шатров, чтоб никто не увидел. Выпьет и закусит как следует. После — пойдет спать к скотине. Или в опустевший шатер ведуньи? На ее мягкое ложе, заваленное подушками.

Если она понадобится Амади — тот найдет ее.

*** ***

Особых ухищрений не понадобилось.

Для Рамлы выкопали просторную квадратную усыпальницу в земле, посреди степи. Стенами поднимались вокруг склоны небольшого взгорка, под которым решили похоронить ведунью.

Ложе для нее устроили посередине. Устелили возвышение мягкими покрывалами и подушками, украсили разноцветной тканью.

Умытая и причесанная шхарт лежала, словно спящая, в своей лучшей накидке из тончайшей шелковой ткани. На нее надели самые лучшие украшения — нити жемчуга обвили шею, свисая поверх золотых ожерелий, руки от запястий до самых плеч унизали браслеты. На каждом пальце — по нескольку колец. Драгоценные серьги. Камни, вплетенные в высоко прихотливо забранные волосы. На ногах — тоже браслеты.

Накато сидела в изголовье шхарт, обнимая ее голову, прижимая к своей груди.

Это и было то самое ухищрение, что должно было сохранить ей жизнь. Верная служанка изъявила желание быть погребенной заживо, чтобы, пока бьется ее сердце, охранять покой ведуньи.

Она сидела безвольно, без единого движения. Опустив взгляд, и лишь слегка поглаживала плечо шхарт. Словно успокаивая свою госпожу.

Вместе с Рамлой хоронили еще десяток служанок и десяток совсем молоденьких прислужников. И почти все они вели себя куда как более беспокойно, чем Накато. Их, впрочем, можно было бы понять: если бы ей грозила смерть, и она бы горевала о жизни, с которой приходилось прощаться. И роптала бы на судьбу.

И служанкам, и молоденьким рабам хотелось жить. Что творилось у каждого из них на душе?

Остекленевшими глазами некоторые из них следили, как ставят вокруг мертвой Рамлы подносы с лучшими яствами. Бутыли с винами. Даже чашку с подогретым молоком и медом поставили рядом с ней — ее любимый напиток!

Они пойдут следом за мертвой ведуньей. Останутся рядом с ней в могиле, посреди этого изобилия. Но никому не доведется отведать ни кусочка приготовленных для усопшей лакомств. Ни единого глотка дорогого вина.

Кто-то из обреченных молча лил слезы, кто-то трясся всем телом, всхлипывая.

Ни у кого из обитателей кочевья их отчаяние не вызвало сочувствия. Другие рабы молча радовались, что страшная участь миновала их самих либо их детей. Воины презрительно кривили губы. Шутка ли — жалким рабам выпала такая честь: сопровождать саму шхарт в потусторонний мир! Они же, не понимая важности этого, льют слезы о своих никчемных жизнях.

Обряд прощания с ведуньей был поистине пышным.

Все подготовили еще накануне — и саму усыпальницу, и все необходимое. Над могилой возвели низкий, но частый купол из уложенных ребер мамонтов — словно громадный шатер. Поверх их должны были уложить широкие пласты срезанного дерна. И уж сверху — засыпать землей.

Возле места, где предстояло упокоиться ведунье, собралось все кочевье.

До рабов очередь дошла, лишь когда дары были разложены вокруг шхарт. Придушили всех, кроме сидящей подле покойницы Накато.

Кажется, для измученных ожиданием и долгой церемонией рабов смерть показалась благом.

Их живые товарищи принялись затаскивать наверх и укладывать над усыпальницей дерн. Накато отметила, что вниз не ссыпалось ни крошки земли. Вот уж правда — подготовили все на совесть! Толстые слои почвы полоска за полоской закрывали от нее дневной свет, и вот уже она очутилась в кромешном мраке. Одна, окруженная лишь трупами. Очертания предметов вокруг видела слабо, до крайности напрягая зрение.

Впрочем, обычный человек не сумел бы видеть совсем.

Сожалела Накато лишь о том, что не увидит продолжения церемонии. Как подведут специально отобранных лучших животных и принесут в жертву богам. Чтобы те приняли милостиво душу Рамлы.

Впрочем, и ее видеть никто не мог после того, как уложили последний пласт дерна. И начали закапывать место упокоения — так, чтобы никто уже не нашел его.

Стоило ей убедиться, что она надежно скрыта от чужих взглядов толщей земли, она осторожно спихнула Рамлу на подушки. Сама выбралась и, вытащив пару подушек для себя, сползла с возвышения. Вытянула из-под тела покойницы одно из покрывал — той не нужно! А вот самой Накато — не помешает. Сдвинула чье-то коченеющее тело в сторону и, расстелив себе постель, улеглась.

Прикрыла глаза и вслушалась. На грани слышимости шуршала сверху почва — усыпальницу Рамлы тщательно закапывали рабы.

Постепенно шорох сходил на нет — слой почвы становился все толще. Рабы трудились не покладая рук, пока вождь, шаман, воины и все остальные в кочевье ждали в молчании.

Накато мирно лежала. Торопиться ей было некуда. Церемония продлится еще долго. Сначала закопают усыпальницу, после — шаман проведет требуемые обычаем обряды. В жертву на могиле принесут лучших животных из стад кочевья. Их кровь окропит землю, в которой упокоилась ведунья, пропитает ее. После будет тризна, так что с закатом ничего не закончится.

Люди разойдутся разве что перед рассветом. А то и позже. Спустя несколько дней кочевье снимется с места. Племя пойдет на новое место.

До того Накто не должна напоминать о себе. Ее уже не числят среди живых — она для всех в кочевье ушла в потусторонний мир. Вслед за Рамлой. Может, и проживет она чуть дольше, чем ведунья и остальные отданные ей рабы. Но это уже неважно.

Чтобы скоротать время, хотела съесть что-нибудь с подносов, оставленных для Рамлы. И выпить вина.

Но поняла, что ей не хватает воздуха. Находиться в усыпальнице просто так она могла. Но стоило попытаться что-нибудь съесть или выпить, как она начинала задыхаться.

С досадой Накато поняла, что ей придется лежать смирно, чтобы выдержать положенное время. Чтобы не выбраться, когда вокруг будут находиться люди и не привлечь тем самым к себе внимания. А еще она сообразила вдруг, что совершенно не знает, как определить — сколько прошло времени. Под толщей земли, во мраке его ход оказался для нее совершенно неощутим.

Это обескуражило.

Как же она теперь узнает, что уже можно выбраться на свободу? Откуда ей знать, бродит кто-нибудь поблизости от погребального кургана, или уже нет?

Накато даже забыла про лакомства, что лежали вокруг на подносах. Что за прок в лакомствах, если попробовать их ей удастся совсем нескоро?

Неплохо было бы поспать. Но во сне она боялась окончательно потерять счет времени.

Вот проснется — и откуда узнает, пора ли уже выбираться из захоронения? С другой стороны — просто лежать и таращиться в темноту тоже нелепо.

В конце концов Накато решила считать удары сердца. Не зря ведь Амади несколько лет назад учил ее считать! Она и будет считать — сколько хватит терпения. Или пока не заснет. А как проснется — посчитает еще какое-то время. Так, чтобы уж наверняка выждать подольше. Тогда и выберется потихоньку. Она не станет вырываться из-под земли, точно орел, камнем падающий на добычу. Прокопает вбок, потихоньку. И выглянет осторожно. И, если никого вокруг не окажется, выберется. А нору, оставшуюся от ее тела, засыплет снова, чтобы никто не увидел.

Успокоившись на этом, принялась считать.

В это же время отрешенно раздумывала: а сколько ударов сердца приходится на целый день? По всему выходило, что не один десяток тысяч. И даже не два.

Накато заснула, не досчитав до полутора десятков тысяч. Кажется, она перевалила за тринадцать тысяч ударов с половиной.

Когда вновь осознала себя и вспомнила, что находится под землей — потому так и темно вокруг — сделалось душно. Похоже, она истратила немало воздуха, что оставался внутри усыпальницы. А новый снаружи не проникал.

Можно ли уже выбираться?

Она полежала немного неподвижно, напряженно вслушиваясь. Слышала лишь удары собственного сердца — они казались преувеличенно сильными. Вены на шее вздулись.

Пожалуй, если она подождет еще немного, и выкопаться не сумеет. Стоило подумать об этом, как напомнила о себе печать на руке короткой вспышкой боли.

Амади вспомнил о ней!

Похоже, через печать он решил дать ей понять, что выбираться уже можно. Поднявшись торопливо, Накато подползла к той части усыпальницы, что выходила на подножие взгорка, под которым ее выкопали. И принялась рыть.

Лишь раз, спохватившись, вернулась к Рамле. На ощупь стянула несколько ниток жемчуга и браслетов, замотала в ткань и запихала себе под тунику. Прихватила пару бутылей вина, завернула в материю немного пищи. Прихватила покрывало, свернула все, и поползла обратно. Ей какое-то время придется провести на свободе, вдали от людей. Хочется, чтобы этот период прошел в относительном удобстве!

Копать пришлось дольше, чем она представляла. Накато начала уже выбиваться из сил, а толща земли все не заканчивалась.

Сердце колотилось так, что в ушах стоял грохот барабанов. Чернота вокруг подернулась сумрачно-алой пеленой.

На какой-то миг она, наверное, провалилась в забытье.

В чувство привела острая пульсирующая боль. Накато приподняла голову с земли, плохо соображая.

Рука! — дошло с некоторым запозданием. Это дергающая боль пронзает руку. Словно кто-то теребит ее — мол, проснись, приди в себя! Наверное, Амади сначала уловил сомнения своей игрушки, и дотянулся до печати в первый раз. А может, он уловил, что она не двигается с места, а вокруг становится меньше воздуха. Теперь же он понял, что она потеряла сознание, и принялся дергать за печать, силясь привести в себя.

С трудом приподнявшись, она принялась разгребать настойчиво землю руками. Пальцы болели, царапины от камней ныли и горели.

Это ничего. Надо только выбраться — на ней все заживает легко и быстро. Все, что ей нужно — это глоток воздуха. Всего один глоток свежего воздуха.

Земля была твердой и холодной, вытягивала тепло из тела. Сердце надсадно колотилось в ушах и в горле, в голове стоял звон.

Накато, не помня себя, онемевшими пальцами впивалась в твердую неподатливую почву, разгребала тяжелые комья. И настырно ползла, ползла вперед, подгоняемая то и дело вспыхивающей болью в руке — точно ее хлестали хлыстом.

Она не поверила себе, когда в какой-то момент ладонь провалилась вперед, в пустоту и прохладу. Крупицы земли и мелкие камешки осыпались сквозь пальцы.

Выбралась! Она выбралась.

Еще несколько судорожных движений. Накато прянула вперед — и наконец-то ощутила дуновение свежего ветерка на лице.

*** ***

Она приходила в себя, до пояса высунувшись из земли.

Пласты почвы сдавливали грудь, живот и ноги, но это было уже неважно. Значение имел лишь слабый ветерок, обдувавший разгоряченное лицо и израненные руки. И воздух, который она жадно вдыхала.

Печать больше не напоминала о себе. Видимо, колдун понял, что его игрушке больше не грозит смерть от удушья. И подгонять ее уже не требуется.

Лишь когда сердце успокоилось и забилось ровно, Накато приподнялась на локтях, потерла лицо. Проморгалась и поняла, что кругом царит ночь.

Ни звука, ни голоса человека или животного. Только легкий шелест ночного ветра в траве. И слабый стрекот ночных насекомых.

Накато широко улыбнулась.

Хорошо. Она жива! Жива и на свободе. Последняя мысль заставила встрепенуться. Да, она на свободе — только нужно еще выбраться окончательно. Вытянуть из норы нижнюю часть туловища и ноги. А перед этим…

Раскапывая последнюю часть выхода, она начисто позабыла о добыче, которую тянула из усыпальницы. Но теперь она надышалась досыта, пришла в себя и вспомнила.

И нет, она не готова была так запросто отказаться от того, что собралась взять с собой наружу! Может, в какой-то миг она и испугалась на самом деле, что может остаться под землей. Но она выбралась! А коли выбралась единожды — выберется и вдругорядь. Тем более, нора прокопана, второй раз будет проще. Да и надышалась она всласть, досыта — а значит, на какое-то время может снова оказаться там, где воздуха не хватает. Да может, в усыпальницу и просочилось его хотя бы немного.

Накато полежала, ожидая, что вот-вот кольнет руку там, где находилась печать. Но, видимо, Амади не мог читать мысли на расстоянии. И представить не мог, что его игрушка полезет обратно под землю.

Она поерзала туда-сюда, и принялась, извиваясь, втягивать тело обратно в нору. Стоило заползти с головой, как земля посыпалась, заваливая с таким трудом разрытый проход. На это Накато внимания решила не обращать. Ерунда! Нора уже раскопана. А раз так — она проползет по ней снова. Да и возвращаться не так далеко. Она ведь тянула за собой узел с добычей какое-то время.

Накато торопливо пятилась назад по норе. И земля с шорохом осыпалась перед ее носом.