Осколки на снегу. Игра на выживание

Глава 52

Если человек бросил на другого обвинение в ведьмовстве или в оборотничестве, то тот, на которого брошено обвинение, должен доказать, что это не так. Святые отцы, Рыцари и Псы Престола, а так же уважаемые люди города собираются на Святой временный Синдикат и ведут обвиняемого к реке, где помолясь, бросают оного в воду.

Если река схватит его и не отпустит, то обвинитель получает награду от Святого временного Синдиката и может забрать дом обвиненного со всем содержимым, а семью нечестивца, буде она у обвиненного есть, рыцари препроводят в Святое следствие, ибо известно, что зараза не живет одна, и подобное тянется к подобному. Если там обретутся дети до двух лет, то младенцев таких следует передать монахам для тщательного наблюдения и воспитания, дабы не пострадала невинная кровь.

Если же река очистит человека обвиненного, и он останется невредим, и выйдет на берег цел, то тогда тот, кто бросил на него обвинение, должен быть убит через утопление. Тот, кто погружался в реку, может забрать дом обвинителя со всем содержимым, а семью лжеца с детьми любого возраста обратить в рабство. Как их господин он волен поступать с ними, как ему заблагорассудится: продать, обменять, сдать в аренду землевладельцам или монашествующим или оставить в числе слуг своих.

Первый кодекс законов рыцарей Лортни, ранняя редакция, Королевский архив Имберии

Через край нальешь, через край и пойдет.

Народная мудрость

В саду заорала кошка.

Если бы лир Посланник не лежал беспомощной куклой, он немедленно бы вызвал слуг и устроил выволочку. И не поленился бы высказать все, что он думает о работе охраны офицеру Глену Крнели, который уже несколько лет занимал эту должность и, надо признать, утратил чувство реальности. Правда, при этом он не забывал каждый год писать ходатайства и не стеснялся просить об увеличения содержания. Ему не часто отказывали. И вот каков результат его работы! Вопреки утверждениям Крнели об опасностях Темпа, жизнь здесь явно была привольной и… И он преступно расслабился!

Иначе как можно объяснить то, что произошло с самим лиром Артуром Лортни!? Святое Небо, такое даже невозможно представить! Какой позор!

Однако, ныне достойный лир не смог бы даже муху согнать сам, залети она с какой-нибудь оказией в открытое окно, не то, что вызвать слуг или наорать на охрану. Да и слуг у него, кажется, не осталось. Шинайцы окружили лира столь плотной заботой, что доктор, присланный Императором, пришел в восторг и счел эту заботу настолько полной и исчерпывающей, что никто больше за лиром не ухаживал. Даже уборку в покоях делали сами шинайцы. Почему посольских не удивляет эта ситуация?!

И куда девался посольский доктор? Что вообще происходит? Нет, с одной стороны, все понятно — это заговор, который имеет своей целью устранение лира Лортни. С другой, совершенно не ясно — кто именно за этим стоит? Он сам потратил массу времени и сил, убирая всех тех, кто мог бы возглавить сопротивление в этой стране. Они хорошо поработали, даже медведю Стойгневу выдрали зубы.

Но — кого они не учли?

До поры до времени лир Посланник ломал голову над этим вопросом, а потом его навестил император Михаил со своей девкой. Вот кого лир Артур невзлюбил с первого взгляда! Чувство было инстинктивным, необъяснимым, однако, он привык своей интуиции доверять. И до королевских ушей сомнения донес незамедлительно. Королева согласилась с «милым другом Артуром», но сам принц не захотел слушать царственную Мать, и Мей отправилась в Империю в качестве секретаря Императора.

Какое не достоинство! Какое оскорбление высокой крови!

Как был дурным мальчишкой, так и остался, обреченно думал лир Артур, закрывая глаза, чтобы не видеть Мей-бродягу за спиной Его Светлости принца Майкла — слава Небу, хотя бы веки лиру повиновались. В семье не без урода, даже, если это королевская семья. Королевские ублюдки ничем не отличаются от порождения низов. Жаль, что Королева достаточно привязана к принцу. Ах, у нее доброе сердце!

Майкл-Михаил желал господину Посланнику выздоровления и был доволен тем, что увидел, хотя и пытался скрыть свои чувства. Этот мерзкий мальчишка был рад видеть лира Посланника в беспомощном состоянии. Грах!

Да, у Лортни сейчас не шевелятся руки и ноги, но голова-то работает! И автор интриги сразу стал ему понятен. Видать, не простил некие вольности, которые лир Лортни себе позволял на правах старшего и — чего уж скрывать перед самим собой — настоящего правителя. Но у Майкла было слишком мало мозгов от рождения, чтобы понять, чье слово здесь последнее!

Да, решил побаловать свою душу напоследок — полагал, что этот каприз он может себе позволить. Миссия в Империи должна была завершить карьеру лира Лортни, и великая награда уже ждала его.

А принц Майкл вызывал у лира легкое чувство брезгливости и в том не виделось опасности: его все равно вернут в Имберию. А следующая королева ему вольницы не даст. Отношения с Наследницей у лира Лортни были самые теплые и ее намерения относительно Майкла не были секретом для «доброго дядюшки Артура». Он всецело их поддерживал, безмерно ценя доверие Королевы будущей и ее консорта.

А теперь, надо признать — в конце концов, честное признание ошибок остается правом сильной души — достойный лир сам сглупил. Если ленивого домашнего кота не раз и не два дергать за усы, он поцарапает руку обидчика, пусть и не сразу. Что уж говорить про того, кто рос в королевской семье!

Откуда это сравнение с кошками!

Лир Лортни уговаривал себя успокоиться. Когда-нибудь он встанет. Когда-нибудь он обязательно встанет — они не убили его сразу, значит, игрушечный император побоялся открыто идти против Матери-Королевы до такой степени.

Что ж, когда лир Лортни встанет, и сделает то, что должен, его совесть будет чиста.

Изменник будет уничтожен. Любой поднявший руку на Посланника Королевы грозит Миссии Королевства. Майкл заигрался. Имберия ничего не потеряет.

Мысль о том, что ничто не мешает его тюремщикам убить его позже, Посланник старательно отгонял.

У него впереди еще столько всего! У него юная невеста! Свадьба, прекрасная жена, будущие дети! Да, своему незаконному сыну он всегда помогает, но… Но нужны те, кто продолжит род Лортни официально, при всем нежелании лира связывать себя узами брака! Впрочем, именно сейчас его желание жениться, вопреки обыкновению, было не в меру сильным.

Лир Лортни опустил веки. Это невыносимо!

Кошка взвыла второй раз. Теперь Лир Посланник отчетливо услышал в отчаянно взвившемся возгласе откровенный страх, и вдруг внутренне усмехнулся. Чужая боязнь всегда приятна на вкус и отдает пикантной остринкой на нёбе.

Он всю жизнь терпеть не мог кошек. Словно какой-то внутренний голос при виде мелкой хвостатой твари шептал ему: убей! Никогда не знаешь, кто рядом с тобой — милая домашняя зверюшка или перевертыш, прячущий свой человеческий взгляд в уголках прищуренных янтарных глаз.

Его предки положили не одну жизнь на тропах охоты, сражаясь с этими тварями. Рыцари Лортни избавили Имберию от перевертышей раз и навсегда. Еще кудрявым мальчуганом, читая семейные хроники в старой библиотеке родового замка, маленький Артур сжимал кулачки: О! Он будет достоин своих прадедов, мимо него не пройдет безнаказанным ни один перевертыш!

Горное гнездо — гряда на севере любимой страны, отделяющая Имберию от Старых, или как говорят у Кайзера, Исконных земель — помнит войну, которая шла почти век. В преданиях, что сказками ходят по землям кайзера, их называют колыбелью инолицых. Оттуда всё это богомерзкое племя и расползлось по цивилизованному миру.

Но разве Бог являл людям звериные лики? Разве не Грах скрывает свою суть под густой шерстью?

Церковь возопила, моля верных чад о справедливости и служении.

И род Лортни возглавил истребление перевертышей. Лортни первыми откликнулись на зов Святого Следствия.

Святые псы истребили богомерзкое племя. А потом еще полтора века выслеживали одиночные пары, уничтожая их не щадно, не жалея ни котят, ни седых котов на подгибающихся от старости лапах.

От веков гонений страдали и обычные кошки, и люди, лишенные проклятого дара. Было время, когда одного подозрения было достаточно, чтобы попасть в пыточную Святой службы, потому что Водный суд сочли недостаточным.

И вскоре вся имберийская цивилизация праздновала победу над инолицыми, чествуя род Лортни.

Но они все были слепы и наивны. Рыцари не победили перевертышей. Те затаились и скрылись в Северной Империи! Иначе откуда взялась Пума?

Договориться с шинайцами ей не составило труда. Своих богов эти идолопоклонники рисуют именно в зверином обличье.

Как он сам был слеп! Он полагал, что его шинайцы благодарны ему за то, что он сохранил их никчемные жизни! Открыл им весь мир! Разве они бы жили так, если бы не лир Лортни?

Вот цена его доброты и доверчивости! Они нанесли удар в спину с истинно шинайским коварством!

Кошка в саду вдруг заверещала точно зверек, пойманный в силок, но тут же стихла. Да что они оглохли всем посольством, что ли?

Раздражение тугой петлей захлестнулось вокруг грудины, мешая дышать.

Или они все заложники этих шинайцев? Святое Небо, лир Лортни сам ввел этих дикарей сюда, фактически вручив им свою безопасность!

Или это Майкл-Михаил отдал какие-то распоряжения? Вот и Дерба не пришла, хотя казалось бы… должна была явиться сразу. Она же приехала? Или ее концерт по какой-то причине перенесли? Почему никто не явился с докладом?!

Глаза защипало и лир снова опустил веки. Под ними было горячо и в груди невыносимо давило. За эти дни лир Посланник плакал больше, чем за всю свою длинную жизнь.

Мастера Нианзу, который склонился над ним, он не услышал, а почувствовал. Раньше он почему-то не обращал внимания на то, как бесшумен этот шинаец.

Он всегда с уважением относился к его умениям, не смотря на то, что шинайцы для таких чувств слишком низки! Сейчас же лир Посланник с ненавистью смотрел в узкие глаза мастера, который не покидал его, кажется, ни на мгновенье. Нианзу вдруг усмехнулся. Это была снисходительная усмешка взрослого, который видит все потуги наивного ребенка…

Лир Артур задохнулся от ненависти. Нианзу озабоченно покачал головой и принялся растирать сначала большие пальцы лира, потом мизинцы, затем указательные. Против собственной воли лир Посланник чувствовал, как удушающее чувство отпускает его, а сердце бьется куда ровнее.

Сволочь!

Неприятная гадкая двуличная шинайская сволочь! Но как же он хорош в своей работе! Даже жаль такого казнить.

На окно, судя по легкому, еле слышному звуку, запрыгнула кошка. Нианзу закончил массаж и медленно развернувшись, склонился, замерев, в глубоком поклоне.

Лира Лортни внутренне передернуло. Он слушал шуршание ткани и давил в себе бешенство — как это не достойно! В его покоях, в покоях потомка рыцарей Лортни, истребителей нечести, вольготно чувствовала себя одна из богомерзких тварей, а он — он лежал, беспомощный, весь в ее власти! Какой позор!

— Приветствую тебя, Искуснейший, — раздался мелодичный голос. — Поднимись, мастер Нианзу! Мне нужна твоя помощь. Осмотри эту несчастную прислужницу имберийского нечестия! Я старалась не сильно ее помять, но она просто бешеная. Пришлось менять облик, чтобы слегка придушить ее, иначе мы бы носились по этим кустам до утра.

И без того недвижный лир Лортни замер, цепенея, не веря своим ушам. Этот голос! Голос! Нет! Не может быть! Этого просто не может быть! О, Небо! Чем мы прогневили тебя?!

Мал смотрел на сучок. Сучок был уже близок к тому, чтобы выскочить из своего гнезда, но что-то его еще удерживало в плохо струганной доске. Какому-нибудь будущему постояльцу однажды ночью повезет, и прилетит ему в лоб… Хотя кто сюда ночевать залезет? Мал скривился. Он плохо спал ночью: солома в спальнике, что ему выделили, сбилась комками, кажется, еще в правление Александра. Или что они туда напихали? Тряпок добавили, что ли, каких?

Вот же повезло, так повезло. Он смежил веки. Наступающее утро не радовало. И все происходящее с ним напоминало дурной водевиль. Все это уже было в его жизни, и теперь точно повторялось — в ускоренном варианте, из тех, что поплоше.

Ночевка на чердаке, управляющий трактиром в жилетке…

Нет, здесь сам хозяин, управляющего ни старшего, ни младшего нет. Тут таких не держат, не тот уровень… а все одно рожа наглая и всегда слегка недовольная. Но младший управляющий на работников так смотрел, а этот хозяин — на гостей.

А место у него хорошее. Эх!

Хозяина бы поменять, на умного да рачительного, который не будет подсовывать гостям гнилой матрас по цене столичного номера.

— Ежели, милгоспдарь, цена не нравится, то на улице, за оградой, бесплатно.

То-то многие тут медленно едут или напротив, быстро гонят. Выбирают другие трактиры для ночлега — все делают для того, чтоб миновать «Золотую подкову». А ведь, если тут ум да руки приложить — царевать можно!

А этот… Дурачина. Вот потому и одет похуже, да и словеса так, как его городской собрат, не плетет. Младший-то в «Мелетине» тот еще мастер зубы заговаривать. Никогда прямо ничего не скажет.

Вспомнилось невольно подслушанное в предпоследний день его, Мала, спокойной жизни.

— Вот смотри, — мягко и ласково говорил младший управляющий новенькой работнице, нанятой мыть посуду. — Давай посмотрим на ситуацию со стороны. Представь, что говорим мы сейчас не о тебе. Вот, мы, уважаемое заведение, нуждаемся в некой услуге, а именно: нам каждый день надо мыть тарелки. Логично же нанять для этого отдельного человека, так?

— Так, — растерянно отвечала та.

— Мы положили ему плату за вымытые тарелки. Нам нужны тарелки чистые, я даже скажу, безукоризненно чистые тарелки. Так?

— Так, — неуверенно согласилась девчонка.

— У нас уважаемое заведение, мы не можем себе позволить подавать гостям угощение на плохо вымытых тарелках. Плохо вымытая тарелка — это оскорбленный гость. А оскорбленный гость — это значит, что…?

— Что? — проблеяла бедолага, несколько часов отстоявшая у чанов с горячей водой и кипятком. В него окунали каждую тарелку после мытья.

— Убытки! Можем ли мы позволить себе нести убытки? Скажи мне, вот ты как думаешь?

— Н-нет. Не можем.

— Умница! Такое заведение, как наше, не может позволить себе, во-первых, потерю репутации, а еда, поданная на грязной тарелке — это несомненная потеря репутации. Ты знаешь, что такое репутация? Ну, я так и думал. Ничего, у тебя еще все впереди, милая. Так на чем мы с тобой остановились? А! Во-вторых, мы не можем позволить себе убытки. И я, как управляющий, что должен сделать? Вот ты, моя хорошая, представь себя на моем месте! Что нужно сделать?

— П-перемыть?

— Правильно, нанять другого человека, чтобы он вымыл грязные, но якобы вымытые, тарелки снова! Но согласится ли он делать эту работу бесплатно? Если мы заплатим и первому, и второму мойщику, то мы снова будем в убытке!

— Я могу просто перемыть! — отчаянно воскликнула новенькая. Ага, сообразила, куда клонит хитрый змей.

— Зачем? — и Мал услышал снисходительную улыбку в голосе управляющего. — Зачем мне доверять важную работу человеку, который уже зарекомендовал себя отрицательно?

Мал поморщился и пошел дальше по своим делам. Грязной посуды он сам не терпел, да только и младший был не прав. А девчонку Мал потом видел со своего чердака. Она понуро брела по улице.

Не заплатили.

Посуду, конечно, никто не перемывал. А зачем? День-два, и найдется новая дуреха, которая старательно отдраит все тарелки на совесть, а потом уйдет, понурясь и глотая слезы, припечатанная вердиктом младшего управляющего: «У нас за плохую работу не платят». Но, если ей повезет, и на работе будет Старший управляющий, то она получит свой грош и даже поработает какое-то время, пока не попадет на зубок младшему.

Так-то в нижнем «Мелетине» и не такое случалось. Бывало и хуже чего. Но Мал — человек маленький. И дело у него— маленькое. А потому он не лез, если не просят. Сколько раз он просто отводил глаза? Отходил в сторону, делая вид, что он ничего не видит и не слышит? Знал свое место, да.

Вот и до него очередь дошла…

Все разбежались по углам. Ни одна тварь не спросила: «Как дела, Мал Малыч?»

Мал резко перевернулся на другой бок.

А что бы он сделал? Ну, вышвырнули бы на улицу с каким-нибудь бедолагой на пару… И тому бы не помог, и себя бы подставил. Вот и все остальные то же так думают, и никто не хочет оказаться на месте Мала — а для постороннего глаза его положение выглядит ой, как плохо.

По легенде, он ходил проситься обратно в «Мелетин». И — неожиданно — визит этот оказался очень болезненным. Колкие насмешки младшего управляющего, подавальщики, отводящие взгляд или старательно делающие вид, что Мала тут нет. А ведь он привык, что в «Мелетине» с ним считаются, совета спрашивают, уважают.

Дутое оказалось уважение.

Да и не было его совсем, никогда не было. Это Мал себя надеждой тешил, что он, как ни крути, чего-то достиг. Может, наоборот, надо Святое Небо благодарить, что получил он эту возможность: увидеть жизнь свою со стороны, цену ее дешевую узнать и ужаснуться. Жил как в бычьем пузыре — все вокруг мутное. Эх!

Да вот только…. Наперекор нелицеприятному пониманию, хотелось ему обратно в этот самый пузырь, где была привычная, такая понятная жизнь — его личная маленькая жизнь. Вот уж, поистине, не зря мольцы учат сдержанности и молчанию, указывая на то, что язык места мало занимает, а зла делает много.

Это все потому, что у него, Мала, за ту свою спокойную жизнь накопилось достаточно раздражения. Сам копил, сам мысли свои лелеял, сам ночами думал, что хоть достиг чего-то, но большего достоин. Застрял в нижнем «Мелетине». Да. Не ценят так, как заслуживает.

И вот и вылезло. Сам не понял как влип.

Зато теперь у тебя, Мал Малыч, сказал он себе, не жизнь, а блюдо расписное, на котором пирог с сюрпризом. И не знаешь, что делать, и не знаешь, что будет…

Ткнешь в него вилкой, а он тебе в ответ струю горячего соуса в лицо. Отрежешь маленький кусочек с краю, а во рту потом скребанет металлом монетки…

Зрителям то в забаву, конечно. Счастливчика нашли! А сомнительное счастье — зуб обломать.

Да только не таков Мал простак, чтобы зубами рисковать.

Он нехорошо усмехнулся. Подсуропил он младшему управляющему напоследок, ой как, подсуропил. А все потому, что не простил этой снисходительности, насмешки этой, которую тот скрывать перестал…

Вот ведь странное дело: многое понял Мал и о роли «Мелетина», и о его непотопляемости, и еще о многом, что видел за все эти годы на своей работе, да не понимал по-настоящему, — и понравилось ему это чувство причастности к неким закрытостям, к пониманию тайн, для простого обывателя не доступным… Да, понравилось, это как чистое наслаждение — словно к отварным овощам соус с перчинкой подали. И оттого ему бы на младшего дурака-управляющего со всеми его шуточками внимания не обращать, теперь-то понятно, что его роль не на много выше роли Мала, ан нет…

Взодрало Мала до белой пелены перед глазами. Не собирался он князю про его делишки ничего говорить, а тут выложил всё, как на духу.

Да и оно, конечно, на пользу дела, которому теперь служит Мал, под клятву приведенный…

Недовольных людишек можно долго копить, а все равно потом чей-нибудь кулак да подымется… А князю «Мелетин» нужен.

Руб-Мосаньский кивал, слушал, про Старшего пару вопросов задал, поинтересовался, что Мал бы сделал для того, чтоб ситуацию исправить. У Мала крылышки и растопорщились!

Это потом уже, в дороге, пришло понимание: как бы князь уважительно с ним не общался, навсегда Мал теперь на этой службе. И одной поездкой Монастырь Неспящих он не отделается.

А сможет ли Мал сделать то, что велено, да ноги потом унести?

Ганг проснулся с ощущением беды. Во сне он упрямо, обливаясь потом, царапал тяжелый, черный камень, наглухо закрывший выход из пещеры, где он, Ганг, сидел уже не одно столетие. Обламывая ногти в кровь, он упрямо ломал и даже грыз черный, мерцающий кристалл, и не собирался отступать: он или выйдет или сдохнет. Третьего просто нет.

Камень пошел трещинами и Ганг с яростным и победным ревом ударил по нему обеими лапами, с наслаждением чувствуя, как под когтями крошится твердый камень.

Лапами?

Винтеррайдер открыл глаза.

Оказывается утро уже наступило.

Сон был дурацкий, как и все сны, что снились Гангу в эти дни. Какая пещера? Какие несколько столетий? Но при воспоминании о мерцающем кристалле Ганг, как ни странно, снова испытал клокочущую ярость, только уже наяву.

Главное, что все Бертовые анализы показали, что Ганг абсолютно здоров.

— Тебя можно демонстрировать в палате мер и весов, — шутил Берти, но смотрел на Ганга осторожно.

И — это тоже бесило.

Ганг сел на кровати на иноземный манер и, уронил голову лбом в ладони, уперся локтями в колени: есть ли что-нибудь вообще, что его не бесит?

Может быть, Берти ему не говорит правды? Не зря же общается с ним как со взрывоопасным сосудом. Даже Руб-Мосаньский стал в последние дни вежлив и предупредителен… до отвращения. Ему это не идет. Сразу закрадываются мысли, а не подготовила ли его опасная светлость какую-нибудь гадость?

Интересно, чувство юмора о чем-нибудь говорит? А подозрительность?

Сейчас Ганг соберется, приведет себя в порядок и, сделав вид, что он добр и весел, выйдет к остальным…

Ну да. Добр и весел.

Ганг фыркнул.

Фырканье вышло резким, злым, низким по звуку.

Винтеррайдер осторожно потрогал свое лицо, а потом встал и подошел к зеркалу. Все, как всегда, вот только глаза горят, отливая темным блеском, точно в глубине глаз Ганга прячется давешний кристалл из сновидения.

Забыв про свои планы, привести себя в порядок, он мрачно натянул домашние брюки и, едва накинув рубашку, толкнул дверь плечом. Однако, силу не рассчитал и дверь слегка не распахнулась, а отлетела с грохотом. Ганг остановился, борясь с новой вспышкой ярости. В какой палате мер и весов его надо показывать? В той, где отделение идеальных сумасшедших?

Берти он нашел в неком подобии местной гостиной, где вечерами отдыхал сам Руб-Мосаньский, который работу предпочитал не покидать даже ночью.

Сейчас Бертрам и князь склонились — голова к голове — над картой Империи. Картина эта отчего-то Гангу не понравилась.

— Злоумышляете? — хотел пошутить он, но прозвучало зловеще.

Берти взглянул недоуменно.

— Доброе утро, барон, — миролюбиво ответил Стойгнев. — У нас тут просто неожиданные новости.

У Ганга нехорошо ёкнуло сердце.

— Какие? — спросил он непослушными губами. — Доброе…, должно быть.

— Ожидаемые новости, — поправил Берти строго, кивнув Гангу.

— Парень ваш нашелся, — подхватил князь.

— Жив? — испытывая странное чувство радости оттого, что новости пришли вовсе не из Межреченска, уточнил Ганг.

— Да, — Берти всматривался в него чересчур пристально. — Подал сигнал. Он на территории Империи. Только… есть сюрприз.

— В каком смысле?

Берти свел брови:

— Не могу тебе ответить на этот вопрос. Петер вышел по запасному аварийному каналу связи. В чем там дело, будем разбираться позже, когда прибудем на место.

— За ним уже выехали? — вопрос был адресован Берти, но ответил сам Стойгнев:

— Не спеши, барон, — он тоже внимательно рассматривал Ганга. — Там, где ваш парень, сложная местность.

— А именно…? — уточнил Ганг, следя за руками князя. Тот передвинул карту Империи и достал из-под нее другую. Ганг вгляделся: какая-то провинция? В очертаниях привиделось что-то знакомое.

— Аномалия Лодомера, — Стойгнев постучал по карте, сделав паузу. — И сам он так считает, и, судя по искажению поля связи, мы верно его поняли. Увы, он там. Но координаты в этом случае, сам понимаешь, относительны.

Волфганг выругался витиевато и заковыристо — в лучших матросских традициях Островов.

Берти слабо усмехнулся, а князь вздернул бровь.

— Экий ты затейник, барон. Надо тебе наших подчинить. Пару раз их так обругаешь, и они как шелковые будут.

— Мне своих достаточно, — буркнул Ганг.

— Ему будет не достаточно, — возразил князь, сделав ударение на слове «ему».

Винтеррайдер кивнул. То, что Михаила начнут мягко давить со стороны моря, призывая к послушанию Королеве-Матери, было ясно как день. На встрече с ним в подвале «Мелетина» они это тоже обсуждали.

На деле же эта родственная царственная "мягкость" может обернутся морской блокадой страны со всеми соответствующими последствиями. И это только первый этап…

— Он и сам капитан отличный, — вслух сказал Ганг. — Посмотрим, что он скажет на эту тему.

— Если он сразу сам встанет во главе флота…, — начал князь.

— Посмотрим, — резко перебил Ганг.

Тревога вдруг накатила удушающей, невыносимой волной. Он прикрыл глаза. Больно стало смотреть на свет.

Ты все-таки не здоров, Ганг.

— Скажите лучше, что придумали. Как вытаскивать человека будем вместе с двумя его сюрпризами? — стараясь говорить спокойно, спросил он.

— Думаешь? — правильно понял Берти.

— Уверен.

— Человеколюбивый какой агент, — усмехнулся Стойгнев, решивший то же самое, что и они. — Нет, чтобы притопить врагов и свидетелей на месте, он их на собственном горбу через полконтинента тащит.

— Значит, причины были, — ровно ответил Берти. Он не любил выпады в адрес своих людей, даже, если считал эти выпады справедливыми.

— Есть еще одна новость, — продолжил князь, с согласной улыбкой кивнув Бертраму.

У Ганга ёкнуло сердце: вот оно!

— Из Межреченска? — быстро спросил он.

— Нет, — чуть удивленно ответил Стойгнев, с прищуром разглядывая Ганга. — Мы все еще продолжаем говорить про вашего парня.

— У него на хвосте кайзер, — вмешался Берти, перебивая.

— То есть, с одной стороны он на территории Империи, а с другой, если агенты Его чокнутого Величества зайдут на территорию аномалии…, — Стойгнев развел руками. — Мы вряд ли сможем что-то доказать, если что. Наши отряды предпочитают тот край обходить стороной, выставляя посты на безопасном расстоянии. По сути, в этом месте они контролируют не саму границу, а подступы к ней с нашей стороны.

— И ты до сих пор тут сидишь? — холодно спросил Ганг Бертрама.

— Не спеши, — досадливая нотка в голосе князя царапнула слух, как колючка рукав куртки. — Я вызвал человека, который у нас, ну, скажем, специалист по Лодомеру.

— Благодарю, — суховато ответил Ганг.

— Оставлю вас, пожалуй, распоряжусь на счет нашего завтрака, — князь поднялся и кивнул каждому. — Барон. Доктор. Я скоро вернусь.

Ганг чуть не фыркнул ему в след. Завтрак Стойгнев мог потребовать одним движением пальца, просто ткнув в соответствующий камень на браслете. А, впрочем, надо ему, пусть идет.

— Давно не видел? — поинтересовался он у Берти, который снова смотрел на него как-то слишком пристально.

— Угу, соскучился, — Берти был хмур. — Но, знаешь, непривычно видеть тебя в таком виде. Обычно утром ты более… прибран.

— Скажи уж прямо, обычно ты не шастаешь полураздетым в гостях. Но, видишь ли, друг, я к тебе торопился. Кто ж знал, что у тебя уже князь заседает? Все эти дни в это время здесь никого не было. Мог бы, кстати, меня сразу разбудить, а не корпеть вдвоем с Руб-Мосаньским над картами.

— Стойгнев просил тебя не трогать.

— И давно он раздает тебе приказы?

— Ты с этим вопросом ко мне торопился?

— Нет. Но теперь и с этим тоже. Но для начала хочу поинтересоваться у своего друга и врача: что это? — Ганг указал на свои глаза. — Не объяснишь?

Берти вздохнул.

— Клянусь, Ганг, — сказал мягко. — У тебя все в абсолютной норме.

— Почему я себя не чувствую в норме? Почему у меня глаза горят?

— Как человек, ты идеально здоров.

Ганг не успел ничего ответить. Князь ворвался так, словно бежал по коридору, подобно посыльному юнцу-скороходу.

— Твое предчувствие, Ганг, — почти выкрикнул, задохнувшись. — Не обмануло! Срочная связь! В Межреченске убит Лаки Лэрд. Елизавета Соцкая объявлена в розыск как его убийца.

— Что?! — отчаянно взревел Ганг, и услышал — нет, увидел! — как голос его раскалывает мир надвое. В глаза брызнуло черной крошкой кристалла, и оттого тело выкрутила невыносимая боль. — Нет!!!

Конец первого тома