Осколки на снегу. Игра на выживание

Глава 41

Очень многие из нашей молодежи не в состоянии избежать нездорового стремления выдать свои слова и свой разум за волю Святого Неба. Они стремятся к ложному авторитету и заводят несчастных доверившихся им в еще худшие дебри бед и страданий, чем, может быть, те, что у них были. Они как актеры разыгрывают плохую и печальную комедию, стремясь выдать себя за кого-то великого, а на самом деле самообольщаются и сбивают людей с пути, покушаясь на их жизнь, но не как разбойник с кистенем, а как обольститель, пресекая людскую волю и свободный жизненный выбор. А из нашего духовного учения мы знаем, что принцип свободы и воли неприкосновенен. Все остальное суть нарушение духовных законов.

Из «Рассуждения о нравах блюдущих и ищущих Горнего», авторства Домиана, старшего мольца Центральной молельни Темпа

С мольцом хлеб-соль осторожно дели — только встреть да проводи.

Старая присказка

Завтрак проходил в угрюмом молчании. Нет, разговоры за трапезой и без того здесь не приветствовались, но сегодня обстановка была просто до невозможности угрюмой. Даже Лаки натянул на лицо мрачно-торжественное выражение, скопировав его с физиономии Акулины.

Та же не поднимала глаз от тарелки, повторяя Саватия, который хмуро ковырялся в своей тарелке. И почему-то именно сегодня Лизе была невыносима эта натянутость.

Кирилл выглядел самым живым на этом фоне. Он весело и активно поглощал пищу в каких-то немереных количествах. Ел он быстро, много и, кажется, даже не жевал, а, чем больше ел, тем веселее становился.

Эта веселость ощущалась чем-то неуместным и инородным на фоне угрюмого молчания остальных. Кирилл вдруг вскинул глаза и подмигнул Лизе. От испуга и неожиданности она чуть не уронила вилку — ох, мама была бы недовольна такими манерами — но удержала и вцепилась в нее, украдкой косясь на Провинциала, но — нет, он не видел. Яростно терзал все тот же салатный лист, не поднимая взгляда, и лишь желваки на щеках ходили ходуном. Лиза перевела дух, и тут же наткнулась на колючий зырк Акулины, быстрый и резкий как звук стека.

Аппетита и так не было, а тут он окончательно пропал. Отправив в рот маленький кусочек сырника, Лиза медленно жевала, не чувствуя вкуса и дожидаясь только одного: окончания этой трапезы. Тишину прерывали звуки приборов о тарелки, да пыхтение, должно быть, самовара из буфета, откуда обычно подавальщики разносили блюда.

— А ты чего задышал? Ты чего запокряхтывал? — с непонятной яростью в голосе вдруг спросил Саватий, тяжело поднимая глаза на Кирилла.

И только тут Лизы поняла, что это Кирилл дышит громче обычного. Она быстро взглянула на него и на сотрапезников и успела увидеть, как Лаки прикусывает усмешку в уголке губ.

Кирилл выпучил глаза и мощно проглотил то, что жевал. Схватил чашку со взваром, выпил, запрокидывая голову, а, когда поставил ее, Лиза с удивлением услышала каким тонким голосом он заговорил.

— Так, отец родной, легкие-то слабые, больной же я, — зачастил он.

— Легкие слабые? — свистяще переспросил Саватий. — А может они у тебя жиром заплыли? Может, на вольный выпас тебя отправить? Ты куда столько жрешь, а? На убой готовишься? Может, я не знаю чего-то?

Кирилл, взявший было вилку, со стуком положил ее обратно на стол и посмотрел на Саватия с такой детской обидой, что даже самое каменное сердце дрогнуло бы: подбородок его мелко затрясся.

— Я работаю, себя не щажу, ночей не сплю, днем не присяду, с утра на ногах, — таким же тоненьким речитативом заговорил он, чуть гнусавя. — А меня куском хлеба…

— Ну-ну, — желчно и насмешливо ответил Саватий. — Куском хлеба размером с гору. Я говорил тебе следить за тем, сколько он жрет? Сестра?!

Акулина подняла почерневшие глаза. На долю мгновения Лизе показалось, что она закричит так, что лопнут стекла в окнах. Но, выдержав короткую паузу, матушка медленно и спокойно ответила:

— Ему подлечиться снова надо. Тут-то нагрузка большая. Нет возможности. Да и у меня дело для него есть, — мрачно подытожила она. — В городе одной сестре, нашей последовательнице, помочь надо, а заодно и на постой возьмет, и присмотрит.

— Авилине, что ли? — буркнул Саватий, вдруг поскучнев.

— Да, — скупо уронила Акулина. — Я говорила, что работа большая. А кто еще окажет такую любовь сестре нашей, как не мы?

— Неделю. И чтоб здесь даже не появлялся, — рявкнул Саватий.

Кирилл смотрел в стол, беспомощно уронив большие руки на колени. На лице у него застыла вся мука несправедливо обиженного человека. Медленно подняв пухлую ладонь он посмотрел на нее, а потом промокнул пальцами сначала один глаз, потом другой, вздохнул тяжело и сказал севшим, но обычным своим голосом:

— Воля ваша, святой брат. Я служу вам на совесть и в вашей руке мои дни.

— Иди собирайся, — ровно и бесстрастно ответил Провинциал.

Кирилл закрыл лицо — щеки его мелко дрожали. Широкий рукав сутаны опал к локтю, обнажив толстую ленту браслета-артефакта. Было в нем что-то странное и Лиза невольно вгляделась. Что это?

— Кирилл, — голос Акулины звучал мягко, даже нежно.

Отняв руки от лица, тот молча полез из-за стола, отворачивая покрасневшее лицо от невольных свидетелей сцены.

— Поели? — мрачно поинтересовался Саватий, окинув взглядом остальных. — Ну и нечего рассиживаться, не в театре. Ступайте.

Лизе два раза повторять и не надо — она рада была сбежать. Лаки поднимался из-за стола с ленцой, не торопясь, с насмешкой разглядывая Саватия. Акулина начала складывать салфетки, она явно хотела задержаться. Саватий уставился на нее, и желваки заходили еще сильнее. Отчего-то его лицо было злым. Но Лизе было некогда думать об этом, и она, испытывая огромное чувство облегчения, почти бегом выскочила из трапезной залы, второпях свернув на закрытую галерею, что шла вдоль резиденции Провинциала Скучных земель.

Когда-то, во времена оные, здесь гуляли только ветра и хозяева замка, обозревая великолепные окрестности. Сейчас же огромные полукруглые проёмы закрывали витражные, но только частично цветные окна, и разноцветные блики от них рябили на беленых известью каменных стенах.

— Елизавета Львовна! — окликнул ее Лаки. — Подождите меня, будьте так добры.

Лиза остановилась.

— Святой брат вас напугал? Испортил вам настроение?

— Нет. Но я привыкла к более сдержанному общению. И мне неловко, простите.

— Неловко должно быть Саватию, — со смешком ответил лир Лэрд. — Но не обращайте на него внимания, у него есть причины.

Они, не торопясь, пошли по галерее, с которой, там, где не было цветных стекол, открывался прекрасный вид на сам Серый Замок, и пожелтевшие леса, и на низкие предгорья Большего Камня. Легкий ветерок дунул Лизе в лицо: часть створок была приоткрыта.

— Брат Кирилл рассказал мне о том, что за непослушание выселяют часть соработников, — осторожно сказала она.

Лаки хмыкнул.

— Вы же не хотели идти на представление? — уточнила Лиза.

— Признаться, да. Не люблю бродячие театры, — белозубо улыбнулся Лаки. — Я намеревался отдохнуть.

— Думаю, что не вы один. Но все пошли туда по личному распоряжению Саватия. А потом оказалось, что это была проверка. … Разве это честно? — выпалила девушка мучавший ее вопрос, краснея и сердясь на себя.

— Проверка?

— Да, пиво пить не следовало.

— Но мы-то с вами ее прошли! А кто-то, вероятно, перебрал, — проницательно заметил Лаки.

— Ну, это же… Как будто специально… Сама ситуация — она создана специально. Это не честно! Брать людей, давать им надежду и кров, а потом…

— Мы с вами тут гости, — задумчиво ответил Лаки. — В чужом замке не поднимают свои флаги, ну, если вы, конечно, не захватили этот замок во время войны. Вы же не собираетесь объявлять войну Провинциалу?

— Хотите сказать, что я говорю глупости?

— Хочу сказать, что вы юны и честны. И, я надеюсь, не собираетесь здесь оставаться на всю жизнь. Забудьте об этом. Люди, которые сюда пришли и объявили о своем полном послушании Саватию, старше вас — они сами принимали это решение и должны отдавать себе отчет о последствиях.

Лиза вспомнила своих попутчиц из дилижанса и покачала головой.

— Многие едут сюда за чудом, понимаете? Здесь их надежда, может быть, последняя. Они ищут любовь — нет, я не знаю, как сказать… Понимание? Помощь? Доброту? Они же не просто так едут, а потому что читают книги о Саватии, о чудесах, которые он творит… Они не могут судить о последствиях, они в другом состоянии. Вот вы читали книги о чудесах Саватия?

— Да, имел счастье ознакомиться, — откликнулся Лаки, но, разумеется, не стал уточнять, где именно он смотрел эти книги. Лизе не нужно было знать, что пробные партии печатали в Имберии. Издательский дом «Ярь» специализировался на разной литературе для Севера и содержался на деньги ведомства, к которому относил себя лир Лэрд. На самом же Севера многие были уверены, что «Ярь» работает где-то в окрестностях Темпа. Это мнение они долго взращивали.

— И что вы думаете?

— То же, что только что сказал. Все эти люди, собранные здесь — не дети, вам не стоит за них так переживать. К тому же, коль мы упомянули детей, то, вероятно, вместе можем вспомнить свои ребячьи шалости и реакцию наших отцов. Отец, наказывая, мучается сам, поверьте. И наказание — не окончание любви или ее отсутствие, это одно из проявлений. Вот вас наказывал отец в детстве? Простите, мне мое любопытство. Если сочтете вопрос излишне вульгарным, то не отвечайте.

— Меня? Отец всегда беседовал со мной, объяснял, — растерялась Лиза, и комок вдруг подкатил к горлу. Вспомнился уютный свет лампы, крепкие руки, веселый голос, щекотка у ушка: «А эта девочка у нас сегодня шалила? А? Эта девочка?»

— Вероятно, вы были спокойным ребенком, милой и примерной малышкой. А я рос сорванцом и прибавил не одну седую прядь в волосы своих родных. Меня запирали в чулан, стремясь приучить к порядку и хорошему поведению. В чулане я должен был осознавать свой проступок, — он засмеялся. — Когда чулан отпирали, я просил прощения, с готовностью шаркая ножкой, но не всегда искренне, поверьте. Но — увы — меня не зря дразнили дома «маленьким ураганом» и «лесным разбойником»!

— Но вас же не выгоняли из дома? Вам не подстраивали ситуацию, в которой разрешали шалить, а потом наказывали? А, если вы делились горем со своими родителями, они не выгоняли вас работать? Листики желтые по траве раскладывать, чтоб зубчики совпадали?

— Какие листики? — не понял Лаки.

— Желтые, — едко ответила Лиза. — Опавшие. Они некрасиво опали, знаете ли. Надо, чтоб лежали по порядку. Красиво совпадая по цветам и размерам.

Сцену с листиками она наблюдала на днях и была ей неприятно поражена.

— Вы можете мне объяснить: зачем? Зачем женщину, которая пришла сюда с больным ребенком, заставлять раскладывать листья на траве? Как это поможет? Ей нужно лекарство и слова поддержки!

— Лиза, — засмеялся Лаки. — Я слушаю вас и понимаю, что ваши родные были самыми настоящими народниками. И вы, вероятно, тоже народница.

— Нет, — возразила девушка. — У меня нет таких убеждений.

— Есть, — улыбнулся Лэрд. — Вы пропитаны ими и не замечаете этого. Да, скорее всего, вы, зная недавнюю историю, с ужасом пятитесь от дел, которые народники творили, и не осознаете, что очень многое из их теории на вас повлияло. Даже то, что вы жалеете изгнанных, именно об этом говорит. Вы считаете, что этих людей надо обогреть и кормить, потому что у них случились какие-то несчастья, создать им условия, чтоб у всех была еда, тепло и одежда. А что потом, Лиза? Они забудут свое горе? Подобреют? Воспитают своих детей прекрасными людьми? Или неприспособленными к жизни лодырями? Или эти люди, имея еду, работу, более, чем приличную оплату своего труда, возможность учить детей, отдыхать, не думать с ужасом о завтрашнем дне…, — он замолчал, словно задумавшись. — Эти люди, имея все необходимое, станут хорошими, честными, добрыми? Вот ваши родители построили целый поселок — на краю света, в условиях, которые — простите, Лиза — мало кто назовет нормальными. Это прекрасный поселок. Я не ожидал увидеть столь великолепные коттеджи. И я представляю в какие суммы все это обошлось… Должно быть, их счета полностью разорены. Я уверен, что все, кто живет в поселке, на Большой Земле не имели ни таких домов, ни таких денег — и что? На поселковом сходе кто-то из них встал на защиту вашего отца?

Это был удар поддых, и на какое-то мгновение Лиза натурально задохнулась: тот сход занозой сидел в ее памяти, иглой втыкался в сердце, стучал молотками в висках: почему? Почему они так?

— Простите меня! — торопливо и виновато сказал Лаки, заглядывая ей в лицо. — Лиз, я — дурак, простите меня!

— Ничего, — вытолкнула она, глядя на беленую стену, которой заканчивалась галерея. — Ничего. Вы… Вы правы, говоря про сход. Мне нечего вам ответить.

— Я хотел показать вам всего лишь…, — заговорил Лаки.

— Не нужно, — перебила Лиза. — Я поняла. Кажется, нам надо возвращаться обратно. Мы не выйдем отсюда.

— Да, — согласился Лаки. — Я был уверен, что тут есть проход. Пойдемте, Лиз. И все-таки примите мои извинения. Нет, не говорите ничего сейчас, пожалуйста. Я самый настоящий идиот.

— Однако, вы сказали правду про сход. Она горька, но оттого не перестает быть моей реальностью, — через силу выговорила девушка. — Вы правы: никто не заступился.

Она быстро взглянула не него и грустно усмехнулась:

— Я все равно буду пытаться найти смысл в местных занятиях, за которыми так рьяно следит сестра Акулина, проповедуя, что повтор не всегда понятных действий, принесет счастья этим людям.

— Смысл один: воспитание полного послушания, — с готовностью откликнулся Лаки. — Саватий в основу воспитания своей братии закладывает именно безоговорочное послушание.

— И что это даст?

— Привычку? Когда нужно, они, не задумываясь, пойдут за Провинциалом. Думаю так, — сверкнул улыбкой Лаки. Он не хитрил: в миссию Саватия закладывались именно такие смыслы. И их глупо отрицать, они очевидны многим. Многим, но не всем.

А нам не нужны все, отвечал Карл, в случае необходимости нам нужна безумная толпа, готовая на смерть ради высшей цели. Нет, смеялся он тут же, нам нужен авторитет, иначе говоря, сакральная фигура, за которой ослепшие пойдут без раздумья. Слава о Великом Святом должна добраться до самых малых, затерянных хуторов. Да, там не встанут по его слову, попросту не услышат вовремя, но у них останется сомнение — прекрасное зерно, с которым можно работать и нам, и нашим преемникам.

— Куда пойдут? — недоуменно спросила Лиза.

— На молитву? — полувопросительно ответил Лаки. В глубине его глаз ей почудилась насмешка.

Они быстро прошли через галерею и теперь стояли в самом ее начале. Лизина нервозность выразилась в том, что обратно она почти бежала. Лаки поспевал за ней без труда, с его длинными ногами это не сложно.

На молитву они и так ходят, хотела возразить девушка, но вместо этого прислушалась вслед за Лэрдом, который вдруг повернул голову в сторону двери трапезной.

За дверями раздавался голос Акулины и, хотя слов было не разобрать, по тону и интонациям было понятно, что женщина самым натуральным образом скандалит, чего-то требуя. Лиза вдруг вспомнила эти интонации: когда их поселковая сваха Машенька ругала дядю Сашу, своего мужа, сварливости в ее голосе было не меньше.

Саватий заорал внезапно и так громко, что Лиза, вздрогнув, явственно услышала в его мощном реве: Хватит! Голос Акулины оборвался на звенящей ноте.

— Пойдемте! — негромко позвал Лаки. — Не нужно, чтобы нас здесь видели.

И Лиза полностью с ним согласилась — по темному коридору они уходили еще быстрее, чем только что шли по галерее и, кажется, оба облегченно выдохнули, когда свернули под более древние своды, уходя из зоны видимости.

— Я все-таки не поняла вас, — начала Лиза снова.

— Вот вы упрямы, — заметил Лаки скучающе.

— Немного, — согласилась она и так лукаво улыбнулась, что Лаки с удивлением взглянул на нее. — Я просто хочу понять. Конечно, я не сильна в учении мольцов, но я читала староимперский учебник по духовной науке и там тоже говорилось о послушании, однако, как о категории затвора, т. е. это учение для тех, кто решил посвятить себя только служению Высшему Провидению.

— Мы с вами в монастыре, — с улыбкой напомнил Лаки. — Что не так?

— Верно, — согласилась Лиза. Мысль вилась на краешке сознания, и она боялась, что упустит ее, не проговорив. — Однако, в этом монастыре большинство есть глубоко семейные люди, приехавшие в надежде на чудо вместе со своими семьями. Разве нужно применять к ним те же правила, что и к затворникам-одиночкам? И потом, разве это не подмена понятий?

— В чем подмена?

— Ну, смотрите в учебнике говорилось, что опытный брат ведет неопытного по пути, который уже прошел сам. Младший слушает старшего. Это логично, так? Один учит другого, постепенно приучая его к новой жизни. И получается, что он уже в этой новой жизни живет совершенно иначе, чем те, кого он оставил за стеной. И он обеспечивает только себя, свои нужды, при чем весьма скромные, — внезапно ей вспомнился богатый стол в трапезной Провинциала, и она едва не сбилась с мысли. — А здесь видим людей, которые не могут жить по затворам: у них дети и жены, или мужья, или старые родители. Если они их бросят — это будет предательством. Вот они пришли сюда. И здесь их всех вместе приучают к послушанию в любых мелочах, вплоть до откровенно безумных. Но это послушание больше о безволии, понимаете? Получается, людей приучают к покорности? К некой послушности, которая не задает вопросов? Идет и делает, в надежде на… благо?

— Вот скоро и вы, милая Лиз, обвините брата Саватия в ереси, — с улыбкой перебил Лаки.

— Что? Нет, я не об этом, — смутилась она.

— А черная знать столицы именно об этом, мол, он приводит людей к себе, — Лаки сдержанно улыбнулся. — Я слышал, что столичные мольцы хотят прислать сюда едва ли не ревизию. Думаю, им не дает покоя авторитет провинциала. Он велик не только в Скучных землях, но и по всей Империи. Это не случайно. Посмотрите, как много здесь благотворительности. Я не силен в вероучении, но считаю, что у Саватия слово не расходится с делом. Он помогает нуждающимся. Он устроил для них невиданное общежитие с полным обеспечением. Это шанс для многих. И мне это нравится. И его методы воспитания я не намерен оспаривать. В конце концов, люди, о которых вы печетесь, это взрослые люди, Лиз! И они добровольно отказываются от ответственности за свою жизнь. Они отдают ее Саватию. И он, как глава большой общины, вправе требовать с них послушание даже в безумных, как вы говорите, вещах.

— Это иллюзия. Ответственность за свою жизнь нельзя отдать, — упрямо ответила Лиза. Лаки развел руками.

Сбоку вдруг открылась невидимая дверка и оттуда выскочила Акулина, весьма растрепанная. Она увидела Лизу и вскинула руку, полыхнув глазами. Девушка, зажмурившись, шарахнулась в сторону, ей показалось, что разгоряченная скандалом женщина сейчас ударит ее. Но, мгновенно шагнув между Лизой и помощницей Саватия, Лаки загородил девушку.

— Торопитесь, матушка Акулина? — сладким голосом спросил он.

Та медленно погладила платок на своей голове, разглаживая несуществующие складки, поправила узел. Лиза отшагнула в сторону и теперь видела Акулину, что стояла, опустив очи долу: губы ее подрагивали, она растягивала их в улыбке.

— Да, — ответила миролюбиво, после паузы. — Дел много. И у вас тоже. Скоро Барановы приедут. Вы бы приготовились, — и улыбнулась так приятно, что Лиза снова пообещала себе: «Вырвусь, и не вернусь сюда больше!»

Должно быть и Лаки что-то такое пришло в голову, потому что, проводив Акулину глазами, он вдруг сказал Лизе:

— Елизавета Львовна, не отвечайте мне сейчас, пообещайте сначала подумать: может быть, вы поедете со мной в Темп? В столице больше возможностей для молодой девушки, для дальнейшего обустройства жизни. И, чтобы дорога вас не смущала, я могу нанять компаньонку, — сказал, и успел уловить как на долю мгновения закаменела девушка. Ощущение мелькнуло и пропало. Похоже, она не доверяет ему даже на долю макового зернышка.

— Подумайте сначала, — почти умоляюще произнес он. — Не отказывайтесь сразу. Вы ведь правы сейчас были в своей речи, хотя и не успели додумать мысль: этот монастырь не место для вас. Вы же чувствуете это, Лиз. И да, вы точны в своих чувствах: он для других. И эти другие пусть думают о себе, а вам надо заботиться о своем будущем.

— И вы, конечно, намерены помогать мне в этом? — безмятежно спросила девушка.

— Я могу предложить вам свою помощь, — осторожно ответил Лэрд. — Но в вашей воле ее принять или отвергнуть. Каким будет ваше будущее, с кем — это только ваше решение, я не имею право навязывать вам свое видение.

— Благодарю, — кивнула Соцкая. — Я обдумаю ваши слова, лир Лэрд.

Почему у него осталось ощущение, что он сделал что-то не так?