Осколки на снегу. Игра на выживание

Глава 39

С началом нового времени в эпоху Смуты ситуация с разбоями и грабежами в Империи ухудшилась в несколько раз. От прошлого «благочиния» в Империи не осталось и следа. Привлечение крестьянства в армии противоборствующих сторон породило целые ватаги отчаянных дезертиров, которые воевали уже просто против всех и нещадно грабили своих вчерашних товарищей по труду. Наплыв нищих, поденщиков, и бывших «дворовых» из разоренных поместий совершенно ухудшил криминогенную обстановку в самой столице Северной Империи.

Из записок приват-доцента Имберийского университета Джона Уайта

Столичная сыскная часть специализируется по всем видам профессиональной преступности, а именно убийствам, разбоям, грабежам, кражам, мошенничестве, и прочим аферам. Здесь умело систематизируют все сведения о личностях преступников и их розыске…

Из справки-донесения, писанной для Его Императорского Величества Михаила

Вор не бывает богат, а бывает горбат

Народная мудрость

Из постели Мелкого выдернули так, что дух занялся. А главное, кто в его хибарку-то проник? Потолки на чердаке были чрезвычайно низкие.

— Сдох, что ли? — спросили из-за двери и сразу над головой довольно заржал Сивый.

— Не! Кумекает чё творится, глаза не открывает, — а сам носком сапога ткнул в бок. — Вставай!

Мелкий открыл глаза. Сивый стоял во весь рост, не пригибаясь — ему одному и в аккурат «квартира» Мелкого на чердаке «Мелетина». Удобно! Да и за постой с него не брали, а что на работе находился только с перерывом на сон — так что в его жизни есть еще, кроме нее, постылой?

Мелкий, случалось, завидовал — вот чего бы стоило подрасти хотя бы до Сивого, тогда, чай, повидал бы мир, семью бы завел…

— Вы чего это, робяты? — спросил хрипло, облизав пересохшие губы.

— Одевайся, хозяин зовет. Да скажи спасибо, что напялиться тебе даю, — насмешливо ответил Сивый.

— Митрич?

— Еще слово, Мелочь, и босым побежишь.

— Выкидывай его сюда, — посоветовали из-за двери. — Не обидим, под мышкой унесем.

И заржали отвратительно на два голоса.

Впрочем, Мелкий уже одевался: торопливо натягивал рубаху, накидывал жилетку — у них два раза не повторяют.

— Влип ты, донес кто-то, — улучив момент, шепнул Сивый и в ответ на вопросительный взгляд пожал плечами.

То, что действительно влип, стало ясно сразу, едва из коморки высунулся: его тотчас выдернули как репку и, подхватив, за плечи поволокли с чердака, только ноги болтались в воздухе.

Парни рослые, здоровенные, из охраны Самого… Да что он сделал-то! Грехов за собой Мелкий не числил, дело свое знал. Оклеветал кто? Да почто его-то? Где Сам, а где подвал! В подвале Самого только кабинеты изредка интересуют, а все остальное на полный откуп Митрича — управляющего.

Но тут догадка стукнула в голову и Мелкий замер, и даже дышать перестал: не может быть! Это ерунда же! Нет! Нет? Как?! Как он мог так опростоволоситься???

И встала перед глазами рожа Черепа, и вновь, как на яву, зазмеилась ненавистная ухмылочка на тонких губах:

— Че выгнали тебя? Не пускают до серьезных дел?

И вспомнилось свое, презрительное, в ответ:

— Серьезные дела? Какие такие дела? Знаем какие! То баба!

А ведь они почти сразу поднялись, ироды. Мог бы и скумекать, что дело худо. Да знать плохо у них пошло…

Или в чем другом его обвинять будут? Но не может же быть, чтоб из-за этого, ну, нет! Нет! Он пятнадцать лет верой-правдой! Ни единого раза не опростоволосился!

В мотор его закинули как мешок, и из мотора вытащили так же, проволокли по лестнице, красной дорожкой укутанной, да как будто бы золотыми шпагами переложенной — Мелкий даже отвлекся, так загляделся. Но бугаи, слегка приложив его головушку о полотно, уже отворяли высокие двери залы, малахитами убранной и по полу, блестящему, в разводах чудных, Мелкий катился до самых щегольских штиблетов господина Мелетина, таких начищенных, что свою перекошенную рожу в них узрел.

— Ты чё, пёс? — свистяще спросил Сам. — Забыл кому обязан?

Рубанула воздух тяжелая трость и Мелкий обреченно зажмурился, успев мимолетно удивиться неподходящей мысли: полы чистые, жалко.

Но тяжелая, суковая, лаком крытая и узорами окованная знаменитая палка Мелетина не опустилась на бедную головушку, потому что со стороны окон кто-то с хохотком, но строго, сказал:

— Ты мне его в целости и сохранности обещал.

Мелкий приоткрыл один глаз, но кроме хозяйских ботинок ничего не увидел.

— Забирайте, — обреченно выдохнул Мелетин. — Мои после с ним поговорят.

— Нет, так не пойдет, — возразил собеседник. — Навсегда заберу, глядишь у тебя одним грехом меньше будет.

Это кто таков, что Самому тыкает?

— Ваша правда. Но вы видите, с кем приходится дело иметь?

— Но труды твои многого стоят, — хохотнул невидимка и, судя по звуку, бросил на стол кошель с золотом. — Это тебе за нервы и убыток.

И теперь Мелкий увидел высокие, явно офицерские, хорошей работы сапоги: неизвестный спаситель — а спаситель ли? — подошел и остановился над ним.

— Как там тебя, — сказали сверху. — Сам идти можешь? Или помяли?

Мелкий, неловко завозившись на гладком полу, сел. И хорошо, что сел, а не встал, ибо как увидел говорившего, так душа в пятки ушла, мало совсем не выскочила.

Это где он так нагрешил-то?

И, дав голосом петуха, выпалил в отчаянии:

— Идти могу, но мне бы вещи собрать!

— Какие еще вещи?

— Я, по милости господина Мелетина, квартируюсь на чердаке, у нас, там, да. Квартирка хорошая, как раз под меня. Вот и вещички мои там скопилися… Пятнадцать лет верой-правдой. Коль перехожу к вам, мне бы мое и забрать.

— Да ты, братец, не промах, — засмеялся князь и обратился к Самому. — Позволишь бедолажному монатки смотать?

— Да зачем мне его скарб? — презрительно отозвался Мелетин. — Пусть забирает да на глаза мне больше никогда не попадается.

— А расчет? — пискнул срывающийся голос снизу.

Князь захохотал.

— Отдадут, — выплюнул купец.

Мелкий, поднявшись, отвесил старому хозяину глубокий поклон и засеменил на подгибающихся ногах за новым. Раз вещи дают забрать, раз расчет отдадут, значит поживет он еще…

Да только как он в это влип-то? Что с ним дальше-то будет?

Утро не бывает добрым, когда ты просыпаешься в чане с водой, в который тебя окунает чья-то немилосердная рука. Едва не хлебанув холодной водицы, Гаврила отчаянно хватанул воздух, и кто-то рядом произнес с ленцой:

— Ну, хватит, утопишь еще обвиняемого.

Обвиняемого?

Его швырнули на пол, и Гаврила невольно охнул: кто же над ним так поработал? Тело болело, спина ныла, руки и ноги, кажется, вовсе не хотели работать.

— Ну, как он? — спросил кто-то, заглянув, и тот же ленивый голос ответил со смешком:

— Жить будет.

Вот не был он в том уверен. Вода все еще стекала по лицу, но уже чувствовалось как тяжелеет, наливаясь чугуном, голова.

— Его в рассол надо было окунать, робятки, что вы его в воду? — заржал кто-то. — И поел бы, и попил бы заодно.

Шутнику ответили хохотом, и несчастная голова бедного забулдыги от того многоголосья, словно надвое раскололась.

Поганцы позорные.

— Волоките его, Стив ждет, — заторопил заглянувший, и Гаврило ощутил тычок сапогом в бок:

— Вставай!

Да что вчерась было-то? Как он сюда попал-то?

И Мелкий, и Рябой могли бы получить исчерпывающие ответы на свои вопросы, да только кто бы им рассказал? Маленькие листики, по глупости, оторвались они от привычной ветки и понес их, нещадно трепля, злой безжалостный ветер.

Луна, от которой, как верят простые бабы, грах в это время откусывает бок, стояла не высоко и не низко, и ее света хватало, чтобы издалека увидеть две фигуры в широкополых плащах. Руб-Мосаньский смотрел за этими двумя в щель, по недоразумению именуемую окном доходного дома, с верхнего этажа и где-то в глубине души дивился безрассудству Михаила. Или удальству? Или так выглядит безнадежность?

Впрочем, зря он, что ли, артефакты свои подсунул — уже знает, что переговоры прошли… Как надо они прошли.

Это каламбур какой-то получается: во главе заговора против Императора Михаила встает сам Император Михаил.

Встает, да. Против Имберии — за Империю.

Император — против Королевы.

Сын — против Матери.

Или это все-таки хитрый ход псовой королевы? Даже, если так, то ничего — побалансируем. Посмотрим еще кто кого… Стойгнев усмехнулся и сжал кулаки, до боли, до врезавшихся ногтей, до натянувшейся кожи.

И тут же выругался в голос — за императором из кабака бежали сразу четверо: явно не доброй ночи путникам пожелать!

Говорил же, что надо страховать! Берти упрямо возражал: у Мей — просто звериная интуиция, не надо обострять раньше времени.

Но все обошлось.

Бой закончился, едва начавшись. Хотя какой это бой? Избиение младенцев превосходящими силами…

Однако, Маргарита Сергеевна — опасная женщина!

Убегали эти двое на редкость слаженно и быстро, словно опыт имели немалый. А может быть и имели. Князь усмехнулся и впервые с симпатией посмотрел вслед этой парочке и тут же нахмурился: не любил он, когда кто-то норовил испортить его планы.

Совпадение? Досадная помеха? А если нет?

— Ступай, — сказал он Стиву, не оборачиваясь. — Как раз дельце это словно специально по новой твоей должности, а я чуть позже буду мимо проезжать.

Стив щелкнул каблуками, а потом за ним закрылась дверь.

Дело выглядело как случайность, от которой никогда поздние путники не застрахованы. Шпана столкнулась, да подралась. В этом смысле, двое удравших молодчиков, были, как нельзя на руку. Будет, чем уличных занять, так как еще двое вроде следов не оставили. Оставили, конечно, но Стив подчистит.

Он, хоть и не по уровню, но забрал дельце себе. В этом была логика: он сразу на месте оказался, потому как обходил улицы со своими молодчиками, знакомился, так сказать, с ночной жизнью непосредственно, в самом прикладном смысле — о чем и гаркнул князю Руб-Мосаньскому, который мимо проезжал да остановился спросить, что происходит?

— Первым, прибежал, получается? — уточнил Стойгнев Данилович, высовываясь из окна мотора и с прищуром разглядывая труп лысого хлына*, которого как раз осветил фонарь одного из уличных.

— Никак нет! Караулы вовремя поспели, приняли меры, — бодро отрапортовал Стив. — Двое утекли, ловят.

На самом деле никто их не ловил. Гвардейцы, убедившись, что не их то дело, сразу вернулись в свою караулку, а уличные все были в наличии — и больше бычились на ребят Стива, чем что-то делали.

Князь головой качнул — одобрил, значит — уличных похвалил, велел за шпаной строже следить, да каждого серебряным рублем порадовал — за нелегкую службу, стало быть.

Князь уехал, а служивые взбодрились невероятно — вот что доброе слово, вовремя от начальства полученное, делает!

Уличные уже не хмурились в сторону Стива, а радостно рассказали кто есть кто.

Лысый — Череп, криминальный тип, однако скользкий, поймать его не удавалось, хотя косвенных всегда было изрядно. Ну да, всё, свилась веревочка, отбегался плут.

А вот второй — живёхонек, и от его одного разит как из цельного кружала**, Гаврила то Рябой, копарь.

— Тот самый? — удивился Стив.

— Тот, — заулыбался седоусый уличный. — Пропащая душа, спился. А знаменитый копарь был. Но на серьёзные дела его уже давно не зовут.

Рябой вдруг дернулся, словно хотел встать, но, промычав нечто нечленораздельное, замер в той же позе.

Седоусый выразительно развел руками.

— Грузите, — кивнул Стив. — Везем в сыск.

Похож был Рябой только на того, кто злостно умышляет против собственного здоровья и жизни. Впрочем, преждевременные выводы — самое опасное в работе.

Склонив голову к плечу, Стивен смотрел как парни сгружают Гаврилу на крепкий массивный стул бесформенным мешком.

Тот зыркнул глазами на Юнга и тотчас съежился дворовым потрепанным котом, затаился, не шевелясь, да только глаза бегали: из-под нечастых, но на удивление длинных ресниц, Гаврила бросал жадный взгляд стол и сразу же отводил взор, но, не в силах бороться с собой, снова и снова смотрел на рюмку, что стояла на тарелочке с краю стола. И огурчики рядом положили с налипшим укропчиком — само искушение!

— Видишь? — спросил Юнг.

— Ч-чарочку? — еле выговорил Рябой.

— Ее. Иди пей. Твоя.

Рябой радостно дернулся всем телом, задирая высоко колени, но вдруг испугался и, уронив руки и ноги, со страхом и подозрением уставился на Юнга.

— Ну, что ты, голова, а? — доброжелательно пошутил Стив, с улыбкой оглядывая Рябого. — Денежку пропила, сама болишь, а опохмеляться не велишь?

— А! А-а-а! а-ха, д-да, — подследственный приободрился и даже попытался засмеяться.

— Уважь, уважь, Гаврила Степаныч, — Юнг посмеивался. — Я вот даже глазам не верю. Сам Рябой! Знаменитый копарь! Выпей, давай, поправь здоровье.

Гаврила горделиво улыбнулся и не рванулся всем телом, как прошлый раз, а, можно сказать, постарался степенно дойти до стола.

Помогло ему быстро, и Гаврила, жуя уже второй огурец, неожиданно взглянул на Юнга цепко, внимательно. И тот усмехнулся в ответ:

— А теперь расскажи мне за что ты Черепа убил?

— Чё? Как? Череп…Мы! А! Нет!!! Не может быть!!! Нет!!! — ужас в его голосе был неподдельным.

— Все так говорят. Но сам посуди, ты человек умный: нашли тебя избитого, а Череп рядом — мертв и безгласен. Чего не поделили-то? Лови, кстати! — Юнг бросил ему дурной, явно неумелой рукой сработанный кинжал, подобранный на месте драки. Рябой шарахнулся в сторону и, запутавшись в ногах, упал, закричав отчаянно с пола:

— Это Ряла с Клопушей его порешили!

— А тебя пожалели, значит? Вставай, не надо у меня на полу валяться! Ну, с чего бы им тебя жалеть?

— А? — Рябой, не глядя, мостился на стул, с ужасом повторяя одно и то же. — Это они! Это не я! Это они!

— Ну, знаешь, — Юнг пожал плечами. — Мы их спросим, конечно, а они скажут, что это ты.

— Брешут! Не скажут!

— Так врут или не скажут?

— Не скажут! Я — копарь! Я нужен!

— Кому ты нужен, кроме пивной бочки, Гаврила? И то до поры, до времени. Ты же пьешь, как за ухо льешь! С хабаром приходишь, деньги решетом меряешь, а опосля и сам без решета, из всего богатства одни портки да долги!

И про долги знает!

— Они с Черепом не хотели хабаром делиться!

— О, как! А вы что, разве с дела пришли?

— Собирались, — загрустил Рябой.

— И перепились? — не поверил Юнг.

— Это перед тем, как идти, перед тем как пост держать — ни чарки, ни баб. Они, значит, место узнали верное, не тронутое, поделились с Черепом, а он на меня вывел. А они, видать, поняли, что он лишний тут, только копать да таскать…

— А может это не они поняли, а ты?

— Они! Они убивали уже! Да, навроде как верхушники мелкие, да только нет! Их же почему-то кто-то подрядил, какая-то дамочка залетная! Говорят, убраться только, но — брешут!!! Они же и убили! Убили человека! В Черном рву ищите! Не наш. Ботинки у него — чисто бабьи! Блестящие! Череп у них купил! Да, убили, хоть и отпираются! Может, даже пытали! А он им слил тайные склепы Палянициных! А они сами никак! Это я талант имею! Череп и присоседился. Сначала к ним! Потом со мной свел! Вот!

Да не может быть, с веселым изумлением думал Стивен, разглядывая Рябого.

— Ну, получается, они место знают?

— Получается, — обвис лицом Рябой. — Только мало знать место, надо уметь отворять.

— Не зря про тебя говорят, что ты слова знаешь?

— Не зря, — уныло подтвердил копарь.

— А Череп не знал, получается?

— А он не понятный, со всеми ходит. Везде ходит, где деньгами пахнет… А таланта у него нет, да.

— Уже отходил. Что ж вы перед делом такую пьянку затеяли? Одно дело выпить перед постом, другое — поубивали друг друга

— Это не я! — с прежним пылом заверещал Рябой. — Череп сам на улицу поперся. За бабой! Может, они ее не поделили?

— За какой еще бабой?

— Ну, там была парочка. В портовых плащах, капюшонами закрылись. Но точно баба!

— В портовом плаще не каждая мать своего сына узнает, — хохотнул Юнг. — С чего вы вообще взяли, что там баба? Может старый жирный мужик?

— Так, того… Мелкий знал, что баба. Сказал.

Через час Мелкого выдернули из постели. Уж очень князя его знания заинтересовали.

Мелкий огляделся с каким-то внутренним сожалением: кабинетик маленький, тесный и — он принюхался — пыльный. Нет, это не кабинет князя понял он. А жаль, любопытно было бы взглянуть. На красивые вещи он мог смотреть бесконечно. А в княжьем кабинете, чай, не лавки простые стоят.

Князь, затолкав свое огромное тело в щель между стеной и столом, с прищуром уставился на Мелкого. Настроение у Его Сиятельства было хорошим, но вот чем это обернется? Знать бы.

— Напомни мне звать-то тебя как? — с усмешечкой спросил Стойгнев.

Мелкий шевельнулся на высоком стуле и сказал неохотно:

— Ну, Мал.

Спасибо тебе, маменька. И тебе папенька. И вам поклон, бабка с дедкой.

— А по отчеству?

— Малович, — ответил Мелкий и внимательно уставился на князя. Нет, не засмеялся, и, кажется, даже не собирался смеяться.

— Знаешь меня, Мал Малович?

Мелкий осторожно кивнул, не решаясь открыть рта, что-то подсказывала ему, что лестью князя не задобрить, а разозлить можно легко. И вот как себя вести?

Молчи, сказал он мысленно.

— А в подвале ты, значит, пятнадцать лет служишь?

Мелкий снова кивнул.

— А секретами давно торгуешь?

— Что? Нет! Я и секретов не знаю!

— Пятнадцать лет большой срок, можно и обстряпать так, что все знать будешь.

— Чтоб без головы остаться? — мрачно поинтересовался Мал.

— Ценишь, стало быть, голову свою?

— Так запасной не выдали. Вы же свою тоже бережете, наверное?

— А ты борзый, братец, — ровно заметил князь.

Мелкий помолчал, насупившись, а потом заговорил:

— Меня же серьезно не воспринимают. Все знают, что я — Мелкий, да на разводке тока. Кто меня в серьезные дела возьмет? Все ржут, и все на этом.

— А ты не любишь, когда над тобой ржут?

— А вы любите, что ли? — огрызнулся Мал и смирно подтвердил, посмотрев в лицо князя,

— Нет, не люблю.

— Ты же понимаешь, что ржут не от великого ума? — поинтересовался Стойгнев. — Убогие они, вот и ржут.

— Может и понимаю, что убогие, да мозгом скорбные. Да только мне от того не легче, — согласился Мал.

— Значит, серьезных дел хочешь?

— Хотеть я могу, что угодно. Кто же даст?

— А Черепа натравить на гостей — это серьезное дело?

Так он и знал, что отсюда ветры дуют! Ну, Череп, ну, подожди, поганец!

— Я никого на гостей не натравлял!

— А говорят на тебя.

— На слабо он меня взял, на смех поднял, мол, выгнали тебя, мол, не берут на серьезные дела-то? Я и ляпнул сдуру…, — Мелкий нахмурился, замолчав, и нехотя продолжил, — Досада меня взяла. Я и ляпнул, что нет там серьезных дел. Баба-безбилетница на три мужика, какие там дела?

— Да с чего ты взял-то, что там баба? — со смешком спросил Стойгнев.

— А кто? Баба, конечно. Первая баба что ли, что за пятнадцать лет в подвал приходит в портовом плаще?

— И что — отличаются они от мужиков, а? Бабенки-то?

— Ну, если невнимательно смотреть, то и не поймешь. Да только у меня взгляд-то наметан. Я… Я не знаю, как объяснить. Вижу просто кто есть кто.

— Внимательный, значит?

— Не без этого. Митрич-то меня за внимательность всегда ценил, не обижал, — Мал вздохнул. — Я его подвел, получается. Дурак. Я ведь спохватился потом, вспомнил, что про Черепа поговаривали, сунулся в зал, а мужики ушли уже. Я и понадеялся, что спать пошли. Они на дело собирались. По глупости я, правда, верьте! Я не со зла, не с умысла.

Князь качнул головой.

Помолчали.

— А Череп, значит, до баб охочий?

— Я особо не в курсе. Он раньше-то к нам реже захаживал. Косой со своими как-то ржали, что Черепа не одна бандерша к своим девкам не пускает, даже там, где под гостиничные комнаты низшего сорта косят.

— Что ж он, совсем не хорош? Может, денег не платит?

— Мордует девок, — серьезно ответил Мал. — Вот они и решили, что дешевле не пускать такого.

— А давно?

— Да лет пять уже.

Князь снова качнул головой.

— Арестуете? — безжизненно спросил Мелкий.

Стойгнев зорко глянул на него. Не стар, конечно, но и не молод, насуплен, бледен, обижен, но не озлоблен. Не дурак, опять же размаха ему не хватает…

Надо сказать Митричу, чтоб перетряс тихонько свое болото. Он-то считал, что Мал всем доволен и за совесть служит. Ну да, ну да.

— Арестовывать я тебе покуда не буду, но и отпустить не смогу. Пока выясняем все, поживешь тут. Сейчас проводят тебя в каморку одну, не твоя квартира, конечно, но на несколько дней обвыкнуться можно. Вещи и расчет тебе привезут.

— Квартира моя, — усмехнулся Мал. — В мою квартиру одна ваша голова войдет.

— Вот ты себя жалеешь, говоришь, бабы не смотрят, серьезные люди до дел не допускают, а ты не думаешь, что ты вообще-то сам себе все это выбрал?

Мал дернул головой, протестуя. Князь его движение проигнорировал.

— Ты вот хочешь большого дела, людского уважения, может домика с палисадом, не знаю, чего ты еще хочешь, но все эти желания у тебя под жалостью к самому себе погребены. Ты и хочешь в мир добрым молодцем выйти, чтоб дивились на тебя, и страшно тебе: а ну как ты такой умный, а они отвергнут? Вот об этом подумай покуда, чего ты хочешь-то, Мал Малыч, на самом деле, а там и я тебя еще раз на разговор приглашу. На улицу не ходить, носа из комнаты не высовывать. Ясно?

— Да.

— Ну, вот, — Стойгнев усмехнулся. — Посмотрю теперь какой ты понятливый.

Когда провожатый увел Мелкого, князь еще какое-то время сидел не шевелясь, и только беззвучно барабанил пальцами по зеленому сукну стола, но потом поднялся, закрыл замок изнутри и вошел в шкаф с тем, чтобы выйти из него в своем кабинете.

— У доктора доклад еще не готов? — спросил Стивена.

— Не светился, — ответил Юнг, вскидывая запястье с браслетом к глазам.

— Поторопи, чую есть там интересное для нас, — задумчиво ответил Руб-Мосаньский и, сев за стол, погрузился в чтение досье, собранного на Мэй.

________

*Хлын — плут, бездельник, мошенник

**Кружало — низко разрядное питейное место