Осколки на снегу. Игра на выживание

Глава 12

Ныне дорога каждого уважающего себя человека ориентирована на путь Имберийского развития. Путь этот дан не каждому, он динамичен и насыщен изменениями. Многие бы хотели по нему пойти, но — увы. Из всех стран разве только Острова смогли частично повторить его…

Из статьи Лаки Лэрда, написанной под

псевдонимом К. П. для Островного Еженедельника

Имберийский путь направлен на рациональный подход к осмыслению действительности. А человек духовен, он не может жить только рацио! Любой, кто, образно говоря, смотрит не только под ноги, а хотя бы изредка поднимает глаза к Небу, ощущает ограниченность такого способа жизни. И я с уверенностью оппонирую вашему автору, этому неуважаемому мной К.П. …

Из письма читателя Островного Еженедельника в журнал

Музыка Древнего Шиная является уникальным культурно-историческим феноменом. Это, если угодно, альтернатива рационального способа постижения действительности. Уверяю тебя, шинайцы знали какой-то секрет гармонизации и регуляции личности. К сожалению, они не спешат им делиться добровольно…

Из частного письма посланника Королевы лира Лортни

Выше государственных дел посланник Королевы лир Лортни ценил только собственный комфорт и удобство. Нет, он не был праздным человеком, любящим роскошь лишь потому, что только так можно почувствовать свою значимость. Лир был настоящим трудягой, а значит точно знал, когда давать себе отдых и какой именно.

По расписанию дня посланника можно было сверять часы.

В назначенное время слуги без напоминания готовили ванну. Личный массажист разогревал камни и воскурял ароматы, а музыканты садились за ширму — их кхэ*начинали издавать тихие тягучие звуки задолго до того, как господин входил терму.

Взыскательный взгляд королевы, знай она о такой манере отдыха «милого друга графа», нашел бы этот досуг избыточно шинайским, и посланник, который приобрел свои привычки в далекой молодости во время службы в посольстве, скорее всего, покаялся бы перед Ее величеством за столь варварские обычаи, но не изменил бы им. Он искренне полагал, что Имберия должна забирать себе все лучшее, что есть в мире, даже, если пока ее Королева не в состоянии этого оценить.

Куда бы посланника не забросила воля Ее Величества, ритуал отдыха оставался неизменным: имбериец был весьма консервативным человеком в некоторых вопросах, касающихся лично его. Одни и те же слуги-шинайцы сопровождали графа во всех путешествиях. Они знали, как угодить господину, да и жили за его спиной весьма неплохо. Лир Лортни всегда был с ними щедр и милостив и пребывал в уверенности, что его мастера шинайских манер довольны своей жизнью, а что до того, что когда-то им пришлось отрезать языки, так это издержки профессии их господина — слишком много тайн в его доме.

После всех процедур посланник два часа полулежал на кушетке, попивая особый настой из семи трав горного Шиная, что сначала даруют умиротворение, а затем бодрость ума и крепость сил. И в эти два часа никто не имел права тревожить его покой. Он не подозревал, что тем самым значительно облегчил задачу по собственному устранению. До сей поры в любой точке мира его защищал дипломатический статус и, конечно, несколько отрядов гвардейцев экспедиционного корпуса. Лортни попросту привык, что его никто не смеет тронуть. Гвардейцы всегда были при нем. Они сейчас стояли на страже.

Настой, сделанный мастером Нианзу для господина, ныне отличался особой крепостью. Лир подумал об этом, когда увидел перед собой пуму. Совершенно игнорируя тот факт, что в северной Империи пумы не водятся, животное сидело смирно, обившись хвостом как добропорядочная домашняя кошка.

Посланник Имберии распахнул глаза.

Пума никуда не исчезла.

Сейчас лир Лортни ясно увидел, что его гостья значительно крупнее большинства своих товарок, имеет более темный, с отливом в красное золото, окрас и почему-то синие глаза.

«И в огне родилась она и вышла из глубины священного вулкана и поселилась на острове, чьи берега купаются в водах Великого Южного океана, потому шкура ее горит золотом, а глаза синее самых синих волн», — сами собой всплыли строчки древних легенд в голове имберийца.

Помнится, та самая легендарная золотая пума, которой по какой-то причин не сиделось в вулкане спокойно, влюбилась в островитянина, обернулась прекрасной девой, и основала династию царей островного Шиная, ныне стараниями соотечественников лира Лортни канувшую в небытие. Но то ли нынешняя пума об этом не знала, то ли в настойке было не семь трав, а что-то другое, забористое и дурманещее.

Хм, на фресках Острова, помнится, царица пума была в короне, а у этой ее нет.

Не сводя глаз с животного, граф потянулся к колокольчику. Того не оказалось на месте. Похоже, ему пора менять слуг.

Лир Лортни медленно, очень медленно, сел. Дикая кошка не пошевелилась. С одной стороны, это хорошо. Статичные галлюцинации… Да, наверное, бывают. С другой, в планы лира не входила скорая отставка по причине собственного сумасшествия. Может, колокольчик упал? Лортни скосил глаза на пол. Нет, не видно.

А э т о точно ему привидилось? Он снова посмотрел на животное. В ответ кошка ухмыльнулась. Граф потряс головой. Пума встала и потянулась — ну, точно, как домашняя: глаза прищурены от удовольствия — какого, интересно? — хвост трубой, когти выпущены — огромные когти, просто ножи!

Когда зверь вдруг мгновенно поменял позу и мягко прыгнул к графу, Лортни заорал, не думая о собственном достоинстве, да вот только из горла вырвался слабый писк. Ему точно что-то подмешали в настойку, что-то от чего голосовые связки перестали повиноваться хозяину. И, забыв, что после массажа не стоит делать резких движений, лир рванулся с кушетки, но и тело подвело его: запутавшись в покрывале, он упал лицом вперед, расшибив лоб.

Мастер Нианзу выступил из-за занавески и простерся ниц перед пумой.

— Приветствую тебя, Искуснейший! — услышал он над собой женский голос несколько мгновений спустя. — Делай то, что должен.

Тонкая игла, направленная умелой рукой мастера, вошла в затылок посланника, лежащего без сознания.

— Он точно будет парализован и не сможет говорить? — спросила женщина. Не поднимая век, Нианзу согласно качнул головой.

— Посмотри на меня, Искуснейший, — приказали ему. Старый Нианзу поднял глаза на Надежду Острова и по его безмолвному лицу заструились слезы. Изящная ладонь легла лоб старика.

— Не плачь, Нианзу, по прошлому — его не вернуть. Но не стесняйся слез перед теми, Нианзу, кто вскоре придет в этот дом, пусть думают, что ты жалеешь его, — брезгливость прозвучала в женском голосе горькой ноткой и сразу же исчезла. — Передай нашим братьям, Мастер Нианзу, что общий путь становится короче…, клянусь тебе, Искуснейший, мы вернем свободу нашей Родине!

Мей опять пропала в старых архивах Дворца, и Майкл снова заскучал, как, впрочем, всегда во время ее отлучек.

Он отпустил всех советников — в конце концов уже вечер — и заперся в своих покоях, распорядившись не беспокоить свое Величество. Сам же поднялся во Владычную башню, благо потайной ход с узкой винтовой лестницей вел туда прямо из императорского крыла.

Ему рассказывали, что его предшественник Александр Державин любил отдыхать в горних покоях Владычной, и Майкл его прекрасно понимал: отсюда, с самой высокой точки столицы, было удобно наблюдать за всеми прилегающими улицами. Когда-то из этих окон можно было обозреть весь Подол, но века шли, княжий городок рос и вырос до огромного города, и теперь Император видел только центральные улицы: верхний посад — прибежище знати.

Здесь чинно и благородно, вот только ветер треплет ветки редких деревьев и, не обращая внимания на благообразие, гоняет сорванные листья по каменным мостовым. Вот и дождик брызнул, ударив по стеклам, вгоняя Майкла в меланхолию. У Мей получилось бы его развеселить, но императорскому обществу она предпочла темные залы с вековыми залежами пыльных документов.

Он не совсем понимал ее тягу к архиву: что, в самом деле, она хотела там найти? Следы гипотетической наследницы императорского рода Державиных? Эта мифическая девушка порядком его раздражала: Майкл не хотел жениться ни на ком. Ни на ком, кроме той, что так увлеченно подыскивала ему невесту!

Но и правоту любимой женщины он тоже прекрасно понимал, их союз не примут: то, что уместно любовнице, не простительно жене принца, а тем более, жене Императора. И слухи про Мей, распускаемые в Темпе псами королевы, совсем не случайны — этим Мать отрезает ему дорогу к неугодному ей браку.

К неугодному никому браку.

Чернь, бросающаяся под колеса королевского экскорта, за тем, чтобы потом десятилетиями рассказывать, что они видели кого-то из правящей семьи — «вот прямо как тебя сейчас» — имела ревнивое попечение о браке правителя, едва ли не большее, чем он сам, словно от длины родословной какой-нибудь принцессы, похлебка в их котлах становилась гуще.

Вряд ли в Империи люди другие: они Мей в качестве его секретаря еле терпят.

Напыщенные глупые индюки. Во Дворце куча королевских псов, у причалов стоят имберийские военные корабли, а они бляхи высоких родов себе выторговывают, никак не успокоятся.

И это знать Империи?

Впрочем, он-то чем лучше? Не он ли привел псов?

Он думал, что ведет свое войско, а это была его стража.

— Вздор! Все вздор! — император вцепился в волосы и потянул их что было сил — вверх, забирая длинными пальцами богатую шевелюру. Под кожей сразу закололо, словно там забегали тысячи иголок. Это отвлекало от мыслей: кажется, он раньше никогда столько не думал, не рефлексировал, не вспоминал. Все-таки в Южных морях обстановка совсем другая.

Мей посеяла в его сердце смуту, и, хотя он в глубине души был уверен, что Мать никогда не отдаст последний приказ, все же грыз, зудел червячок сомнения, не давал покоя, заставляя перекатывать одни те же мысли: Мать — нет, а сестра?

Та уже сейчас уверенно дергает струны управления страной. Может быть, Матери кажется, что ее любимая девочка все еще учится, но окружающие точно помнят, что рано или поздно принцесса станет королевой, а потому слушают, спешат исполнять приказы, угождают, покрывают, хранят тайны…

Если королеве не докладывать, то она не видит, слишком много у нее забот вне страны, да и принцессе она всецело доверяет. Майклу ли не знать, как много тайн можно хранить во дворце, на виду у всех, главное, как в любом другом деле, иметь надежных союзников и красивую, отвлекающую легенду.

Но тайны самого Майкла в свое время были подростковыми… Каковы тайны сестры, которая уже сама мать и которая всегда, даже в детстве, смотрела на Майкла с раздражением, в ту пору скрываемом довольно плохо? Позже сестрица научилась держать лицо. А потом Майкл отбыл на Южные моря. И только сейчас он подумал, что, возможно, это спасло ему жизнь.

Корабли Майкла стояли уже под парусами, и сам он рвался туда — на острова, за приключениями, но долг и обязательства королевского сына были неумолимы: Наследница выходит замуж и у Майкла на этом всенародном празднике есть немаленькая роль любящего брата.

Карета с невестой медленно ползла к собору, толпа бесновалась, Майкл красиво гарцевал и, кажется, всей кожей ощущал, колючий холодный сквознячок, которым тянуло от сестры.

Королевские свадьбы длятся долго. На седьмой день Майкл поймал странный взгляд новоиспеченного зятя. Сам Майкл с подобным выражением, помнится, разглядывал неведомых науке островных пауков, которых потом Академия нарекла большими и королевскими — в честь принца. Как по Майклу, так пауки от этого приятнее не стали. Но тогда от взгляда герцога он мысленно отмахнулся. Он уходил не меньше, чем на год, а за год много воды утечет. Наивный дурень.

Однако, когда столкнулся взглядом с начальником охраны зятя, за шиворот будто пригоршню молотого льда сунули. Человек этот, бесцветный, с прозрачными рыбьими глазами, был больше известен как наставник будущего консорта. Не отводя взгляда от Майкла, который лишь усилием воли не сбился с ноги, он посторонился, чуть шагнув за колонну, и — все. Поклоном его высочество не удостоили. После того настроение отчего-то было паршивым.

Но что такого узнал от его сестры королевский зять? Что такого он узнал, что поспешил поделился с наставником? И тот счел Майкла у ж е сброшенной с доски фигурой. Или что?

Впрочем, спустя несколько лет и сестра, и зять скупо улыбались Майклу, а наставник с рыбьими глазами, как оказалось, умеет учтиво кланяться и не смотреть Его Высочеству в глаза.

Королева устроила празднества в честь сына — сорванец Майкл привел под ее руку Жемчужные острова. Жемчуга были к лицу сестре, за них она могла бы изобразить и большую радость. Но Наследница ограничилась протоколом. Майкла это вполне устроило.

Вернувшись в Имберию, он с удивлением обнаружил, что не соскучился по сестрам. Но племянника на руках подержал — народ должен получить красивые открытки: еще одно ненавязчивое свидетельство незыблемости королевской семьи.

— Рада, что ты стал полезным, — обронила сестра, забирая сына, и тут же, поворачиваясь от брата, ослепительно улыбнулась журналистам, чуть склонив красивую голову. Снимок в газетах вышел — на загляденье, настоящая королевская идиллия.

Майкл, если на то пошло, сейчас полезен еще больше. Пока полезен. Но сколько это продлится вряд ли кто доподлинно знает. Мей — смешная. Да хоть на трижды Державиной женится Майкл, удавят ее, когда время придет и не поморщатся. Пока у него нет своей армии неважно на ком он женится, важно сколько ему осталось. Дворцовая гвардия имперцев — клубок интриг, и его концы цепко держит преданный матери Карл, а все остальные солдаты в столице — подданные Королевы.

Майкл — заложник, и это сестре прекрасно известно, а значит, на данном этапе Майкла трогать не будут. Сестрица хочет себе совсем другой трон. И вот, когда она на него взойдет, тогда «недоразумению Майклу» придется понервничать. Отчего она его так не любит? Теперь он ясно понимал, что корни ее неприязни лежат гораздо глубже детской шалости, когда малыш Майкл, преисполненный рыцарских чувств, стремился порадовать сестру, а получилось…

Ничего хорошего не получилось.

— Сразу же рассказал мамочке. Я так и знала, что на таких как ты, нельзя положиться, — девочка с оторванной лентой улыбнулась неприятной улыбкой и погруженный в свои воспоминания Майкл поразился — до чего эта гримаса исказила нежное детское личико: злость и ненависть, ненависть и злость. Маленький принц вздрогнул, а взрослый Майкл удивился: чей ядовитый побег пророс в ее сердце? Где его корень?

А ведь та девочка, став королевой, действительно может отдать последний приказ и жизнь королевского сына перестанет быть ценной.

Интересно, жертвенный козел раздумывает над тем, когда он свернул на тропку, которая привела его к пылающему костру алтаря?

А! Нет, вряд ли.

Майкл немало видел языческих жертвоприношений. Богам дикарей всегда требовалась физическая жертва, теряющая жизнь под крики толпы.

Травийцы верили, что упавшая на землю кровь оскверняет ее и поэтому во время своих обрядов аккуратно сворачивали головы голубям.

Лавайцы резали горло козлам, а тобайцы— баранам. Полуголые руицы знали, что их боги не брезгуют ничем и закалывали тех, кто подвернулся под руку, но самой роскошной жертвой считался молодой бык.

Майкл и сейчас передернул плечами, вспомнив как обреченно ревел тот, рыжий, которого волокли на площадку, пропахшую кровью: безнадежное «почему» звучало в его трубном вопле и, закидывая башку с маленькими рожками к небу, бык, казалось, молил о пощаде не людей, а того, кто над людьми, молил о чуде, которое для него не свершилось.

Майкл, почетным гостем наблюдавший все это действо, помнится сказал первому помощнику: «Будь я Богом, я бы сбежал от этих ненормальных».

Помощник хохотнул.

Крик животного ввинчивался в уши.

Толпа орала.

Лавайцы таких безобразий не устраивали: они все делали вдумчиво. И будущее приношение отбирали среди множества новорожденных козлят, чтобы растить правильную жертву в неге и сытости. Перед козленком воскуряли благовония, у него были лучшие отборные корма и все лишь затем, чтобы потом откормленного, вымытого, расчесанного, с венком из цветов на рогах запустить в святилище. Дым кадильниц делал козла смирным и апатичным. Спокойно и уверенно брел он к жрецу, чтоб через несколько минут оросить своей кровью непотухающее пламя лавайского божества.

Вот и Майкл как тот козел, и ритуальная курильница уже дымится…

Избежать своей участи он сможет, если за ним будет армия. И он даже знает, у кого ее можно занять — гонщик Ганг, его морской полусоперник Винтерайдер, похоже, теперь был последней надеждой.

— А ведь я чего-то могу не знать, — проговорил император и закончил мысленно. — Последний приказ сестра может отдать и не дожидаясь кончины царственной Матери. Любому черномасочнику, почему нет? Но тогда… Тогда надо признать, что пока я гонялся за дикарями в Южных морях, сестрица выстроила огромный заговор.

Или так начинается паранойя? В юности Майкл кричал во время студенческих застолий, стуча кружкой об стол, что думать вредно, и трактир отвечал на его заявления дружным ревом. Почему бы не поддержать парня, который заплатил за всех? В пятнадцать лет Майкл еще не умел ценить деньги, а ночная жизнь столицы ему нравилась до безумия. Во Дворце такого не было! Когда он за месяц выгреб свое годовое содержание, и казначей ему отказал, Майкл очень удивился — деньги, оказывается, заканчиваются. Это как?

Точно, дурень — королевский.

— Думать вредно, а то можно до чего-нибудь додуматься! — его ночные приятели охотно ржали. И юный принц на самом деле думать не хотел. А додумался вот — логики в его умозаключениях ни на грош, есть только упрямая уверенность, что он прав в своих догадках.

Майкл прижался лбом к холодному стеклу и вгляделся в улицы: если Винтеррайдер его поддержит, игра пойдет совсем иначе. Однако, у него самого под боком лир Лортни со своими шпионами, а это проблема. Конечно, Мей права…

В конце центральной улицы кто-то мчался на хорошем коне в направлении Дворца — Майкл прищурился: камзол дипломатов Имберии? Он нашел глазами шпиль посольской миссии — от нее в сторону Дворца отъезжал мотор: что-то случилось? Но тогда лир Лортни поехал бы сам, а он предпочитает карету: ее же нет. Впрочем, дай Лортни волю, он бы и по улицам Темпа разъезжал на плечах бронзовых невольников.

Лир Посланник… Майкл вдруг широко улыбнулся. Уж не заболел ли он? Как же тебе удалось это провернуть, плутовка Мей?

Если бы винтовая лестница позволяла, Император сбежал бы по ней вприпрыжку.

___

*Кхэ, в современной транскрипции «сэ» — в «нашем мире» древний китайский инструмент и, что скорее всего, предок цинь (гуцинь), это своего рода лежачая продолговатая цитра, под струнами которой находится полый ящик. Инструмент имеет очень давнюю историю, и считается, что современную форму он приобрел еще в эпоху Хань. При этом сам инструмент упоминается в древних книгах, которые создавались в XI–VI вв. до н. э. При желании, послушать как звучит современный цинь не трудно: в рунете достаточно записей. Музыка может быть разной, порой весьма бодрящей. В тоже время под звуки цинь хорошо медитировать, думать и спать (ладно-ладно, автор шутит).