Осколки на снегу. Игра на выживание

Глава 38

В подвале у «Мелетина» весьма демократично, хотя и тут есть деление по платежеспособности. Публика там самая черная, у кого-то денег даже на низок нет. Так для них, у задней стены стоит большая бочка пива и работный люд, не имеющий монет, сразу идет туда, зачерпывать свою долю деревянным ковшом. Пьют прямо над бочкой, чтобы не проливать даром. А специальный человек рядом ведет надсмотр. А у кого не случается денег для оплаты заветного ковша, того заносят в тетрадь, дабы отдал за пиво, когда заработает, да и заклад берут. Тут уж ничем не брезгуют — и нательное белье в заклад идет.

Ночная жизнь и обычаи города Темпа, столицы Северной Империи, описанные Гарольдом Генри Харлоем, путешественником

Среди полицейских в Темпе есть так называемые уличные. У них много обязанностей, а среди прочего они должны следить за ценами на рынке и в мелких лавках, и за торговцами, и за тем, чтоб лавочники продавали свежие продукты, а горожане не задалживали им. На любую такую ссору могут призвать уличного, и, коль скоро он найдет, что ссора напрасна, или долг больше 10 серебряных, то может арестовать зачинщиков или одного должника. Да определить на работу, «до исправления» или покуда не выплатит долг. Уличные также ходят в ночной наряд на вверенных им участках, по очереди, числом по пять человек. Ночные их обязанности схожи с дневными, за исключением торговых дел.

Ночная жизнь и обычаи города Темпа, столицы Северной Империи, описанные Гарольдом Генри Харлоем, путешественником

Первая рюмка — для здоровья, вторая — для веселья,

а потом еще десяток третьих…

Народная мудрость, изреченная в каком-то кабаке

Эта неделя у Рябого не задался с самого первого дня, вот прямо с утра. Сначала его бросила баба. Сделала она это гораздо раньше, просто Рябой протрезвел только к утру первого дня недели, когда и обнаружил пропажу. Но баба, как полагал Рябой, дело наживное — ну, не единственная она у него и не первая — а вот то, что ни опохмелиться, ни пожрать нет, вот то и есть поганенько.

Еще хуже было то, что ни пол-серебряного не нашлось во всей хате, как бы он не сувался по углам и нычкам. А на последней ходке они хабар накопали знатный — это он помнил. Не мог же он все спустить? Или баба забрала?

А-а-а! Верняк. Вместе со своими котомками и его денежки прихватила, дрянь.

Рябой задумался. Голова раскалывалась, как будто кто-то злой и сильный воткнул туда бур и теперь с удовольствием проворачивал его в мозгах у Рябого. Он со стоном схватился за голову. Убей, не мог вспомнить как бабу звали и откуда он ее несколько месяцев назад притащил. Гуляли тогда знатно, тоже крупный куш был. Ну, значится у «Мелетина» в подвале все дело и сладилось.

А он на ней жениться хотел, чтоб честь по чести, стало быть, а оно вон как обернулось…

Рябой угрюмо оглядел свое логово и поморщился: хоть бы помыла напоследок, что ли.

Его потряхивало и морозило, и он с трудом переставляя ноги потащился на улицу — до лавки.

— А-а-а, Гаврило — не отвернешь от чарки рыла, — нелюбезно приветствовал его Сидор Косьмич, хозяин ближайшей лавки. Сегодня он сам стоял за прилавком.

— Трубы, Косьмич, — пожаловался Рябой. Как человеку пожаловался! Но Сидора в ответ перекосило:

— Долги отдай сначала!

— А я тебе должен?!

— А он мне должен?! Ха! — лавочник хлопнул себе по коленям. — А то нет!

— Много? — нерешительно прохрипел Рябой, с трудом размыкая горло.

— Семь серебряных с четвертью было, да третьего дня баба твоя взяла еще на два с половиною. А я предупреждал! Я велел передать, что больше не дам! — вскрикнул он и потряс долговой книгой перед лицом Рябого. — Плати старое сначала!

— Так до десятки еще четверть, — мрачно заметил Рябой, и тут до него дошло. — А почему так много-то? Какого третьего дня? Она ж убегла, котомок ее нет!

— Ну, что убегла — не диво, — спокойно ответил Сидор. — Диво, что задержалась. А я ваших дел не знаю. Ты привел ее и сказал, мол, так и так, Косьмич, моя баба, ей товар отпускай. Я и отпускал. Теперь не буду, коль разладилось у вас!

— А где она? Еще приходила? — живо заинтересовался Гаврила. — Она деньги мои взяла, Косьмич!

— Говорю, третьего дня была. Больше не видал, — лавочник пожал плечами. — Долг неси, давай!

— Косьмич, — взмолился Рябой. — Посмотри на меня, а? Ну как я такой-то? Запиши до десятки. Верну сполна! Здоровье поправлю, бабу найду, деньги заберу у нее…

— Тю! — Сидор заржал. — А прихватила она для того, чтоб отдать, что ли? Да, где ты ее найдешь теперь?

— Откуда привел, там и должна быть, — мрачно буркнул Гаврила. — Да, будь ты человеком! Я из-за нее не жрамши, ни пимши…

— Пил с утра до вечера, проспался — жрать нечего, — хохотнул лавочник. — А баба виновата, а? Виновата?

— Хабар большой был, — буркнул Рябой. — Некому взять, окромя ее. Помоги, а?

— Помни мою доброту, — вздохнул Сидор с сомнением. — На последний четвертной даю. Больше не получишь, ни на пол грошика ни получишь, пока не расплатишься. Понял?

— Как потратил последний грош, так никому не гож, — буркнул Рябой, вроде пошутил.

— А ты чего хотел? — заржал Сидор. — На Гаврилины пили, Гаврилу и побили.

Рябого передернуло. Он ту историю вспоминать не любил. Вмазать бы Сидору по его лоснящейся довольной роже, но… Не до того сейчас. Да и с Сидора станется зло затаить.

А его лавка — ближайшая к хате.

После, немного уняв головную боль, Рябой буквально стаскал себя на речку — собственное тело было тяжелым и не поворотливым. Холодная вода привела его в чувства и в свою, снова холостяцкую берлогу, он уже бежал, поперву громко лязгая зубами. А как добежал, так и человеком себя почувствовал. Бывало и получше, конечно.

— Завяжу, — пообещал он себе, отыскав чистую рубаху. Да, все-таки был от этой бабы какой-никакой толк!

Приоделся в приличное и пошел в «Мелетин».

А пока шел, настроение ему испортили чрезвычайно: из пяти лавок к нему приказчики выскакивали, и везде он по полной десяточке был должен.

У-у-у, проклятущая! Он же давал ей денег!

На всякий случай, обойдя стороной еще три лавки, Рябой в самом мрачном расположении духа, ввалился в знаменитый подвал.

— А-а-а! Гаврила — смурное рыло! — приветствовал его Череп. — Ща обрадую тебя! Держи! Честь по чести, долг возвращаю!

Рябой совершенно не помнил, когда он отвалил Черепу 30 серебряных в долг, но ситуация у него была не из тех, чтобы подробности выспрашивать. Он сгреб деньги, одобрительно осклабясь:

— Мужик слово дал!

— Мужик сдержал! — хохотнул Череп, блестя глазами. — Откушай с нами. Ты — копарь добрый, человек хороший — я угощаю! Ты меня выручил, грех на мне будет не угостить!

Сидел он с двумя верхушниками*, которых Гаврила помнил смутно. Так, лишь знал, чем примерно промышляют, а сам-то он таким отродясь не занимался. Он человек честный, а вот Череп нырял и туда, и сюда — везде работал, получается, где можно было деньгу зашибить.

Это когда ж он ему в долг-то дал? Нет, точно надо завязывать!

— Я тут гулял не слабо, — буркнул он, падая на лавку и ручкаясь с парнями. — Мне бы рассолу, и самое то будет!

Череп и оба верхушника весело заржали:

— Да-а-а! Гаврила Рябой крупный хабар взял — тут весь подвал три дня ел и пил на твои!

Три дня!!! Надо бросать пить!

Вслух же сказал, растянув губы в улыбке:

— Для своих людей мне ничего не жалко!

Да, чтоб вы полопались все!

И подумалось вдруг: а можа баба потому и ушла? Прогулял он деньгу-то. Сам выходит и прогулял! Во, дурак!

И кисло во рту сделалось.

— Откушайте, вот, Гаврила Степаныч, — Мелкий угодливо подставил круглое блюдо, почти с умилением заглядывая в смурное лицо. — Вам сейчас кисленькое-то самое то!

— Благодарствую! — степенно ответствовал он, а когда Мелкий, ободряюще улыбнувшись, отошел, с отвращением уставился на горку квашенной капусты, где средь желтоватых, крупно порубленных листьев краснела боками кислая журавлица**.

— Видал? — Череп сунул ему под нос красивый блестящий башмак.

— Бабе купил?

За столом снова заржали.

— То мужские, — важно сказал Череп.

— Да ну? Брешешь! Кто же носит-то такое?

— За граница! — Череп вздернул палец. — Просвещение! Не наше кустарничество, понял?

Верхушники весело захихикали.

— Обнесли кого? — догадался Рябой.

— Да, шишку важную. Но ему и не нать уже.

Гаврила с подозрением уставился на них, и они дружно замотали головами:

— Не, не моги на нас думать, с ним до нас поваландались. Он-от прижмурился, но не загас покеда, а тут мы!

— Искать будут, — хмыкнул Гаврила, отправляя в рот щепоть противной капусты.

— В Черном рву? Кто будет чюхать там?

— Ишь ты, — подивился Гаврила. — Не повезло щеголю-то!

Череп заржал:

— За упокой! — и подвинул Рябому стакан.

Так и понеслась.

Ну, нет, Гаврила старался голову не терять. Тем паче, дельце новое проклюнулось вдруг, а все с того пошло, что верхушники от убиенного щеголя узнали про верное место. А когда Гаврила усомнился, что до верхушников то место из щеголя вытряс тот, кто его уделал, раскололись: какая-то баба его на сладкое заманила, а на уборку подрядила верхушников, потому как баба — что с нее взять? — не дотерпела до сведений интересных. Да ей, поди, они и не нужны были, другое промышляла.

— Да шо за баба-то? — пытал Рябой.

— Залетная, — клялись верхушники. — На мели сидели, любой работе рады были.

Ну, так-то похоже, что залетная, местные этих двух к серьезному делу не привлекут, чай, не дурные.

А вот Гаврила Рябой — дурачина получается. Одним оправдаться можно, попал как кур в ощип: всем должен, аж 90 серебряных. Благо, Череп долг вернул, всем распихал по чуть-чуть, чтоб не орали. Заткнулись на время, а то метнутся к полицейскому с жалобой, десятка-от — не мало. А как договорятся меж собой? Пропал тогда Рябой!

И бабу высматривать бросил — в кабаке не мелькала, а так — все равно, что по столичным площадям иголку искать.

Да и все равно на мели, всю память пропил — что он ей предъявит? Мотренка орать будет, чтоб с дружков спрашивал и права будет.

Точно! Мотрей ее звали. Вспомнил!

Люди, конечно, доброту его не забыли, за столы в подвале кажинный день кто-нибудь да звал со всем уважением. Но такое вечно продолжаться не будет.

Вот и подписался Рябой на копку новую с Черепом, да с этими двумя недоумками: Бронькой Рялом, да Гренькой Клопушей.

Муторно было. Нет, не пошел бы, если бы еще по малолетству не слышал про склепы тайные Палянициных. Середь копарей про них легенды ходили. Хабар должен был быть знатный, все бы перекрыл зараз.

Да и бабу новую надо искать — не вечно же в кабаках жрать? Стирка накопилась, уборка… Эх! Но коли серебряных нет, так кака баба к нему пойдет?

Вот за то и подрядился, бедолажный. Доля такая.

Вот говорил он им в тот вечер: неча пить! На копку выходить надо с трезвой головой.

Череп только ржал, мол, пока дойдем, аккурат и протрезвеем. И дурни эти следом похохатывали. Мелкий рядом крутился, да и поддержал, мол, что ты, Гаврила Степаныч, людей обижаешь? Как выйдите, так и сухой закон установишь. Нарушат, так и по мордасам надаешь. Но там за дело, а сейчас на святое покушаешься! Радости лишаешь.

Пакостник-недоросток. С него все пошло. Встретил он парочку, из тех, что по кабинетам прячутся, обычное дело. Случались и у Рябого серьёзные заказчики, тоже по кабинетам толклись, договаривались. Да, давно у него серьезных заказчиков не было. По греху пьянства, должно быть. Хабар бы взять большой и завязать пить. Да и с копкой завязать, чай, не мальчик уже.

Вернулся Мелкий быстро, а Череп возьми да подколи:

— Че выгнали тебя? Не пускают до серьезных дел?

Тот сморщился презрительно:

— Серьезные дела? Какие такие дела? Знаем какие! То баба!

— Брешешь, — странно оживляясь, заговорил Череп. — Не бывает баб такого роста. Мужик то был, с пацаном молодым.

— А тебе не все равно, — окрысился на него Мелкий, вспомнив должно быть, про правила кабака, однако, все равно добавил. — Баба, а не пацан. А там их еще двое дожидаются. Но это не твое дело, понял?

Череп замахал своей блестящей лысиной и, когда недовольный Мелкий ушел за свою дверку, заговорил свистящим шепотом:

— Безбилетница, поди, да из тех, кто нашим братом брезгует.

— Уймись, — буркнул Рябой. — Не наше дело.

— Не наше, — согласился подельник. — Не наше, покуда оно тут творится, а на улице очень даже наше, а?

Ряла с Клопушей радостно заржали.

— Надо выпить, — энергично воскликнул Череп, подвигая кружку Гавриле.

— Да сколько можно!

— Уважь, Гаврила Степаныч! На дело идем — на пост садимся! Последняя, а?!

И уже опрокинув кружку, Рябой поймал его внимательный взгляд и тотчас понял в чем дело.

— Вы, свиньи, водки намешали мне!

— Так, когда еще попробуешь! Уж ты прямо весь извелся, заморить себя решил! Да мы за тебе переживаем с робятами! Никакого удовольствия себе не позволяешь: баба бросила, пьешь одно пиво! — Череп нагнулся к нему близко-близко, и верхушники вытянули шеи. — А не твоя это Мотря? Она, бают, подалась в безбилетницы.

Кровь ударила в голову Рябому, но он промолчал. Сидел цедил пиво с водкой, что подлил ему Ряла, уже не скрываясь. Сидел и мрачнел, понимая, что Череп прав: Мотря то и была — нешто он свою бабу не узнает?

А как пошли они обратно, проводил тяжелым взглядом, наливаясь злобой — точно, она!

Вскочил:

— А ну пошли!

— От молодца, от по нашему, — заорал Череп, застучав кружкой.

И Бронька Ряла с Гренькой Клопушей загоготали, с готовностью вскакивая из-за стола.

Дура-а-а-к. Как есть, дурак. Нашел с кем связываться.

Да, им удалось договориться по основным пунктам, которые так волновали Михаила. Заодно, у самого Михаила появилось больше информации о том, что за его спиной вытворяет лир Посланник и его доверенные. Лортни, судя по всему расставил по Северу своих людей, снабдив их Императорским чрезвычайным знаком — и это была плохая новость.

Новый знак требовал пары дней подготовки, а без него настаивать на открытом расследовании смерти старшего Винтеррайдера, Ганг не сможет, при том всякие мелкие людишки, навроде северных полицмейстеров, будут чувствовать себя в своем праве: у них же знак самого Императора!

Еще ему аккуратно предложили нового союзника, и прозвучавшее имя заставило Михаила насторожиться. Лир Лортни постоянно твердил, что этот человек обязательно организует заговор против Его Императорского Величества.

Ненависть у них была взаимной и, как выяснилось, у некоего князя есть большой архив всех деяний Лортни и его людей. Он готов его предоставить.

Другими словами, заговор уже сложился, да только не против самого Михаила, а против Имберийской наглости. Но эту мысль Михаил предпочел оставить себе. Да и вряд ли заговорщики отделяли его от Лортни… Грах!

Интересно, а что Лортни вытворял его именем? Нет, пусть еще полежит, старый паук, дико тараща глаза — Михаил вспомнил свое посещение лира Посланника и то, как тот невероятно выкатывал глаза, отчаянно моргая. Ничего, переживет. И Царственная Мать тоже.

При воспоминании о Королеве, он испытал вдруг прилив такого мощного гнева, что невольно остановился, и Мей ободряюще качнулась к нему и… замерла, поворачивая голову. Да и сам Михаил услышал, как за ними бегут сразу несколько человек.

И то, что именно их какая-то уличная шпана сочла легкой добычей, Михаил не усомнился — пьяные, а от того громкие, хотя явно в мягкой обуви.

Знакомая яркая ясность ударила в голову и под капюшоном он улыбнулся так, что заметь его оскал преследователи, они бы мигом протрезвели. Но, на их несчастье, они не видели лица Императора.

— Иди сюда, дрянь! — заорал первый, выкидывая руки вперед, и кидаясь к Мэй.

Его Михаил отбросил пинком в живот, да так, что пьяница сразу отлетел сразу до каменной доходного дома и, ударившись о нее всем телом, распластался как краб, а потом медленно стал сползать на землю.

Двое других, явно очень молодых, закружились вокруг, перебрасывая в руках ножи дурной работы. В уличных драках они участвовали, но были в чужой стихии, и их игра ножичком могла смутить разве что припозднившуюся мещанку.

Четвертый не выходил из тени и крался, прячась, обходя и нацеливаясь на Мэй. Он был опытнее прочих нападающих, Михаил всеми обостренными чувствами чувствовал этого человека как нечто липкое, омерзительное, гадкое.

Он сделал обманный маневр и легко выбил оружие у одного из нападающих. Тот резво отпрыгнул в сторону и второй сразу метнулся к нему. И они вместе попятились от Михаила, выставив вперед один нож на двоих.

Разбойнички, смех один.

С шорохом взрезал воздух метательный нож, и Михаил отбил его, взметнув в прыжке полы плаща, и тот час услышал как запели смертельную песню кинжалы, отправленные в полет умелой рукой Мей, а следом — характерный звук вскрытого горла.

Заверещав не хуже ярморочных поросят, парочка оставшихся бросилась бежать. И, откликаясь на их крик, засвистели свистки уличных, загрохотали с другой стороны подкованные сапоги гвардейской стражи.

— Бежим, — выдохнул Михаил.

Ну, не казнить же потом кучу людей за то, что они обнаружили Императора не там, где ему надлежало быть?

_______

*Верхушник — мелкий вор, вытаскивающий кошельки из карманов верхней одежды.

**Журавлица — клюква.