Осколки на снегу. Игра на выживание

Глава 48

Если вы будете иметь случай, поговорить с простым человеком из глубинки, то увидите, что в голове у него настоящая каша из суеверий и обрывков языческих верований. В доисторические времена самой лучшей жертвой считались серебряные слитки, из которых потом один возвращался хозяину и считался освященным силой иной. Его носили от сглаза, порчи и как защиту от духов и других сказочных существ. В отдаленных деревнях до сей поры свято чтят обычай перед свадьбой надевать новобрачным серебряные вещи, чтобы избежать воздействия колдовства или уничтожить его, если оно уже случилось. А в Скучных землях многие охотники носят с собой серебряную пулю, считая, что это привлекает удачу.

Из лекции профессора истории Кручинского,

читанной для вольнослушателей столичного университета

В Межреченске есть старая легенда, которая гласит, что перед смертью Патрик Безголовый рассердясь на непутевых внуков, лишил их части наследства. Весьма значимой! Он запер свою удачу, дарованную ему лесным отшельником еще на Исконных землях, в некий ларец, который скрыл в тайном месте, а ключ то ли от ларца, то ли от тайного места попросту выкинул, сказав, что тот, кто достоин, этот ключ обязательно найдет. С тех пор прошли века. В Межреченск до сих пор ездят люди, надеющиеся найти Патриков клад. Кстати, по другой версии, Безголовый скрыл от потомков не свою удачу, а драгоценные камни.

Из записной книжки путешественника Изольда Карловича Мора

С лица грязь смывается, а душу не выполощешь.

Народная мудрость

У Провинциала ждали Барановых, и Лизе было очевидно, что этот визит отчего-то важен для Саватия и Акулины. Матушка устроила генеральную уборку в приемной зале, и девушка стала невольной свидетельницей того, как Акулина строга, и даже безжалостна, со своими подчиненными.

— Это что за юбка? — свистяще выговаривала она одной из женщин. — Что за юбка? Кружева? Кружевную юбку нацепила? Хвостом крутить тут вздумала перед братией? Искушать? Тебе т а м, за стенами, мужиков не хватило? Сюда явилась?

Юбка — темно-синяя, с полу оборванными лоскутами, весьма слабо напоминающими кружево, когда-то пущенное по подолу, не была, конечно, послушнической, однако, и «хвостом крутить» в ней вряд ли было можно. Вот милостыню собирать, с точки зрения Лизы, такая одежда подошла бы.

— Из пожертвованного взяла, — начала оправдываться женщина. — Я подумала, на работу-то не жалко, бросовая…

— Дерзишь? — змеей зашипела Акулина, перебивая ее лепет. Оплеуха была резкой и неожиданной, как удар кнута. Лиза невольно вздрогнула. А женщина согнулась в глубоком поклоне, низко — макушкой до пола:

— Прости, прости, матушка! Грешна! Грешна!

Пожалуй, самой Лизе несказанно повезло, что ее здесь принимают как гостью. Вот только червячок необъяснимой тревоги все время подтачивает душу, не давая оставаться спокойной даже во сне.

Сам Саватий отлучился в город, и Лаки тоже уехал с ним. Неожиданно Лиза оказалась предоставлена сама себе. К уборке Акулина ее привлекать не стала, бросив сквозь зубы, что по рукам сразу будет видно, что Лизы не ведет жизнь барышни, у Баранихи глаз наметан.

Лиза мысленно пожала плечами: ждет, как дорогих гостей, а за глаза зовет Баранихой — не странно ли? Впрочем, а ей, Лизе, не всё ли равно?

— На обед сходи в общую. От одного раза не переломишься, — сказала ей в след Акулина. — Сегодня здесь подавать не будут.

Лиза, полуобернувшись, кивнула. Та вряд ли заметила, она была не на шутку чем-то озабочена и смотрела куда-то вбок.

Кажется, это был первый день в монастыре Неспящих, когда до Лизы никому не было дела.

Нежданная свобода подталкивала к действию.

Ведь сам-то Серый-Серебряный, овеянный тысячами жутких легенд, она по большому счету так и не увидела изнутри! Конечно, это была авантюра — самостоятельно бродить по Замку, но ей этого никто прямо не запрещал, а значит, если потребуется, то оправдаться она сможет.

Местные насельники к девушке уже привыкли и не обращали на нее внимания, а вопросов и без того никто не задавал с самого начала. Акулине не до нее, Лаки со своими прекрасными глазами не ходит по пятам, остальные вместе с Саватием разъехались — и когда еще представится случай побродить по Серому Замку одной?

Лиза с деловым и сосредоточенным видом быстро прошла мимо братий, моющих главный двор, и за кустами рябины свернула в старую узкую дверь, сливающуюся со стеной, которую сама Лиза приметила уже давно. Дверь эта постоянно попадала ей на глаза, словно ветерок специально сдувал кудри рябин в сторону, показывая Лизе: смотри, не заперто!

И она не ошиблась. Дверь легко отворилась и беззвучно захлопнулась. Судя по кладке левой стены, Лиза попала в одну из первых галерей Серебряного.

Когда-то она была внешней и нижней, но потом, века три спустя, к ней пристроили другой корпус и галерея превратилась во внутренний коридор. Лиза на мгновение замерла, прислушиваясь. Тишина была абсолютной, словно старая дверь напрочь отрезала все уличные звуки.

Света же было достаточно, как только за Лизой закрылась дверь, так сразу же вспыхнули конусные лампы на кристаллах, закрепленные в старые кованные держателях для факелов.

Девушка осторожно пошла вперед.

Вскоре коридор стал ощутимо забирать влево. Лиза шла словно по кругу, и уже с досадой думала, что попросту выйдет в такую же дверь только с другой стороны и, возможно, что на ту же самую площадь, где бледные монашествующие сосредоточенно моют брусчатку.

Но коридор вдруг разделился, и Лиза нерешительно застыла, силясь разглядеть в тусклом свете треугольных ламп, что таит каждое из ответвлений, и пытаясь представить Замок снаружи: что, например, она видела, когда прогуливалась по верхней галерее? По всему выходило, что весьма не многое. Она нерешительно качнулась, оглядываясь: может быть, вернуться назад? В левом проходе резко вспыхнул свет, реагируя на ее движение.

Саватий на самом деле не скупится на содержание Замка. Лампы на кристаллах не самое дешевое удовольствие, а здесь, похоже, мало кто ходит, однако, лампы стоят через каждую пару локтей, и хотя сами по себе они не очень яркие, света дают достаточно.

Подобранным еще на улице камушком, Лиза начертила маленькую галочку на уровне своих глаз прямо на старой кладке и решительно пошла дальше.

Теперь ход вел как будто под уклон, и девушка с усмешкой подумала, что вскоре спустится в те самые страшные подземелья Серого, которыми люди пугали друг друга столетиями.

А вот Лиза сама, своими ножками туда топает. Несомненно, это говорит о великом Лизином уме.

Она усмехнулась и остановилась: уже далеко ушла, а конца и края у этого коридора не видно. Может быть, вернуться и пойти по другому проходу? Единственное, что изменилось — так это рисунок кладки с двух сторон, да и сами кирпичи — массивные, темные — отличались от всех, виданных Лизой ранее.

Наверное, лучше вернуться.

Вдруг какой-то тонкий звук раздался впереди, и Лиза застыла вполуобороте, занеся ногу.

Что это?

Звук тотчас повторился, словно кто-то длинно всхлипнул: мурашки побежали по Лизиным рукам и ногам, и только усилием воли она удержала себя на месте. Нянюшка говорила, что у всего в этом мире есть рациональное объяснение.

Да это же просто кто-то плачет!

Ребенок? Откуда здесь ребенок? Заблудился?

И Лиза снова заспешила, почти побежав по коридору, не сомневаясь в том, что кому-то нужна ее помощь.

Коридор внезапно повернул в сторону, опускаясь еще ниже и явив Лизе с одной стороны древнюю мощь скалы, вдоль которой его проложили, а с другой — лестницу, ведущую наверх, и Лиза сразу же чуть не наскочила на девушку, по виду ровесницу.

Если ей и требовалась помощь, то явно не Лизина, потому что, увидев Лизу, она вскочила с нижней ступеньки, выставив перед собой совковую лопату, пахнущую весьма дурно, — еще немного и задела бы саму Лизу.

Несколько мгновений они разглядывали друг друга. Маленькое и грязное личико незнакомки блестело от слез. Она оказалась невысокой, очень худенькой, востроносенькой, в грязном послушническом платье, которое было настолько ей велико, что она попросту обернула вокруг себя его часть и подпоясалась веревкой. Из-под подола торчали тупые носки огромных сапог.

— Ты не подскажешь мне, как отсюда выйти? — Лиза постаралась спросить как можно мягче. Человека, который готов немедленно драться грязной лопатой, лучше ничем не раздражать. Девушка медленно опустила свое — без шуток — грозное оружие и оперлась на него.

— Я тебя знаю, — ответила она. — Ты — гостья преподобного брата и заступника нашего Саватия.

Гостья, отметила про себя Лиза, удивившись. Послушники ее называли племянницей, а это незнакомая девочка отчего-то нет.

— Но ты не должна здесь быть, — меж тем, строго молвила незнакомка. — Сюда запрещают ходить всем.

— Кажется, я зашла не туда, — как можно беспечнее откликнулась Лиза. Ложь далась легко, только отозвалась где-то внутри легкой кислинкой. — Заблудилась?

— Да, в Замке такое бывает, — согласилась девушка и посмотрела на лестницу. — Могу вывести тебя здесь, но ты, наверное, не захочешь пачкаться.

— А куда ведет эта лестница?

— На скотный двор, — ответила девушка, чуть усмехнувшись, и разглядывая Лизу.

— А оттуда я куда выйду?

— Во второй хозяйственный. А из него можно либо пройти в Первый и дальше, и так через все дворы вернуться к парадным покоям, либо выйти в Оставленный сад, и тоже вернуться к парадным. Ты же в Белых живешь?

— Оставленный сад? — переспросила Лиза. — Да, в Белых. Ты проводишь меня? Или тебе некогда?

Девушка блеснула глазами и нахмурила светлые бровки, словно заколебавшись.

— А тебе ничего рядом со мной идти? Не стыдно? — спросила она вдруг и впилась глазами в Лизино лицо.

— А что такое?

— З-запашок, — насмешливо ответила собеседница и крутанула лопату.

— Ну, скотина не фиалками пахнет, я знаю. Ты с ней работаешь, это понятная история, — пожала плечами Лиза. — Людей, которые работают, создавая еду, грешно стыдится. Однако, если ты занята работой, то я не буду настаивать. А если нет, то почему бы тебе и не проводить меня? А как тебя зовут? А то ты меня знаешь, а я тебя нет.

— Евлампия я. Все тут Лампой кличут, — она вдруг улыбнулась светло и радостно. — А у меня сейчас есть свободное время. Немноженько.

— А я — Лиза.

— А я знаю.

Они рассмеялись одновременно, уже с взаимной симпатией рассматривая друг друга.

— Здесь Лампой кличут, а дома как звали? — поинтересовалась Лиза.

— Так, Малаша, но не надо так. Говори, как все в Замке. А то матушка Акулина ругаться будет. Она не любит такого, самовольного. Порядок важен. И послушание. Сказали звать Лампой, значит, Лампа я. — Малаша вздохнула и попросила запинаясь, сделав над собой явное усилие. — Ты не говори никому, что я плакала и что я тут была. Вообще не говори, что мы встретились, да еще здесь.

— И у меня такая же просьба, — улыбнулась Лиза. — Не хочется матушку расстраивать.

— Не скажу! — обрадовалась девушка и посторонилась. — Поднимайся вперед, а то с меня еще посыплется, а ты в чистом, — и с затаенной мечтой в глазах оглядела Лизино платье.

Лестница оказалась неожиданно крутой и высокой, так что Лиза даже немного запыхалась под конец подъема.

— Не думала, что я так глубоко спустилась, — сказала она Малаше, когда они наконец, вышли в узкую дверь — копию той, в которую вошла Лиза.

— Ты очень далеко зашла, — буднично откликнулась та.

— Вот куда я зашла, я даже не знаю! — улыбнулась Лиза.

— Коридор ведет в нижнюю тюрьму. По правде, говоря, там заперто, ну, мне так рассказывали. Я сама не знаю, потому что я боюсь от ступенек-то отходить, — Малаша начала разматывать верхний платок, который когда-то — очень давно — был белым.

— А заперто почему?

— Ну так там древние камеры для преступников, призраки всякие. Ну, говорят, что это узники тех веков — злющие! Тут же ведьм и колдунов держали. Они умерли, а грехи их не отпустили. Умерли, а все равно в тюрьме остались — и выйти не могут. А людей подманивают. Вот их брат Саватий, чтобы не бесчинствовали, и запер своей молитовкой. Ну и замок тоже навесили, конечно.

— А! — неопределенно ответила Лиза.

На скотном дворе она была впервые и теперь оглядывалась с любопытством. Вернее, было бы назвать этот двор свиным. Великое множество хрюшек разных размеров занимались своими делами, не обращая внимания на двух девушек.

Может быть, Лизе и были интересны эти звери, которых она до того видела лишь на картинках — Полунощь имела свои ограничения — да куда сильнее оказалось желание заткнуть нос. Но отчего-то ей подумалось, что этим жестом она обидит Малашу, разрушив зарождающееся между ими доверие, и Лиза мужественно терпела, стараясь дышать не глубоко. Кажется, она переоценила свои силы. Она даже предположить не могла, что что-то может так вонять!

— Сюда иди, — позвала Малаша, указывая на отгороженный от общего двора чистый проход вдоль стены. — До конца, там повернешь, не ошибешься! Ну и снова иди до конца. У калитки меня жди. Я следом буду. Только стой у самой стены, не отходи. Сейчас все на обеденной молитве и на обеде, но мало ли, вдруг кто из-за дел своих припозднился? Увидят тебя — разговоров-то будет! Ой!

Лиза с некоторым облегчением заспешила по узкому проходу, стараясь не дышать и с ужасом думая, что еще немного и она бросится бежать. Неважно куда, лишь бы подальше от этого запаха. А ведь еще ждать Малашу!

Но Малаша пришла буквально следом.

Видимо, только скинула с себя большое верхнее платье, оставшись в послушническом, которое сидело на ней не в пример ловчее.

— Быстро ты, — улыбнулась Лиза.

Малаша, довольная, сверкнула ответной улыбкой.

— Да что там! Веревку развязать, из сапог выпрыгнуть, да верхние платки сдернуть! — она выставила ножку вперед и покрутила ей в воздухе. — Смотри, я даже тапки не снимаю — сапоги-то огроменные!

— Тяжело же так, — посочувствовала Лиза. — Ты одна там, что ли?

— В это время одна. Ну, старшая еще бывает. Ходит, смотрит. Как чего углядит, так матушке жалуется. Вредная она, старшая-то наша. Матушка Акулина даже сама сказала, что она слишком много жалуется. Евлампия, говорит, столько грешить не успевает, сколько ты жалуешься, — Малаша весело захихикала. — Ты бы видела, как та вскраснела!

— Ты из-за нее плакала?

— Ага, — запретила мне на обед сегодня идти, — девушка махнула рукой. — Да и ладно, мне телятницы молока дают, не голодная. Но все равно обидно. Мамку чевой-то вдруг вспомнила. Вот и подумалось, не жилось дома-то, другой жизни хотелось. Ай! Тебе не интересно, наверное?!

Они были уже в саду, и шли по крайней дорожке вдоль глухой стены. Лиза с наслаждением вдыхала пряный воздух заброшенного сада полной грудью.

— А почему ты назвала его Оставленным садом?

— Ну, видишь, здесь ничего не делают? Рук не хватает. На следующий год и сюда доберутся. Вот, чтобы понятно было, мы его так и зовем. Не знаю, кто придумал. Зато сразу понятно, про какую часть сада разговор идет.

— Ага, — ответила Лиза. — Но ты рассказывай про свой дом, мне интересно. Я в настоящей деревне, если честно, не была ни разу.

— Ну, это понятно. Ты же богатая, — усмехнулась Малаша.

— Я?!

— Ну, у тебя отец и мать были не из простых. Опять же отец твой — сам Соцкий. Уж не голодом ты у него жила. У меня вот отца вообще нет. Ну, то есть где-то есть, но он с мамкой не стал жить. Она сирота, приданого нет. Ему такая зачем? Но, когда Калерия родилась, еще приезжал. Из-за этого и я потом родилась.

— А Калерия это кто?

— Так сестра моя старшая. Она тоже здесь. Но она уже все ступеньки прошла, отучилась и замуж вышла. Семен, муж ее, на праздничной службе мольцом станет, — похвасталась Малаша. — Им брат Саватий уже место назначил. Хорошее! В Осиновом! Он заместителем в консистории будет! Каля сказала, что это очень перспективно! Оттуда могут и в столицу забрать! А знаешь всё почему? Потому, что Каля с Семой очень верующие и на хорошем счету были все это время! Матушка Акулина даже Калю мою своей ученицей зовет!

Сомнительное достижение, рассеянно подумала Лиза. Впрочем, это их дело.

— Ты, получается, как твоя сестра хочешь быть? — с улыбкой спросила она, только затем, чтобы что-нибудь спросить.

— Не знаю, — повесила голову Малаша. — Каля умная, а меня даже отчим вертлявой звал. Вот и матушка Акулина говорит, что у меня шило в одном месте и смирения нет. А мамка смеялась, что я в ее породу — простодырая, а Калька в отца — себе на уме.

— А мама-то с отчимом как относятся, что вы в монастыре Неспящих живете?

— О! Мамка просила не ходить сюда, плакала. Так плакала! А отчим так орал, так орал! Он же из народников. Сейчас-то смирный, а раньше, говорят, прямо сильно был за них, весь из себя идейный. Он даже сюда приезжал, хотел нас забрать.

— И не забрал?

— Да где же ему! Он уже не молод, не тот, что раньше. Братия его скрутили да выкинули прочь.

— Не жалко отчима?

— Жалко! А Калька сказала, что я глупая, если бы он не прицепился к мамке, то может быть наш отец бы от своей жены к мамке ушел, а так… Да, только она тоже не права. Я ж помню, как к нам ломились, пока отчима не было. Мужики пьяные, знаешь, какие страшные? Мы с заколоченными изнутри окнами жили, чтоб не влез никто. И вилы мамка в доме держала. Они ж шары зальют и орут под окнами, мамку кличут: тебе какая разница, кто, непутевая? А как отчим появился, так все — всех отвадил. Сказал: то моя семья! Во как! А кому и бока крепко намял. Ну и присмирели. Нас, конечно, подразнивали. Ну и на мамку все едино косятся. Да и они с отчимом живут во грехе, у мольца не благословлялись. Ну, раз отчим от своих народнических убеждений не отказывается, хоть закосись ты на него. К мольцу он не пойдет. А кулаки у него тяжелые, все едино тяжелые, с толпой-то не справится, а один на один наподдает, только держись! Родной-то отец нас не спешил защищать, с богатой женой жил. А потом и от нее ушел, а куда — неведомо. Говорят, в столице он. А может и брешут. Матушка Акулина грозилась его найти, да научить уму-то, окаянного.

— Да? Она так переживает за вас?

— Не, — улыбка Малаши потускнела. Она оглядела Лизу, вздохнула и неохотно ответила грубым голосом. — Родственник он ей.

— Родственник? Брат? — удивилась Лиза.

— Нет. Муж. Сестры ее муж. Она в Межреченске швейную держит. Хорошая швея, и давно бы в Осиновом держала, да ей Ирма мешает. Гитана говорит, та такая дура и вечно заказы перехватывает, не дает развернуться.

— А Гитана это и есть сестра?

— Это дочка старшая, ну, то есть племянница матушки Акулины, ну, в смысле сестра наша по отцу… Но она с нами не очень любит общаться. Она — красивая, нарядная, чистенькая, не то, что мы.

Какой запутанный клубок, подивилась Лиза. Малаша же тяжело вздохнула, и добавила:

— Там еще одна сестра есть, но она маленькая. Ее Тамира зовут. Она очень талантливая.

В мать, чуть не сорвалось с Лизиного языка насмешливое замечание, но она удержалась, и лишь кивнула.

— А ты книжек много читала? — спросила вдруг Малаша невпопад.

— Достаточно, — осторожно ответила Лиза.

— А поступать в монастырскую школу будешь?

— Наверное нет, у меня уже есть диплом учительницы первой ступени.

— Есть диплом?! — ахнула Малаша, и посмотрела на Лизу с таким уважением, что девушка смутилась.

— Он мне дает право только с малышами работать, — пояснила она.

— Так ты сама у нас можешь преподавать, — изумленно заявила собеседница. — У нас же тут все ступени есть. Преподаватели, знаешь, как живут хорошо?! У них столовая отдельная!

— А ты что не поступаешь учиться?

— А меня не берут. Я среднюю ступень не закончила в деревне-то нашей, я сюда уехала. А тут говорят, надо было закончить сначала, а потом ехать, — она вздохнула. — Документы я не взяла. Я же убегом. Отчим меня запер, а я окно расковыряла. И бежать! Какие документы? Ну и вот… Не туда и не сюда. Я возвращаться не хочу. Ладно, отчим, так ведь там и парни вслед свистят, мол, Непутёхи дочь. И здесь три года вновь учиться в средней ступени тоже не хочу. Ну, брат Саватий обещал, если не будет замечаний на скотном, возьмём в Верхнюю школу без документов, да только с нашей Старшей сестрой разве без замечаний останешься? Не любит она меня. А Калька говорит, мол, терпи, это испытание такое. Ну, я терплю. А тебе, значит, уже и замуж можно выходить, — вдруг заявила она без всякой связи.

— Можно? — переспросила Лиза от неожиданности.

— Так, если у мольца жена, да с дипломом учительницы, это же такое подспорье ему в работе. Наши девчонки все волнуются, думают, Саватий тебе лучшего жениха отдаст. Это они еще про твой диплом не знают! Даже Гитана переживает, ой, она сильно переживает. Ты ей не нравишься. Но она на наших, монастырских, не смотрит, ей Баранова сынок нравится. Ой, он богатый такой, а потом еще богаче будет!

— Скажи им всем, что я не собираюсь замуж. Ни за мольца, ни за Баранова, ни за кого.

— Что совсем? Совсем не собираешься?

— Сейчас точно не собираюсь, и еще лет пять-семь тоже нет.

— Так потом тебя никто не возьмет, и собираться не надо, — рассудительно заметила Малаша. — Год еще ладно, а дальше уж не тяни. А девчонкам я ничего говорить не буду.

— Почему?

— Тогда все узнают, что я с тобой разговаривала, у нас сплетни быстро расходятся. А кто же его знает, можно ли это было нам с тобой вот так гулять? Я-то все же скотница, а ты из приличной публики.

— Мал-а-а-а-ша! Лампа! Что это за предрассудки?

— Вот-вот, отчим говорил, что Соцкий — настоящий народник, — усмехнулась Евлампия довольно и ткнула пальчиков в Лизу. — И ты говоришь, как будто сама народница. Как тебя матушка Акулина не ругает за это? Она говорит, что народники — грахово порождение. Подожди! Я что спросить-то хотела! Вот ты книжек много читала. Правда, что в Имберии лучше нашего живут?

— В Имберии? — растерянно переспросила Лиза.

— Ага, — Малаша ждала ответ с нетерпением.

— Ну, я там не была. А кто говорит?

— Матушка Акулина рассказывала. Говорила, что там все по-человечески, все для людей, не то, что у нас. А еще мы в Смуту все нагрешили и из-за нас может мир погибнуть.

— Я не знаю, — ответила Лиза удивленно. — Может быть, в чем-то они организовали свою жизнь лучше, чем мы. Но — мир погибнуть? Что — весь?

— Не знаю! — Малаша сокрушенно вздохнула. — Ну, может не весь. А может быть, дети наши в Имберию переедут, ну, раз там хорошие люди, то они-то точно не погибнут! Матушка говорит, что всем, кто родился в Имберии, очень повезло! Очень-очень!

Лиза изумленно посмотрела на нее:

— А что же матушка Акулина сама туда не уезжает?

Малаша шмыгнула носом и отерла его тыльной стороной запястья:

— Ну… У нее же тут миссия. Я не знаю, может быть потом уедет, — она растерянно посмотрела на Лизу. — Миссию же нельзя оставлять на полпути, да?

Лиза пожала плечами. С ее точки зрения, не одна миссия на этом свете не потеряла бы ничего, оставь ее Акулина.

— Ну. Нам пора расходиться, — заметила собеседница обеспокоенно. — Сейчас обед закончится и нас увидят. А не надо нам этого. Ты хорошая, мне даже на душе весело стало! — она хотела дотронуться до Лизы, но передумала и вместо этого сказала с оттенком восхищения. — И ты такая красивая, и платье у тебя тоже такое красивое! У меня никогда такого не было!

Малаша попятилась, поклонилась и вдруг, озорно блеснув глазами, послала Лизе несколько воздушных поцелуев на манер уличного актера, и засмеявшись следом за Лизой, убежала прочь вдоль старой замковой стены.

Сразу стало очень тихо. Лиза оглянулась вокруг. Сад, уже потерявший часть своей листвы, стоял тихий, неухоженный, но от того только выигрывал и выглядел милым, чудесным, таинственным, — настоящим, в отличии от того, что подходил к парадным покоям и вид имел до скукоты правильный. Тонкий аромат опавшей листвы и осенней свежести витал в воздухе.

Лиза снова вдохнула полной грудью — какие все-таки вкусные запахи у земли! В Полунощи сейчас, должно быть, пахнет мокрым снегом и — и все. Здесь же бесчисленные запахи сплетались в один и тотчас распадались на множество, чтоб снова выплести богатый узор с новыми нотами: яблок, меда, хвои, клёна, вереска, — и снова смешаться, перепутаться и сплестись вновь с запахом поздних грибов и далеких костров на огородах поселян.

С незнакомым чувством шла она вдоль кустов, которые даже не могла опознать, трогала листья руками и улыбалась — чему? Она и сама не знала. Просто в какой-то миг ей стало хорошо и спокойно, и отступила беда, маячившая где-то рядом, забылось словно и само место это, где жила Лиза последние недели, и потерялись вдруг сами монастырские насельники во главе с Саватием и невозможной Акулиной, и Лаки, и Межреченск, и само Лизино горе растворилось в зеленых переливах листвы, в которой богато и ярко играло солнце, и зазвучали серебряные ручьи, что бежали проворно к Лизиным ногам, сверкая горбиками волн, и сам воздух зазвенел и засверкал от их переливов. Она засмеялась и погладила серебряную струну, что натянулась, зацепившись за куст и листва встрепенулась с облегчением, и ручей, зазвенел еще веселее, ныряя под землю, уходя в камень и Лиза вдруг увидела пещеру… Что?

Пещеру?

Она тряхнула головой и огляделась. Заснула она, что ли? Прямо тут? На ногах? Сад был по-прежнему стар и пестрел разноцветными листьями. Лиза растерянно переступила с ноги на ногу, и почувствовала под туфелькой какой-то длинный предмет — ветку?

Это был ключ. Небольшой, серебряный и такой хорошенький, что впору его вместо брошки к платью прицепить. Девушка недоуменно разглядывала находку. Кто-то потерял? Надо будет вернуть. Но кому? Решив, что при встрече она отдаст ключ Саватию, Лиза зажала его в кулачке и задумчиво посмотрела на небо. Сколько времени она провела в подземном коридоре? А сколько в саду? По ощущениям — прошел всего час. А по солнцу — сразу несколько. И это куда вернее, ведь с Малашей она познакомилась, когда начинался обед.

Сад девушка покинула в смутных чувствах. Ей стало вдруг странно, что она так запуталась со временем и вспомнилось знакомство с Малашей, и она до слез пожалела эту маленькую девушку с ее искренним восхищением Лизиным платьем. У самой Лизы платьев всегда было вдоволь. И мужиков пьяных она не видела, и вслед ей не свистели даже после поселкового собрания, где новый начальник Кристальной Шахты клеймил ее отца изменником.

И хотя из Полунощи она уехала с пустыми руками, сейчас ей нашили кучу разной одежды! Вот и накануне вечером привезли целый чемодан от Ирмы. Оказывается, Саватий распорядился забрать то, что уже готово. Не сказать, что Лиза была ему благодарна за это. Впрочем, эти вещи оплачены его деньгами, и теперь уже точно останутся здесь. Взять их с собой она просто не сможет. Но разве формально они не ее? Так почему бы и не поделиться? Она задумчиво наклонила голову и улыбнулась: пожалуй, да! Это хорошая идея!