Лозоходец

Глава 41

Как всякое путешествие, моё тоже подошло к концу. Всё время в поездке я грезил с открытыми глазами о родном доме. Павел на остановках выпускал меня справить нужду, размяться и подкрепиться, а большего мне было и не надо.

С каждым километром я оказывался ближе к дому, с каждым километром в крови бурлило нетерпение.

Павел высадил меня на тихом полустанке недалеко от Томска. Я не рискнул ехать через большой город, опасаясь, что при проверке документов выяснится моя подлинная биография. Понятно, в этом времени ещё не было вездесущих камер и «большого брата», что следит за каждым человеком денно и нощно, однако предпочёл не лезть зря на рожон.

Весна разлилась по городу солнечным светом и живительным теплом, в моём тулупе было жарко, но другой одежды у меня не было. Я шёл по улочкам, обливаясь потом и утирая капли со лба. Ушанка и рукавицы давно отправились в вещмешок, который изрядно «похудел» за время пути. Консервы были на исходе, а продать золотые монеты я боялся. Чем больше сокращалось расстояние до дома, тем сильней были мои опасения. Тревога не отпускала меня, и нервы были на пределе.

Шёл я по карте, взятой у Якова Арнольдовича, благополучно удалился от Томска на приличное расстояние и добирался до дома на попутных телегах. Крестьяне редко отказывают путнику в помощи.

Вот уже показались знакомые места, овеянные запахом цветущих лугов. Сердце сбивалось с ритма. Просто не верилось, что мой путь подходит к концу.

В Кривцово днём идти не решился, увидит кто из соседей и поймёт, что я сбежал. Спрятавшись в лесочке поблизости, ожидал темноты. Из деревни несло родными запахами: дымка из печек, хлеба, еды, что готовили хозяйки.

Лес скрыл меня небольшими деревцами, что вытянулись по опушке. Ещё голая земля пахла прелой прошлогодней листвой и тем особым смолистым духом, присущим кедровнику.

Солнце не торопилось покидать небосвод и минуты ожидания, казалось, растянулись не просто на часы, на столетия. Меня донимал оживший по весне гнус, но я не обращал внимания, отмахиваясь от назойливых насекомых.

Вечерело, и закатные облака окрасились всполохами алого и золотого, небесная синь поблекла, робко выглянул месяц, ещё почти прозрачный, зажглись первые звёзды, предвещая мне скорую встречу с родными. Я даже не знал, живы ли они, и волнение к сумеркам достигло своего апогея. Сердце заходилось от бешеной скачки. Облокотился о ствол дерева и прикрыл глаза, восстанавливая дыхание и приводя в порядок мысли и чувства.

На землю тончайшей иссиня-чёрной вуалью опускалась ночь, расцвечивая небо мириадами звёзд. Пора, решил я. Поднялся с земли, подхватил мешок и, скрываясь в тени домов и заборов, стал пробираться к своему двору.

В окнах горел свет, стучаться в ворота не стал, решил перелезть через забор. Если моих родных выгнали из нашей избы, показываться на глаза чужакам не стоит.

Алтай заскулил, почувствовав моё присутствие.

– Тише, тише, – тихо успокаивал его. Пёс на месте, а значит, и родные тоже. Злющий кобель не подпустит чужого.

Я перекинул мешок через забор и следом перебрался сам. Остановился во дворе, всё ещё не веря своим глазам. Поднялся по ступеням крыльца и, пройдя сени, вошёл на кухню. Даша, с округлившимся животом что-то готовила, увидев меня, она выронила чугунок, который с грохотом покатился по полу.

– Даша, что? – выскочил из своей комнаты отец и замер на месте. – Сын, – тихо, неверяще сказал он и осел на лавку.

С печи показались головы детей и раздался радостный визг:

– Папка!

Через секунду они повисли на моей шее, целуя и стараясь сообщить все новости, тараторя и перебивая друг друга.

Подошла Даша, взволнованная и напуганная, погладила меня по щеке, заглядывая в глаза, словно ожидая убедиться в увиденном. А потом, прижавшись к груди, молча расплакалась.

Отец, кряхтя, поднялся с лавки:

– Ну, хватит воду лить, дайте хоть присесть человеку с дороги.

Даша всплеснула руками:

– Проходи скорее! – она заметалась по кухне, не зная, за что схватиться.

Я скинул мешок, снял верхнюю одежду и, наконец, обнял каждого, прижался к макушкам детей, вдыхая их запах, такой родной и почти забытый.

– Погоди, – отец накинул безрукавку, – сейчас баньку истопим. С дороги самое то.

Даша в это время уже накрывала на стол, Танюшка и Стёпка вертелись рядом.

– А где же мальчишки? Где Самир и Равиль?

Дети, поперхнувшись на полуслове, замолчали, и только Дарья снова расплакалась, рассказывая, как Тукай забрал их. Отец уже вышел во двор, занявшись растопкой бани. Делами он старался скрыть волнение.

– Как ты исхудал, – Даша сидела рядом со мной, взяв мою ладонь в свои руки, точно боясь отпустить.

– Мясо нарастёт, – улыбнулся, погладил её по щеке, – главное, я дома.

Потом была жаркая баня, сытный ужин и долгие-долгие разговоры до утра. Родные хотели знать всё, что со мной случилось, до самых мелочей. И я расспрашивал их, как удалось выжить в эту зиму, почти без запасов.

Отец поведал о своей работе на кузнеца Фёдора, о помощи соседей. Ему даже удалось скопить немного денег.

– Нам придётся уехать отсюда, – нахмурился я.

– Зачем? Почему? – всполошилась Даша.

– Я беглый, милая! Ты уверена, что на меня снова не напишут донос? Что снова не осудят и не отправят в лагерь?

– Прав Егор, – согласился отец, – оставаться нельзя, – ничего, приживёмся на другом месте.

Даша задумалась:

– Можно податься в Екатеринбург, то бишь в Свердловск, сейчас он так называется. К брату моему, тот не выдаст.

– Мысль неплохая, – согласился я.

Старший брат жены жил в деревеньке под Свердловском, мы были там лишь однажды. Место тихое, спокойное. Хотя в такую пору тревожно было везде, только и в Кривцово оставаться нельзя, как ни жаль дома и хозяйства.

Отец задумался, что-то прикидывая в уме:

– Деньжат немного есть. Но жить-то нам где? Не у родни же. Им зачем эти хлопоты?

Я снял с крючка тулуп и вытащил золотые:

– Может, получится их по дороге сбыть?

Старик взял одну монету в руки, рассмотрел хорошенько:

– Вот, значит, какой он клад.

При детях я рассказывать о найденном золоте не стал, чтобы случайно не проболтались.

– Мы можем купить телегу и лошадь у Фёдора, если он согласится, – продолжил отец, – пожитки будет на чём увезти, а там, авось не пропадём.

– Показываться на глаза соседям мне не стоит и тянуть нам с отъездом тоже. Поговори завтра с кузнецом, коли согласится, то ночью и уедем.

– Хочу попытаться забрать Самира и Равиля. Тукай не даст жизни мальчишкам, так и будут перебиваться с хлеба на воду.

– Тут ты прав, – вздохнула жена, – только боязно.

– Я по деревенькам мотаюсь, помогая Фёдору, знаю, что держит их Тукай в доме, на улицу не выпускает. Хотел хоть одним глазком мальчишек повидать, только прогнали меня со двора, – отец скрутил папироску и вышел на улицу покурить.

Тут и мне пришлось призадуматься. Ограда у торгаша знатная, с наскока не одолеешь. И как пробраться в дом? Караулить, пока мальчишки выйдут во двор «до ветру»? И в голову мне пришла дерзкая мысль. Я сам не до конца верил, что план удастся осуществить, однако решил рискнуть.

– Мы уедем из Кривцово, – сказал отцу, когда тот зашёл в дом, – я оставлю вас где-нибудь в безопасном месте, а сам всё же попытаюсь выкрасть мальчишек.

– А если не вернёшься? – снова стала отговаривать Даша. – Если поймают вас?

– Я буду осторожен. Доверься мне, родная.

Жена махнула рукой:

– Чего уж, у самой сердце болит за них. И тебя не отговорить, упёртый.

– Обещаю, если будет слишком опасно, вернусь к вам. Но хоть попытаться я должен.

На следующий день отец отправился к Фёдору, рассказал, что тяжело Даше одной со всем справляться, решили они переехать. Сторговались с кузнецом за лошадь и повозку, Фёдор понимал, насколько тяжело женщине одной вести хозяйство, а старику много ли лет осталось.

Мы же, пока его не было, собрали вещи, что ещё сохранились после обыска. Мебель моим родным так и не удалось приобрести, спали прямо на полу, на матрасах. Загрузили инструмент, посуду, одежду на телегу, когда отец вернулся. Решили отправлять по вечерней зорьке, до деревни Тукая тоже дорога неблизкая.

На закате покинули дом, в последний раз окинули тоскливым взглядом своё хозяйство. Отец закрыл ставни на окнах, запер дверь, любовно погладив её ладонью, будто с живым прощаясь. Я спрятался под скарбом, подальше от чужих глаз. Старик привязал Алтая к телеге, бросать собаку на верную смерть было жалко. Ворота открылись в последний раз выпуская нас со двора.